Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров - Барнс Маргарет Кэмпбелл. Страница 38

— Не думаешь же ты, что я так покорно принял свою судьбу! Твой отец и твой воинственный дядя, наверное, еще раньше сошли бы в могилу, если бы узнали, что я дерзнул вернуться домой, в Уэльс!

— Ты бывал в Уэльсе? — Елизавета наклонилась вперед, с любопытством разглядывая его и пытаясь представить себе юного бесстрашного графа Ричмонда. Сейчас она увидела его другими глазами, и он вызвал в ней живой интерес, какого раньше она к нему не испытывала.

— И не раз. Моя обитель не успевала остыть, как я снова возвращался. — Он коротко рассмеялся. — И виделся с Мод. — Его рискованные вылазки заставили ее иначе взглянуть на дочь правителя Пемброка. — Естественно, я тайно приезжал в Пемброк. Мы любили вместе кататься верхом и читать. Леди Герберт была бы рада, если бы мы поженились. Но твой отец счел более подходящим выдать ее замуж за Перси Нортумберленда…

Генрих, который всегда четко и до конца выражал свои мысли, вдруг оборвал фразу и отошел к окну.

— Значит, ты любил ее по-настоящему? — Елизавета посмотрела на него с жалостью.

Он только пожал плечами и принялся собирать какие-то бумаги и искать свою записную книжку, которую он всюду таскал с собой, — и Елизавета подумала, что рискует никогда не услышать ответа на свой вопрос.

— Думаю, да, — ответил он, наконец, вытащив откуда-то свою драгоценную записную книжку. — Мы жили во власти кельтских грез. Но, постранствовав по свету и узнав жизнь, вырастаешь из детских мечтаний.

— Неужели? — тихо промолвила Елизавета, вспомнив о неувядающей любви ее дяди Ричарда и дочери графа Уорвика. — А не так давно ты надеялся жениться на дочери герцога Бретанского, и, может быть, потому ты сейчас жалеешь…

— Моя дорогая Елизавета, я ни о чем не жалею, — перебил ее Генрих. Он уже потерял достаточно много времени, и даже его завидное терпение начинало истощаться. — Зачем мне она? В ней и наполовину нет той красоты, какая есть в тебе. Я собрался жениться на тебе, и я это сделал.

Одной этой фразы было достаточно, чтобы зажечь в Елизавете огонь надежды, но Генрих тут же потушил его. Он отвернулся и добавил:

— Кроме того, судьба Англии для меня важнее!

Елизавета старалась совладать с собой, чтобы не возненавидеть его за холодную расчетливость. Наверное, когда человека лишают его законных прав, и он вынужден полагаться на гостеприимство иноземных владык, которые продадут его в любой момент, думала она, ему в первую очередь необходима холодная расчетливость. Она пыталась представить себе Генриха таким, каким он был в годы юности, — несчастным и преисполненным мечтаний, — до того, как его лоб избороздили преждевременные морщины и прямые темные волосы поредели. А ведь сейчас он не намного старше.

Елизавета была уверена, что Маргарита Бофорт отнюдь не для того, чтобы обмануть ее, так расхваливала своего сына. Именно таким она, его мать, помнила его и, возможно, до сих пор видит его таким. Потому что Генрих всегда демонстрировал ей свою сыновнюю любовь и не скрывал, что признает, скольким обязан ей; любой человек склонен видеть в дорогих ему людях часть самого себя и своих дорогих воспоминаний. Ей, его жене, не следует забывать, как внимателен он был к ней и к членам ее семьи еще до свадьбы, как заботился, чтобы они ни в чем не чувствовали недостатка, она должна надеяться, что, окружив его любовью и теплом, растопит ледяной барьер, возведенный им. Или судьбой? Ей нужно держаться с ним естественно и не обращать внимание на то, что они такие разные.

— Генрих, я давно хотела спросить у тебя одну вещь, — рискнула она обратиться к нему перед тем, как он уйдет.

— Да? — откликнулся он, уже взявшись за ручку двери.

— Это о моем дяде, — промолвила она, не осмеливаясь поднять на него глаза. — Мне сказали, что монахи из монастыря Грей Фрайерс приняли его искромсанное тело. Он был твоим врагом, но он храбро сражался…

— И чуть не убил меня, — согласился Генрих. В его голосе не было слышно раздражения, и она решила продолжать.

— А не можешь ли ты… Не мог бы ты проявить великодушие победителя и похоронить его в таком месте, которого он более достоин по праву своего происхождения? — умоляюще спросила она.

— Его друзьям разрешено подобрать ему более подходящую могилу в Лестере, — бесстрастно произнес Генрих.

Новый король, горящий желанием поскорее приступить к своим многочисленным дневным обязанностям, с облегчением закрыл дверь. Он благодарил Бога — и долготерпение Генриха Тюдора! — за то, что не сорвался, не ударил ее и не отказался удовлетворить ее женское любопытство и невиданно бестактную просьбу. Он не сделал ничего этого — и даже не подозревал, что более откровенный разговор и настоящая добрая ссора могли бы разрядить напряженность в их супружеских отношениях.

Не успела за ним закрыться дверь, как его расстроенная жена уткнулась лицом в огромную тюдоровскую розу, вышитую на ее подушке, и горько зарыдала.

— Человек, который не способен ненавидеть, — воскликнула она в сердцах, — не способен и любить!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Все говорили, что благодаря милости нового короля лорд Ловелл, единственный, кто остался в живых после той, последней битвы Ричарда Плантагенета, снова появился при дворе. Все еще бледный после перенесенных ранений и слегка прихрамывающий, он перехватил Сесиль, когда она направлялась к мессе.

— Это правда насчет королевы? — взволнованно спросил он.

Детская припухлость уже исчезла с лица Сесиль, и она обещала стать настоящей красавицей. В скором времени она должна была обручиться с лордом Уэльсом и уже чувствовала себя взрослой важной дамой.

— Что — правда? — лениво спросила она, хотя отлично знала, какие слухи переполошили весь двор. Что Ее Величество ждет ребенка — так скоро?

Ее нетерпение стать тетей было столь велико, а репутация Ловелла как храброго воина столь романтична, что от напускного высокомерия Сесиль не осталось и следа.

— Вам следует знать, милорд, что моему зятю королю удается все, за что бы он ни брался, — сказала она, потупив свои полные озорства голубые глаза.

— Знаю — на собственной шкуре испробовал! — горько усмехнулся Ловелл, взглянув на свою перевязанную правую руку. — А еще я знаю, что вы — очаровательная нахалка, а Уэльс — счастливчик. Но, я в самом деле благодарю Бога за такие новости, леди Сесиль. — И он продолжал уже более серьезным тоном: — И так думает каждый, кому дорога судьба страны, ее процветание. Без наследника, в лице которого соединились бы все наши интересы, наша борьба, на чьей бы стороне мы ни сражались в свое время, оказалась бы напрасной. Прошу, попробуйте приноровиться к моей хромающей походке, милая леди, и мы сходим в часовню и вместе поблагодарим Бога.

— Я буду просить его об особой милости — позаботиться о моей дорогой Бесс, — мягко добавила Сесиль, поддерживая его за здоровую руку.

Он, как и она, был совсем юным, когда разгорелась междоусобная война, но, в чьем бы лагере Ловелл ни оказывался, он всегда питал глубокую привязанность к ее семье, и им незачем было спорить по поводу позиции Йорков. Поэтому она могла совершенно откровенно рассказать ему о здоровье королевы.

— Ее обычно мутит по утрам, когда она просыпается, но это так и должно быть, — произнесла Сесиль с видом взрослой дамы, которая тоже скоро выйдет замуж. — Но знаете, лорд Ловелл, в ее глазах появился радостный блеск, которого я не замечала с тех пор, как умерли наши братья. Она, как и прежде, сидит, погрузившись в мечты, и на ее губах появляется загадочная улыбка. Когда Бесс так улыбается, она становится точь-в-точь похожей на Мадонну из нашей дворцовой часовни.

— Вы увидите ее там сегодня утром?

— Нет, сегодня она осталась в своих апартаментах, и они втроем — она, король и графиня Ричмонд — как раз обсуждают этот вопрос, — сказала Сесиль, кивнув в сторону королевских апартаментов, когда они проходили мимо.

— А что там обсуждать?

— Лорд Ловелл, вы, мужчины, ничего не понимаете, — фыркнула Сесиль. — Нужно решить, где она будет рожать, какие врачи будут принимать роды, кто станет крестными родителями, и все в таком духе!