Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга. Страница 15

И она честно сходила на показ какой-то московской модельерши и даже с ней побеседовала — а еще через пару дней отловленный с трудом Бреннер бесцеремонно скомкал принесенные ей листочки с беспомощным бредом и за пятнадцать минут написал за нее обе статьи прямо у себя в кабинете. После чего, естественно, снова пришлось поехать к нему.

В общем, журналистки из нее не вышло — слишком много было суеты. Дозвониться до редактора отдела и выбить из него задание, куда-то пойти и с кем-то разговаривать, потом искать Бреннера, который все за нее перепишет, и с ним переспать потом или сделать ему минет прямо в кабинете. Будь она амбициозной и полной планов — ее бы это устроило. Но она таковой не была.

А Вика была за нее счастлива — не зная, во что ей обошлись эти статьи. По поводу выхода первой целый праздник устроила. А когда Марина через три месяца решила, что с нее хватит — семь опубликованных заметок, максимум сто пятьдесят заработанных долларов, неделя на телефоне в поисках Бреннера и неизбежный секс после каждого приезда в редакцию, такой вот итог, — Вика даже обиделась. На что она, зная Вику, грустно признала, что ей приходилось как минимум раз отдаваться за каждую заметку, а это, на ее взгляд, уже слишком. Потому что когда-то у нее было много мужчин и это ее не смутило бы — но теперь, когда они с Викой вместе…

Бедной Вике необязательно было знать, с кем она проводит время, — и она ей об этом, естественно, не рассказывала, это была ее личная жизнь. Но здесь пришлось — и ту чуть удар не хватил. Дошло до того даже, что она начала Марину жалеть — даже расплакалась. И просила прощения за то, что подсунула такой вариант, не зная, чем он чреват, а несчастной Марине пришлось ложиться с кем-то в постель, лишь бы ее, Вику, не огорчить. А она успокаивала Вику, говорила, что это не страшно — ей противно было, но она ведь и вправду стеснялась ее подвести, — и та плакала еще сильнее. И на том все разговоры о журналистской карьере и завершились.

А с Бреннером она еще встречалась несколько раз — по его изредка проявляемой инициативе, причем нетрезвой. Но в течение последнего года они не общались — вообще. Она ему не звонила, он ей тоже — тем более что она жила то у Вики, то снимала квартиру, так что он не мог ей дозвониться все равно. А может, и не пытался. По крайней мере мать, когда передавала, кто ее спрашивал, его фамилии не называла. Однако когда она набрала ему вчера утром, он ее сразу узнал. И кажется, даже обрадовался.

Она бы не стала звонить — она не привыкла звонить по делу мужчине, с которым у нее что-то было. Но пришлось — впервые в жизни. Просто ей не слишком понравился тот разговор в милиции — она не обвиняла Мыльникова, она понимала, что он передает чужие слова, но вот эта просьба не высовываться и не давать никому никаких интервью ей не понравилась. Ради чего она, спрашивается, тогда вообще во все это влезла, зачем решила стать свидетелем?

Она ужасно пожалела, что не взяла телефон у этого парня с телевидения — может, он бы еще сделал сюжет, она бы еще что-нибудь ему рассказала. Она как раз после похода в милицию специально эту передачу посмотрела, записала телефон. Короче, проявила совсем несвойственную ей активность. А наутро позвонила: «Добрый день, меня показывали в вашей передаче про взрыв машины в центре Москвы. Могу я поговорить с тем, кто ее снимал, только фамилии не помню?» А какая-то девица на том конце провода ей заявила, что не знает, о каком именно сюжете идет речь — у них тут таких историй по несколько штук в день. Так что на деревню дедушке получился звонок.

Она огорчилась. Она вовсе не собиралась следовать советам Мыльникова — в смысле его начальника-хамелеона, с такой готовностью и легкостью меняющего естественный цвет на багровый, а потом на фиолетовый. Значит, ей надо было самой привлечь к себе внимание телевидения и газет. Но через Вику она действовать не могла — а звонить во все газеты подряд представлялось безумием. Она, впрочем, и на это, наверное, решилась бы — если б не вспомнила про Бреннера.

Странно, но он ее узнал, хотя они не виделись уже год. За который у него наверняка было столько женщин, что он из них, может, помнил десяток. Однако он ее узнал, стоило ей только назвать свое имя, — и даже обрадовался. Не слишком искренне, конечно, — ведь было утро, значит, в данную секунду она ему была не нужна, он никак не мог ее использовать.

И у него в голосе сразу нотки появились знакомые. Она у него уже слышала такие, когда он при ней разговаривал с кем-то из своего кабинета — он почти всем звонившим радовался, но буквально через пару минут заявлял, что жутко занят, столько работы, кошмар, и очень был бы рад встретиться и пообщаться, но вот сейчас разговаривать никак не может. И это при том, что он все равно ничего не делал — и никуда не убегал.

Она поняла, услышав его голос, что ни разу в жизни не использовала мужчину. Вообще никогда. Стольким отдавалась просто так — или благодаря телом за проявленное желание и приятные слова, или испытывая симпатию, или просто из интереса, — но никогда из корысти. А вот сейчас готова была изменить своим привычкам — потому что ей это было очень надо.

Она не стала объяснять ему все по телефону — просто сказала, что хотела бы с ним встретиться. И вообще, и заодно поговорить. И что она готова подъехать прямо сейчас — разговор не слишком долгий, а потом он мог бы куда-нибудь ее пригласить…

Естественно, оказалось, что он ужасно занят — был час дня, и он был трезв, и планы на вечер у него, видимо, отсутствовали, равно как и желание, рано для этого еще было. И они договорились на следующий день — то есть на сегодня. И поэтому когда она вчера вечером разговаривала с Викой, то сказала ей, что завтра, сегодня уже в смысле, может, и не позвонит, может, поедет к родителям и останется у них ночевать. Потому что она предвидела, чем это закончится.

Он, правда, достаточно скептически отнесся к тому, что у нее есть сенсационный материал для его газеты — в которой он был теперь заместителем главного редактора. Но тем не менее отвел ее к корреспонденту, ведущему криминальную рубрику. И тот, выслушав ее, загорелся. Причем настолько, что она не сомневалась уже, что статья выйдет. И не просто статья — суперстатья. С ее фотографией вдобавок — даже с двумя…

— Ну, Зидан! Ну, бля, красавец! — Она вздрогнула от дикого вопля, тут же уставившись в телевизор, который как раз повторял в замедленной съемке, как какой-то мужик забивает мяч в ворота. — Нет, ты видела, а? Ты видела? А чего не пьешь-то, Марин? Давай неси себе и мне. Двадцать минут осталось — надо досмотреть…

Она кивнула, выходя и быстро возвращаясь с бутылками и конфетами. Терпеливо подождала, пока он откроет шампанское, — слава Богу, что была рекламная пауза, — и чокнулась с ним, делая глоток. Возвращаясь в тот недавний разговор.

— «…Он сидел за рулем роскошного сверкающего „мерседеса“ и жмурился от яркого солнца, весело улыбаясь и махая рукой красивой девушке. Не зная, что улыбаться ему осталось совсем недолго — а девушка будет последней, которую он увидит в своей жизни…» Как вам такой вход? По-моему, супер.

— О, конечно, — у вас так это получается! — воскликнула восхищенно. — Но… Вы знаете — там вообще была тень в переулке, он стоял в тени…

— Да бросьте, Марина, — это ж мелочи! — Он был, кажется, так доволен, что она оценила его писательский талант, что на ненужное буквоедство не обратил никакого внимания. В принципе ему, кажется, даже не нужно было ее подтверждение — кажется, он не сомневался в собственной гениальности. А глядя на нее, видел только статью в газете, пусть еще не написанную и не опубликованную, — и любовался ею. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын» — в таком вот духе. Правда, он был не Пушкин, Кочкин была его фамилия, но ей было все равно — да и Пушкин ей в любом случае не нравился. — Нам же что надо — чтобы вкусный материал получился. Молодая красивая девушка идет по улице, ей машет из дорогой машины приятный молодой человек, улыбается, кричит — он же вам кричал что-то, я правильно понял?