Команданте (СИ) - "Д. Н. Замполит". Страница 5

А вот настырная Таня это большая проблема. И что с ней делать — запереть ее в лагере при следующем приезде? Это сто процентов конфликт с Че. Запретить являться в партизанскую зону? Да плевать она хотела, сколько уже этих запретов было. Конспираторша хренова. Может…

Исабель протяжно вздохнула и пошевелилась, отчего одеяло сползло с плеча, обнажив часть спины и ложбинку позвоночника. По ней Вася и повел пальцем от завитков черных волос на изящной шее, но не дошел даже до лопаток.

— М-м, — недовольно пробормотала Исабель и отодвинулась.

Вася убрал руку, но через несколько секунд снова начал путешествие вниз, пересчитывая позвонки и целуя каждый.

— Прекрати.

— Почему? Тебе неприятно?

Она повернулась к нему лицом и Вася не упустил шанса обхватить ее за талию и прижать к себе плоским животиком. Поцеловать, правда, не вышло — Исабель успела упереться рукой ему в плечо.

— Мне очень приятно, ты же знаешь. Но у нас очень мало времени, нужно собираться и бежать.

Вот эти невероятные добросовестность и пунктуальность порой бесили Васю пуще здешнего разгильдяйства. Или он уже сам облатиноамериканился?

— Да погодят эти дела!

— Сам на меня столько навесил, а теперь пусть дела погодят? — в касика уперлись обвиняющий палец и дразнящая грудь.

Победила грудь.

— Ты директор, ты можешь опоздать на пять минут, — он опрокинул Исабель на спину и навис над ее лицом.

— У нас первые продажи в Пари… — но договорить ей помешал поцелуй.

И сеньорита директор вместе с великим касиком выпали из жизни до счастливых финальных криков. А Париж подождет.

Через час она собиралась и делала вид, что сердится.

— Я не успеваю!

— Все успеваешь. Я сварил тебе кофе и сделал завтрак.

— Мне нужно причесаться и подкрасить глаза!

— Ты красивая и без этого.

Исабель фыркнула и отвернулась, чтобы скрыть румянец.

Через десять минут она умчалась вершить экспортные дела, а Вася отправился в ванну где со смешанным чувством смущения и гордости оглядел в зеркале свою спину, располосованную женскими ногтями.

* * *

Падре Луис в баню деда Контиго лезть не хотел, но после того, как в вигвам-парилку с энтузиазмом запрыгнули Че с Васей, другого выхода не осталось. После первого же наброса он попытался выскочить наружу, но ему не дали и отходили в два веника, а напоследок облили холодной водой — крики иезуита были слышны далеко за Касигуачей.

Священник бурчал допустимые в его сане ругательства и растирался грубым полотенцем, прислушиваясь ко внутренним ощущениям. Как ни странно, тело после перенесенных издевательств ликовало, не иначе оттого, что мучения закончены. А эти двое выскочили из шатра радостно гогоча и окатили друг друга ледяной водой, продолжая хохотать!

О встрече этой договорились давно, а теперь казалось что и вообще в незапамятные времена — так далеки они стали после двухмесячного натиска армии на горы и взятия Сукре. Но наконец-то все участники собрались на Касигуаче — первыми прибыли на «лечебные процедуры» партизаны, на следующий день отец Луис. Дед Контиго, глядя на него, при первой же возможности свалил, чему иезуит откровенно порадовался.

Рдели угли в яме, над которой истекали жиром прутики с нанизанным мясом. Ну в самом деле, если баня, то ведь и шашлык, правда же? Вот Вася и научил товарищей по борьбе мариновать мясо перед жаркой. Не сказать, чтобы он большой мастер в этом деле был, но ничего сложного и не требовалось, а ровная прожарка и необычный вкус сделали остальное.

— Это похоже на бразильское шураску, — заключил падре, снимая зубами с деревянного шампура очередной кусок.

— Скорее, на асадо^[11], разве что у нас оно делается без маринада, — возразил Че. — Так что я буду звать тебя асадор, chico.

— Опять ты за свое, abuelito.

И Вася с удовольствием макнул еще шипящее мясо в соус йагуа — нечто вроде боливийской аджики из перцев чили, помидор, лука и пряностей.

Некоторое время все молча ели и просто получали удовольствие от жизни, как будто и нет на свете партизанской войны, напалма, батальонов рейнджеров, культурной революции и пятилеток в три года. Просто небо, просто горы, жареное мясо и компания неглупых людей, что еще надо человеку для счастья? Только борьбу за освобождение человечества, ага.

— Церковь, дети мои, стояла и стоит за примирение и обуздание гнева, — втолковывал падре, доедая мясо.

— Проблема в том, Лучо, что церковь ставит знак равенства между примирением и смирением, — Че тоже оказался не чужд философии и теперь оппонировал иезуиту, вольготно развалившись на расстеленном пончо. — А с точки зрения диалектики примирение возможно только через преодоление справедливого гнева. Преодолеть же его можно только устранив причину, то есть совершив социальную революцию.

— Ну-у, в некотором смысле мы можем рассматривать борьбу за справедливость как один из путей к спасению души…

— Зачем же в некотором смысле, падре? Почему бы не просто рассматривать именно так?

— Низложил сильных с престолов, и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем? — процитировал отец Луис евангелие от Луки. — Похоже, но как быть с тем, что вы считаете религию опиумом для народа?

— По моему мнению, — Че перевернулся на живот и хитро прищурился, — религия, с точки зрения политической, сама по себе, не опиум и не чудодейственное средство. Все дело в том, чему она служит. Если для для защиты угнетателей и эксплуататоров, то это одно дело, а если для защиты или угнетенных и эксплуатируемых, то совсем другое. Чистая диалектика, все зависит от подхода к политическим, социальным или материальным проблемам.

— То есть ты считаешь возможным соединять в одном человеке марксиста и христианина?

— Вполне. Во всяком случае, у меня в колонне было полно верующих ребят, многие из них верят и по сей день. И в повстанческой армии был свой капеллан — падре Гильермо Сардиньяс, ему даже присвоили звание команданте по настоянию Камило.

Падре задумался, а Че с Васей тоже решили помолчать — видно же, что Лучо решает непростую внутреннюю проблему. Солнце уже зашло, сумерки в горах пролетают мигом, Вася встал и, как самый младший, начал потихоньку прибирать поляну (да и дед Контиго, если оставить здесь мусор, оторвет башку и никакой авторитет касика не спасет). Вскоре к нему присоединился и Гевара, в очередной раз подивившись, насколько хорошо он стал себя чувствовать после дедовых процедур — астма не донимала его уже много недель.

Они проверили посты вокруг ваки, вернулись к очагу и увидели, что иезуит отошел в сторону, повесил на кебрачо распятие и молится.

— Не будем мешать, да и спать пора.

Вася мог бы лечь спать на втором уровне ваки, но его спутникам это никак не под силу и потому все пончо и одеяла навалили на первом, прямо у входа. Снова покалывало кожу электричеством, снова в голове теснились образы и обрывки знаний, звучали голоса родных… Вот интересно, а как это происходит у других? Ни Че, ни падре ничего не рассказывали…

Утром свежий и бодрый иезуит, будто и не молился всю ночь, начал с самого главного:

— Да, наверное, я смогу работать вместе с коммунистом-марксистом ради преобразования мира.

— И спасение души не помешает? — серьезно глянув на падре, Че застегнул куртку и пояс с пистолетом.

— Я пришел к выводу, что спасение души и борьба за земную справедливость суть две стороны одного процесса, влияющие друг на друга. Так что я готов, чем я могу помочь?

— Видите ли, падре, нам нужна понятное католикам объяснение нашей программы, это будет настоящий, серьезный прорыв. Вся эта диктаторская сволочь давит на то, что партизаны (читай — коммунисты) против церкви и ненавидят верующих, а мы покажем, что это совершенно не так.

— Хорошо. Ваша программа у меня есть, я напишу свои замечания и несколько проповедей на тему «Долг истинного члена Церкви Христовой — бороться за освобождение».