Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга. Страница 33

Ей почему-то показалось, что уж слишком настойчив этот совет. Ей его прямо-таки навязывают. Словно им — точнее, хамелеону — очень надо, чтобы она уехала. И хотя у нее с логикой всегда было не очень, она подумала, что так и есть — он потом всегда сможет сказать, что свидетель пропал, вот они и закрыли дело. Им ведь главное закрыть. А сейчас, когда она сидела в ресторане, ей казалось, что и для нее так было бы лучше, — только вот для этого уже было поздновато.

И оставалось только утешаться тем, что теперь хамелеону точно не удастся сделать то, чего он так хотел. Потому что уже была заметка и телепередача, а завтра должно было выйти такое… Она вчера с этим Сергеем из газеты минут сорок разговаривала — рассказав ему, как с ней в милиции беседовали, задавая бессмысленные вопросы, явно пытаясь подловить на чем-то, как пугали бандитами и статьей за лжесвидетельство. И отдала копию кассеты с записью того, что наговорил тот, кто ей звонил.

И он пообещал суперматериал сделать — посвященный целиком и полностью ей, красивой молодой женщине, ужаснувшейся впервые увиденной смерти и решившей, что у нее есть долг перед незнакомым ей покойником. И сказал, что снимок будет огромный — она рядом с «восьмеркой». О которой она не жалеет — потому что увиденное было страшнее, и она бы вспоминала о нем всю жизнь, если бы не сделала того, что сделала.

Ему так собственные слова понравились, что он прям затрясся. «Вот так и напишу — вкусно, да?» И она кивнула с деланным восхищением. Она так прочно вошла в роль, что ее даже от всегда ненавистного пафоса не мутило. И она не улыбнулась ни разу, слушая выспренние бредни — забыв о том, что она на самом деле абсолютно бездушна и главная ее забота — это она сама. Главная и единственная — так уж вышло.

Судя по его словам, там действительно нечто супер должно было выйти. По накалу страстей и эмоций — почище любого «Титаника», так он сказал. «Титаник» она не смотрела, естественно, — слезные мелодрамы были ей ненавистны, в них ничего не было от реальности. Но его фраза прозвучала многообещающе.

Вот об этом она и думала, когда шла домой. Поэтому и не заметила этого типа — то есть не сразу заметила. Потому что уж слишком непривычно это было — идти по улице в такую рань, да еще и думать.

Вообще вся ее жизнь из-за этой чертовой истории изменилась. Она, как правило, ложилась поздно, и вставала не раньше одиннадцати, и дни проводила бездумно, красясь, одеваясь, гуляя по магазинам и бутикам, встречаясь с кем-нибудь, слушая музыку, листая яркие журналы, не вчитываясь особенно в текст. А тут все время мысли были в голове. И даже когда гуляла, не глядела по сторонам как обычно, не улыбалась про себя, представляя, как смотрится со стороны и какое впечатление производит на окружающих, не отмечала взглядом засмотревшихся на нее мужчин, не предвкушала приятный вечер и, возможно, не менее приятную ночь с кем-нибудь из них.

Нет, теперь она постоянно думала. В основном, конечно, о приятном. О том, как фантастически смотрится ее фото в газете, и как классно она выглядела на экране, и что лучше бы надеть в следующий раз перед съемкой — а она не сомневалась, что съемки еще будут обязательно, — и какую фотографию отдать в газету для следующей статьи и в другие газеты, которые ею наверняка уже заинтересовались, просто как найти ее, не знают. Но и не совсем приятные мысли тоже, увы, проскальзывали. И все вместе напрочь забивали ее не привыкшую думать голову.

Так что она не заметила этого типа — и чуть не врезалась в него. Хотя он-то наверняка давно ее заметил.

Как только она появилась в поле его зрения. И стоял у ее подъезда и смотрел, как она приближается, определяя, она это или нет.

— Ну ты даешь — людей-то сшибать! — Парень, на которого она подняла глаза — высокий, худой, в черном костюме с черной рубашкой и узких темных очках, — ухмылялся. — Не, я не против — классная девчонка, врезайся сколько хошь, мне по кайфу. А кого другого верняк бы сшибла — только так, на раз-два-три.

— О, простите. — Она сняла очки, улыбаясь ему в ответ, изображая смущение. — Одинокой девушке так непросто живется, у нее столько мыслей…

Она чисто по привычке с ним кокетничала — так сказать, стереотип поведения. Правда, одет он был неплохо, в Версаче, судя по пуговицам, и стоял около большого черного джипа — но все равно был не в ее вкусе. Слишком худой, слишком высокий. И слишком молодой вдобавок — этот минус для нее был важнее всех остальных. Но привычка — великое дело, и потому она не торопилась огибать его, загораживающего ей дорогу к подъезду. Выдавая выверенный временем и опытом набор слов про одинокую девушку, которой нелегко, — немногочисленных слов, но вполне достаточных для того, чтобы дать собеседнику всю необходимую информацию, получив и переварив которую он мог сделать при желании первый шаг. Но этот шагнул совсем не туда.

— Слушай, это не тебя по телевизору показывали — ну что ты взрыв видела? Не, точно ты — один в один. Угадал?

— О, это так приятно, когда тебя узнают… Парень осклабился, вдруг хватая ее за локоть, подталкивая к джипу.

— Но…

— Поехали прокатимся — за жизнь поговорим, покушаем… — Он оглянулся быстро по сторонам, словно ему важно было убедиться, что дворик перед домом по-прежнему пуст. — Ну и вообще…

— О, мне очень приятно, конечно… — Она и вправду оценила, что он обратил на нее внимание, — она это всегда оценивала, хотя таких было много, и большинство обративших на нее внимание ее не интересовали. — Но я не могу сейчас. Мне так жаль, но я очень занята и… Оставьте мне свой телефон — я позвоню обязательно…

Задняя дверь джипа приоткрылась — кто-то изнутри это сделал, — и этот снова подтолкнул ее к машине. Он сильно ее держал, она бы все равно не вырвалась — да она и не вырывалась, она не сомневалась, что он оказался здесь случайно. И слишком плохо воспитан, нагл и самоуверен — и потому выражает свою симпатию и желание столь бесцеремонным способом. И еще она не сомневалась, что легко от него отделается — вот-вот, через секунду буквально, — она умела обращаться с такими.

— Поймите — мне очень приятно, и я рада буду встретиться с таким привлекательным мужчиной, но не сейчас. У меня дела, срочные. И я неподобающе одета, и вообще…

Это было вранье — она не могла выйти на улицу плохо накрашенной. Даже если речь шла о раннем вставании, десятиминутной прогулке за газетой и возвращении домой. И плохо одетой выйти тоже не могла — в ее небольшом, но тщательно подобранном гардеробе не было неподобающей, не соответствующей ее образу одежды. Никаких джинсов, никаких маек, даже для дома. Все кожаное или под кожу, черное или черно-белое, и обувь вся на высоком каблуке, немногочисленная, но дорогая. Так что она всегда соответствовала. И сейчас была в коротком черном виниловом платье и черных тканевых полусапожках с серебряными полосками на затупленных носках.

Но в любом случае он ее не слушал. Неожиданно и как-то очень поспешно, без разговоров и рассуждений, втолкнув в джип и залезая следом. Не слишком вежливо ее пододвигая, чтобы самому там поместиться.

— Поехали, Лех?

Тот, кто сидел за рулем — она видела только коротко стриженную голову, — кивнул, и джип тронулся с места. Не рванул — а именно тронулся. Они явно не боялись, что кто-то что-то заметит, — и этот, который впихнул ее в машину, не особо озирался по сторонам, один раз, кажется, оглянулся. И поэтому она не испугалась случившегося — хотя и обернулась растерянно на оставшийся позади дом. Ей не то что не приходило в голову, кто он и зачем тут, — даже мысль об изнасиловании ее не посетила. Может, потому, что ее это как-то не пугало особо, — она убеждена была, что изнасиловать женщину против ее желания нельзя. И в общем, воспринимала происходящее как нечто странное и лишнее — но не дающее повода для тревоги.

— Слышь, короче, ты не тушуйся, Марина! — Высокий снова усмехнулся, но она отметила, что он знает ее имя и что тон стал равнодушным и даже чуть пренебрежительным, а на улице он с ней по-другому разговаривал. — Да, я — Вова, а это вон Леха, мы пацаны нормальные, тушеваться нечего. Дело у нас к тебе серьезное, Марина. Послушали мы тебя по телевизору — ну и решили, что помочь ты нам можешь. Никита — Сашок, взорвали которого, — старший наш был. Хоронят его сегодня — столько твари тянули, тело не отдавали, все экспертизы какие-то, а давно уж надо было бы Сашка похоронить-то. Короче, поедешь с нами сейчас — постоишь там, посмотришь, может, узнаешь кого. Сечешь?