От революционного восторга к… (СИ) - Путилов Роман Феликсович. Страница 20

Подойдя к заграждению, и обнаружив за ним засевших, за мешками с песком, милиционеров, весомость аргументов которых, зачастую, поддерживал станковый пулемет, выглядывающий из укрепленного гнезда, устроенного в ближайшем переулке, солдаты, конечно, высказывали свое возмущение, но, кроме мата и угроз, ничего более серьезного не происходило. Ломать заграждение и прорываться под огнем пулемета вглубь центральных кварталов, солдатам было откровенно лень, тем более, что большая часть беззащитного города пребывала в их полном распоряжении. Помитинговав у Мариинского дворца, требуя отставки особо ненавистных Милюкова и Гучкова, солдаты, зачастую, разбредались по городу. Какая-то часть их сбивалась в стаи, с целью проведения, так полюбившихся, еще в безумном феврале, обысков и реквизиций.

А Первого мая все как будто сорвались с привязи. Солдат на улицах стало в два раза больше, рабочие вышли на улицы, и подогреваемые воинственными лозунгами от Петросовета, огромными толпами перли к Мариинскому дворцу, требуя… А что же они требовали? Выкинуть сторонников войны «октябриста» Гучкова и «кадета» Милюкова из правительства, заменив их на сторонников войны от левых партий? Временное правительство, опасаясь, что возбужденные толпы вооруженных людей сметут их, вели кулуарный торг с социалистами из Петросовета, пытаясь сосватать им несколько малозначительных министерские постов, и на этом основании объявить о формировании правительства «народного доверия», в то время как социалисты, не желая нести политической ответственности за обстановку в стране, которая абсолютно не желала меняться в лучшую сторону, вяло отбивались, ведь критиковать всегда легче, чем что-то делать.

Я вошел в кабинет, с наслаждением скинул куртку и начал расстегивать ремни, крепящие кирасу, когда в оконное стекло прилетел небольшой камешек.

На дворе стояла глубокая ночь, мы только что вернулись с небольшой вылазки на Васильевский остров, где на Среднем проспекте загнали во дворы группу солдат Волынского полка, одного из самых «левых», что, руководствуясь классовым сознанием провели обыски и реквизиции в пользу революционных масс ценностей из двух квартир профессоров университета.

Очередь из пяти патронов показала, что их десяток винтовок против наших двух десятков автоматов «не пляшут», а ждать помощи в лабиринте проходных дворов глупо, поэтому, после получаса переговоров бойцы подняли руки, сдали оружие и патроны, а также «буржуйское» добро, уложенное в вещевые мешки, смиренно получили несколько затрещин и, пообещав устроить «ментам» веселую жизнь, гордо удалились в сторону своих казарм. Мы же, повозившись с возвращением потрясенным потерпевшим их столового серебра, шубы, бархатных штор, пары портсигаров и глобуса на бронзовой подставке, вернулись в свое расположение очень поздно, и сейчас я хотел только скинуть с себя все это железо и отправиться домой, к молодой жене и теткиным пирогам…

Пришлось выключать свет, и осторожно приоткрыв половинку рамы, выглядывать наружу.

Мой ряженый «морячок», спрятавшись за углом госпиталя, махал белым платком. Я вздохнул и начал натягивать куртку поверх, так и не снятой кирасы. Не то, чтобы я не доверял своему агенту, внедренному в рабочий отряд большевистского райкома в качестве инструктора боевой подготовки. Хотя, кого я обманываю — некоторым лицам с авантюрным складом характера, а мой агент был из таких, я не доверял. Вполне вероятно, что он решил сделать карьеру в организации своих подопечных, а что может быть лучшим вступительным взносом, чем моя голова, принесенная на блюде по старинному обычаю.

— Что случилось? — я подходил медленно, направив короткий ствол револьвера — «бульдога», не вынимая его из кармана куртки в сторону темного силуэта, стоящего в тени у здания госпиталя. Карман этот молодая супруга зашивала уже трижды, давно перестав ругаться и лишь горячо молясь по ночам на старую икону «Казанской Божьей матери», висящей в углу спальни, когда думала, что я сплю, умоляя Заступницу уберечь неуемного Павлушу.

— Анюта сегодня не пришла, а дело неотложное. — «моряк» достал папиросы, но передумал и сунул пачку «Пушки» назад в карман: — Очевидно, завтра будет дело.

По городу последние дни постреливали, как будто был не май, а февраль, после того, как я сократил зону милицейского контроля, тут же подняла голову юная поросль «рощинских» хулиганов, и с молодой девахой, одетой под «гулящую», могло случится все, что угодно.

— Говори.

— Верно, что завтра будет дело. — «моряк» все-таки отступил за угол и закурил свои дешевые папиросы — раньше он курил что-то более солидное.

— Какой план у твоих бойцов?

— У них во дворце есть человечек, истопник. Он им утром одно из окошек в Новом переулке откроет. Они хотят в зал, где заседание проходит правительства проходит, ворваться и гранатами всех забросать.

— Как ты узнал? Тебя звали?

— Нет, я им сразу сказал, что без приказа центрального комитета ни в каких играх участвовать не буду и им не советую. Они как-то сунулись е председателю райкома, мол, надо бы предателей рабочего дела и буржуев активней к ногтю прижать, но он им тоже сказал, что без приказа городского комитета никак нельзя, а кому что не по нраву — сдавай оружие и иди гуляй или в цех работать, мол, нужда есть только в дисциплинированных бойцах. А услышал я случайно, курил за толчком, а там двое срать сели и стали обсуждать завтрашнее дело, а стены из досок, тонкие, вот я все и услышал.

— Если завтра не появишься с утра — подозрений не вызовет?

— Я завтра и не собирался появляться, сказал, что к куму на крестины надо съездить в Тосно надо съездить на пару дней.

— Отлично. Значит постой здесь, я сейчас тебе твою одежду принесу, переоденешься, усы сбреешь и снова станешь агентом сыскного отдела милиции Тереховым, а с моряком надо заканчивать. Завтра — послезавтра подберешь труп подходящий, оденем в твою форму и возле Забалканского проспекта в переулок переулка подбросим, в укромное место, но, чтобы обязательно кто-то нашел. Давай, жди, я через пять минут обернусь.

В итоге домой я попал только через час, а встал с рассветом, проспав только пару часов, а как только позволили приличия, попросил соединить меня с квартирой городского прокурора.

— Доброе утро, Павел Николаевич. Котов Павел Степанович беспокоит. Мы сможем встретится прямо сейчас. Вопрос чрезвычайной важности.

Надо ли говорить, что прокурор столицы Империи был недоволен, когда я через двадцать минут вошел в столовую его просторной квартиры.

— Вы очень быстро приехали. — господин Переверзев встал и пожал мне руку: — Не угодно ли чаю?

— Если вас не затруднит, а то я, в связи с полученными мной ночью чрезвычайно важными сведениями, не завтракал.

— Даже так? — Павел Николаевич дал знак замершей за моей спиной горничной и, через несколько секунд передо мной, на стол опустились столовые приборы.

Я отхлебнул чай из чашки и глазами показал, что желательно разговор продолжить наедине.

Когда горничная вышла, прокурор поднял на меня тяжелый и недоверчивый взгляд.

— Так, чем вызвана необходимость такой срочной встречи?

— Покушение на Временное правительство, которое, возможно, произойдет сегодня…

— Вы отдаете себе отчет…

— Отчет я отдаю, но вы, как опытный юрист, должны понимать, что сведения, полученные оперативным путем, точными и полностью достоверными быть не могут. Есть информация, что группа молодежи — активистов одной из левых партий, собираются совершить покушение на членов Временного правительства, с целью устранения препятствий для перехода власти в руки членов Петро совета.

— Господи, какая чушь. Да, Львов с Керенским, уже устали уговаривать членов Петросовета…

— Это вы знаете, я знаю, а молодые люди, которые в феврале — марте не настрелялись, считают, что надо просто перестрелять министров-капиталистов и все…

— Что все?

— Все — это значит, что все будет хорошо, абсолютно все.