Индиго - Джойс Грэм. Страница 12

— Я не собираюсь хранить их, — не задумываясь, сказал Джек. — Я их распродам.

— Распродам! Ха! Ха-ха-ха! Ну, да ты просто чертов комик из Лондона, который в Англии, Джек. Ха-ха-ха! Пойдем сядем.

Усевшись за стол, Руни потер руки.

— Объясняю, чем я тут занимаюсь. Если желаешь пару сотен тысяч, ты их получишь. Да хоть миллион, в этой хреновой Канаде лесов хватит. Но в этом гребаном издательском деле есть одна загвоздка. Ты можешь отпечатать какой угодно тираж. Но сбыть его тебе не удастся.

— Тут я явно не подумал.

— Явно. Зато я подумал. Книжные магазины их у тебя не примут, даже за бесплатно. Можешь встать на улице и попытаться совать их в руки прохожим, но они у тебя не возьмут. Остается единственное — посылать книги по почте людям, которых ты ненавидишь.

Джек и секунды не задумывался над тем, что будет делать с таким количеством экземпляров. Он рассчитывал, что арендует какой-нибудь склад, но сколько он сможет их там держать и что с ними делать потом? Он покачал головой. Представил себе, что Руни запросто мог бы выполнить заказ и умыть руки.

Руни как будто прочитал его мысли.

— Я говорю это сейчас, чтобы потом у тебя не возникли проблемы.

— Дело просто в том, что я должен неукоснительно выполнить условия завещания.

Руни высоко подтянул брюки и посоветовал:

— Отправляйся домой. Обдумай все. Если захочешь такой тираж, ты его получишь. Если захочешь, чтобы я напечатал меньше, дай знать. Вот, возьми свою рукопись. Найдешь меня здесь.

Провожая Джека, Руни показал ему на другие коробки с книгами, от которых не мог избавиться уже несколько лет. Признался, что вынужден тайком выкидывать их с мусором по сотне зараз. Джек поблагодарил его за откровенность.

— Я честный парень, — ответил Руни. — Печатаю всю эту макулатуру, и единственное, что имею, — это свою честность. Вот, я говорю людям прямо: то, что вы принесли, — дерьмо, и это позволяет мне оставаться нормальным человеком. Ты надолго в Чикаго? Пойдем как-нибудь, попьем пивка.

— Можно.

— Я пью пиво да гляжу на голых девочек. Нравится мне это — голые девочки. Когда такой толстый, девочки не дают прикоснуться к себе. О’кей, нет так нет, я просто смотрю. Я знаю все местечки в Чикаго, где можно пить пиво да глядеть на голых девочек.

— Буду иметь в виду, — сказал Джек.

Руни улыбнулся и помахал ему на прощание. Но Джек подумал, что вид у него грустный и что он страдает даже от собственной честности.

7

Громадный небоскреб медийной компании «Трибьюн» на Мичиган-авеню весь облеплен неровными камнями и скальными обломками, как днище корабля — ракушками; и каждый камень — добыча, свезенная сюда со всего мира, — говорил о знаменитом или историческом сооружении, частицей которого был изначально. Первый камень, на который упал взгляд Джека, — глыба в декоративной кладке — был из римского Колизея. Соседний с ним — осколок Царских врат римского же собора Святого Петра. Дороги, камни и условия отцовского завещания — все вело в Рим.

После встречи с Руни Джек позвонил Луизе, чтобы посоветоваться относительно издания «Руководства». Разговор с Руни привел его в уныние. Он-то думал, что опубликовать рукопись будет простым делом. Мелькнула даже мысль отпечатать тираж и тут же пустить его под нож, но это выглядело чистым расточительством и извращением. Да и в любом случае тогда он нарушил бы свой долг как исполнитель последней воли.

Последней воли невменяемого папаши.

Он ничем не был ему обязан. Но в каком-то смысле был благодарен ему за наследство совершенно иного рода. Основываясь исключительно на столкновении с отцом, Джек построил свои отношения с людьми на безупречной честности. Отец стал для него образцом того, как нельзя вести себя. Часто, если он терялся или не был уверен, что делать в какой-то конкретной ситуации, он спрашивал себя, как на его месте поступил бы отец, и, поскольку тот всегда виделся ему в наихудшем свете, выбирал противоположный вариант, проявляя великодушие, благожелательность или сердечность. Так что и годы спустя после необъяснимо закончившейся поездки к старику, поблекшей до смутного воспоминания, отец продолжал сильно влиять на его жизнь.

Эта порядочность, или злость в оболочке порядочности, всегда поддерживала в работе дома. Когда он был офицером полиции, безупречная честность отделяла его от тех, кем ему приходилось заниматься, а также и от некоторых из коллег. Все, что в Англии требовалось от судебного исполнителя, — полезная вещь в случае с такими скользкими угрями, как Бёртлс, — это чтобы его клиент «прикоснулся» к соответствующим документам. Потом документы могли соскользнуть на пол или их мог унести порыв северо-восточного ветра, это уже было не его дело, а суда. Больше того, исполнитель мог солгать (как не однажды лгали те, кому он должен был вручить повестку), большой разницы тут не было, поскольку часто это было ответом на другую ложь; но моральный кодекс судебного исполнителя, подобного Джеку, не позволял скатиться в трясину взаимного блефа. Джек должен был коснуться Бёртлса; иначе Бёртлс так и останется для суда абстрактным понятием, а не реальным человеком.

Необходимо было немедленно связаться с миссис Прайс. Хотя не сказать, чтобы он не знал, какого рода осложнение там возникло.

Он снова задумался о проблеме с публикацией отцовской рукописи. Тогда, вернувшись от Луизы, он еще раз взялся за «Руководство», заинтригованный ее утверждением, что эти бредовые инструкции реально работают. Нечто вроде этого, конечно, пригодилось бы, чтобы как-нибудь вечером всучить Бёртлсу повестку в задней комнате пивной «Оленья нога»: Мать честная! Да порази меня Господь на этом самом месте, если я вру, но что-то такое подкралось ко мне и тронуло за ухо! Может, именно потому, что у него не вышло вручить Бёртлсу повестку по всем правилам, он был настроен печатать отцовскую книгу.

Луиза говорила с ним по телефону сочувственно, но она только что вернулась из Мэдисона, от матери, и Джек слышал приглушенный рев Билли. Она не могла посоветовать ему ничего путного по поводу публикации.

— Ну, не знаю. Понятия не имею, что делать со всеми этими книгами.

Музыканты в клубе «Тип-топ-тэп» играли у них за спиной так здорово, что Джеку захотелось обернуться и посмотреть на них. Он-то думал, что в Чикаго уже не услышишь настоящего джаза и блюза, и представить себе не мог, что в кабаке вроде «Тип-топ-тэпа» собираются такие классные джазисты. Играли тягучий, непристойный «Гарлемский ноктюрн», солировал чернокожий саксофонист, ему сонно, чуть ли не презрительно подыгрывали виртуозные орган «хаммонд», бас и вибрафон. Джек отхлебнул из бутылки и, чувствуя себя преступником, снова украдкой взглянул на квартет.

— Куда это ты смотришь, а? — рявкнул Руни, не отрывавший глаз от помоста. — Хочешь еще пива или чего другого?

В шести футах от них прогибала спину мерцающая голая девица. Огромная туша Руни развалилась на стуле, руки свисали по бокам, бутылка пива, зажатая в кулаке, касалась липкого пола. Взгляд сосредоточен. От немигающих глаз словно протянуты стальные струны к пуденде, вращающейся на помосте в призрачной луже голубого света.

Джек предпочел бы сидеть так, чтобы не слепило и чуть подальше от представления, но Руни потащил его к самой сцене. Танцовщица была юна и привлекательна, и это скорей приводило Джека в смятение, чем возбуждало. Вдобавок подобная близость к анатомическим подробностям вызывала в нем легкую тошноту. Может, поэтому ему хотелось отвернуться и взглянуть на музыкантов; но он не мог этого сделать, потому что не хотел, чтобы Руни заподозрил в нем гомосексуалиста.

Факт тот, что он с большим удовольствием провел бы вечер с Луизой. Луиза одетая волновала его куда сильней, нежели эта женщина — как там ее имя? не разберешь в слепящем голубом свете, — вызывающе нагая. Он попытался было пригласить Луизу куда-нибудь на этот вечер, но не смог улучить момент во время их телефонного разговора. Луиза радостно трещала о Билли, какой она провела с ним сумасшедший день, и ему так и не удалось повернуть разговор в нужном направлении. Вот и получилось, что у него осталось последнее средство от одиночества — провести этот вечер в обществе своего будущего издателя. Руни бодро потащил его в клуб «Тип-топ-тэп», гордо объявив, что он состоит его членом; хотя Джек не заметил, чтобы там особенно просеивали публику, а цена бутылки пива была такой заоблачной, что астронавт бы ужаснулся.