Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Кузмичев Иван Иванович. Страница 66

– Дом готов, ужин подан, – не выпрямляясь сказал мне староста.

– Хорошо, проводи меня.

Саженей за двадцать от нас расположился небольшой домик с резными ставнями, окрашенными в непонятный цвет. Хотя в темноте все цвета неясные.

– Вот, – указал рукой мужик, кланяясь.

– Пойдем со мной за стол, – сказал я старосте. – Как звать тебя?

– Федотом.

– Так вот, Федот, пойдем, посидим за столом, ты мне о жизни своей расскажешь. Может, жалобы какие есть на барина твоего?

– Да какие жалобы, ваше высочество? Все хорошо у нас, деревенька наша на отшибе. Людей, почитай, только два раза в год видим, перед пахотой да после сбора урожая. А так одни и живем. А барин у нас хороший: почитай, только когда напьется, если на охоте будет, заезжает, какую-нибудь бабенку прижмет, так это нормально, – ответил мне Федот, проходя со мной в сени.

– Что ж, ты мне много чего еще рассказать можешь, Федот…

Вот где оказался кладезь интересующей меня информации. Не в городе, не в ближайших к нему селениях, а вот в такой неприметной, закрытой от взора людей деревеньке.

За чарочкой и хорошей закуской мы разговорились довольно быстро, вот только я больше слушал, нежели говорил. Хотя даже сейчас, сидя со мной за одним столом, староста был осторожен и многое недоговаривал, часто заискивающе смотрел мне в глаза…

Но послушать было о чем. В моем времени многие верили тому, что говорилось в книжной макулатуре, выпускаемой столь большим тиражом, что только диву давались. А говорилось в ней о том, что мужик в России был туповат, трусоват и все в этом духе. Ан нет, выкусите! Да, староста был немного сконфужен и немногословен, однако сказать о нем, что он дурак, нельзя ни в коем случае: в его глазах светился практичный крестьянский ум, всегда ищущий малейшую возможность обогатиться.

Однако я прекрасно понимаю, что скинуть ярмо с половины Руси не под силу одному человеку. Да я и не стремился к этому, я хочу одного – чтобы Россия жила! Жила, а не существовала, не в состоянии встать с колен, постоянно униженно кланяясь Западу. Нет, никогда! В моей России не будет этого!

Мысли постепенно терялись и путались; дело дошло до того, что я увидел приближающийся стол и потерял сознание, очнувшись с дикой головной болью и шишкой на лбу. Вот и погуляли.

Уже уезжая из деревеньки, я напомнил старосте, чтобы он после посевных работ приехал в Рязань, к Илье Безымянному, ведавшему Дворовым приказом – инстанцией, отвечающей за отбор и «просев» нужных для меня людей. Кто это такой, он узнает в центре города на рынке, в будке гласности, из которой раз в неделю объявляли последние новости и указы.

Казалось бы, подумаешь, староста, но нет, все-таки зацепил меня чем-то этот мужичок.

Конец марта 1709 года от Р. Х.

Воронеж. Палаты Петра Алексеевича Романова

– Проходи, сын, у меня разговор к тебе есть! – пригласил меня к себе отец, стоя над каким-то столом с чертежами.

Не заставляя себя долго ждать, я подошел к столу и встал рядом с государем, внимательно посмотрев на расстеленную карту. Оказывается, чертеж, заинтересовавший Петра, изображал границу России с Речью Посполитой и частью Австрийской империи. Посередине стола прямо на куске плотной бумаги стоял пустующий подсвечник, в данный момент исполняющий роль держателя.

– Знаешь, Алешка, в чем беда Руси? – немного постояв над картой, спросил меня Петр.

– В чем, батюшка?

– В том, что не хочет она вылезать из своей трясины, увязла и живет так, как ей нравится, а людишки и рады стараться!

– Так как же, государь? Ведь с твоей помощью наша Русьматушка уже не так дремуча, как была раньше, – удивился я, прекрасно понимая, что часть новшеств государя не только не принесли пользы, но и загубили то хорошее, что было начато до воцарения Петра.

– Да, часть своих задумок я уже воплотил в жизнь, но их так много, что мне моей жизни не хватит, – сказал царь, отрываясь от изучения карты.

Посмотрев на меня, он прошел к стоящему напротив входной двери большому комоду, достал оттуда свернутый в трубочку свиток, запечатанный алой печатью с непонятным оттиском.

– Ты не спрашиваешь, что это; хорошо, коли ты такой нелюбопытный, но все же я хотел бы, чтобы ты ознакомился с этой грамотой, – сказал государь, передавая документ в мои руки.

«М-да, а ведь чего-то подобного я ожидал…» – пронеслась в моей голове мыслишка после повторного изучения свитка.

Не буду дословно описывать, что было в том документе. Просто скажу, что это был своеобразный приказ отца сыну. В чем же была суть данного «приказа»? А в том, что я должен был в начале июня отправиться в поездку по тем странам, которые сам выберу, в качестве помощника посла государства Российского, с ограниченными полномочиями второго лица государства. Проще говоря, я должен был ехать смотреть на Запад, точнее Европу, и попутно обязывался пройти «курс молодого дипломата» у одного из лучших дипломатов Русского царства Алексея Толстого.

– Батюшка, позвольте спросить вас? – оторвался я от повторного чтения документа.

– Да, сын?

– А что значит «ограниченные полномочия»?

– Я подумал, что давать полноту власти тебе еще рановато, молод ты, тебе многому надо научиться, поэтому ты будешь в подчинении у Алешки, но кое-какие вопросы будете решать вместе. Проще говоря, в таком вопросе, как заключение союзов, коли такой возникнет, у вас будут равные права, и заключать союз вы сможете только при условии вашего общего согласия, – ответил мне Петр.

– Но, отец, а как же тогда быть с приказом выдвигаться к началу мая к Могилеву моим витязям и трем полкам инфантерии? Я ведь должен их вести…

– У тебя, сын, как мне кажется, уже есть командир твоих витязей; думаю, он справится, да и будет он не один, как-никак в подчинение к князю Шереметеву пойдет, так что не волнуйся. Собирайся в дорогу, а полки Русских витязей и Рязанский, вместе с пятым и седьмым от инфантерии, пойдут под командованием боярина Третьяка, – оборвал меня отец, наблюдая за моей реакцией.

– Как вам будет угодно, государь, – ответил я, прекрасно понимая, что больше ничего сделать пока не в силах.

– Вот и хорошо, а то мне тут всякие непонятные вещи начали про тебя наговаривать. Но я вижу, что все это глупости, так что продолжай заниматься своими новшествами, только не в ущерб губернии, – спокойно заметил государь.

– Но ведь налоги всегда исправно поступают, отец! Какой ущерб-то? – изумился я замечанию царя.

– Исправно-то да, но ведь при таких расходах, как у тебя, они и уменьшиться могут, а этого, как ты сам понимаешь, я допустить не могу, тем более перед новой войной с Карлом, – ответил отец.

– Такого не будет, батюшка, – заверил я его.

– Вот и хорошо. Решил я, что зело примерно ты дела свои ведешь, поэтому оставляю тебя в качестве наместника губернии Рязанской, – улыбнулся Петр, подходя к невысокому столику, стоящему вблизи комода, из которого извлек свиток-приказ. – Хорошо, что ты понял, чего я хочу от тебя, сынок, это очень радует меня, особенно все твои механизмы новые, поэтому я решил основать в Москве школу для обучения детей ремесленников и крестьян делу токарному и механизмам разным.

– Это очень хорошо, батюшка, давно пора строить школы для люда, а то в Европе чуть ли не каждый крестьянин читать и писать обучен, а трое из четырех и счет разумеют. У нас до монголов то же было, и Русь богаче всей Европы была. Надо бы и сейчас иметь побольше таких людишек, много пользы от этого получить можно, – сказал я Петру, принимая от него маленькую чарку с водкой, которую он успел налить.

– И у меня такие мысли давно были. Вот только денег не хватает на все, что удумал я, так что приходится быть скупым и мелочным, до той поры пока Карла не выкинем с Балтики, – ответил Петр, беря свою чарку вместе с соленым огурцом, лежащим на тарелке. – За здоровье и успех, сын!

Вдох – выдох. Крепкая, зараза, водка прокатилась по горлу и приятно осела где-то внизу живота, согревая все конечности разом. Следом за приятной теплотой в горле появилось ощущение жжения, словно маленькие угольки прожигают всю слизистую оболочку.