Квест-2. Игра начинается - Акунин Борис. Страница 25

— А они нам очень нужны, — сварливо заметил Айзенкопф, почесывая свою дремучую бороду (хоть и непонятно, что там у него могло чесаться). — От вашей библиотеки немного прока.

Зоя жестом отличницы перевернула клетчатую страничку.

— А я не ограничилась библиотекой. С прошлого приезда у меня остались в Москве кое-какие знакомые. Я ведь сюда ездила не просто туристкой. — Она потупила глаза, не совсем убедительно изображая скромность. — Самое интересное, как это обычно бывает в закрытых обществах, газеты не пишут. Между тем не бог весть какая тайна, что Петр Иванович Громов — личный врач Сталина. А перед тем долгие годы, еще с эмигрантских времен, он был врачом Ленина. Положение лейб-медика большевистских вождей, очевидно, исключает какую-либо публичность, поэтому в мировых научных кругах имя этого ученого неизвестно.

Новости были очень важные, они требовали осмысления. После того как коллеги разошлись по своим комнатам, Норд заново проанализировал ситуацию и был вынужден скорректировать предварительную оценку. Всё оказывалось гораздо серьезней.

Громов — личный врач Ленина, а потом его наследника Сталина? Вот почему институтский комплекс, состоящий из секретного бункера, надземного флигеля и, в виде прикрытия, Музея, начали создавать еще во время гражданской войны, несмотря на разруху и кризис. У доверенного лица пролетарских вождей уже тогда были особые возможности. Это значит, что работы по «формуле гениальности» ведутся давно, целое десятилетие. И вряд ли достижения экспериментаторов ограничиваются собачьей головой.

Впервые Норду стало по-настоящему тревожно. До сих пор он не мог отделаться от мысли, что затея с экспедицией — блажь старика-миллиардера, который сам себя запугал призраком всемогущего и вездесущего коммунизма. Но подземную лабораторию построили не фантазеры, а практические и целеустремленные люди, не привыкшие попусту разбазаривать средства, силы и время.

Гальтону захотелось поделиться своими соображениями с Зоей. Бывшая рабфаковка, а теперь заправская совмодница сидела перед зеркалом и старательно подводила ресницы контрабандной тушью. Зрелище было прелестное, шея княжны соблазнительно белела в свете лампы, и доктор как-то позабыл о большевистских подземных тайнах.

— Зачем ты красишь ресницы? Они у тебя без того черные и пушистые, — сказал он, обнимая ее за плечи и целуя пониже уха.

Зоя вздрогнула. От этого, в сущности, микроскопического движения по всему телу Норда прокатилась обжигающая волна. Он развернул девушку к себе лицом, стал целовать ее в губы, в горло, в обнажившуюся ключицу.

Но Зоя отворачивала лицо. То задыхаясь, то смеясь низким, грудным смехом, она шептала:

— Нет, нет, нет… Я не могу… Я не хочу… за стеной этот кошмаренкопф. Я не хочу сдерживаться, начну орать, а он услышит. Ну его!

Раз девушка говорит «нет», значит «нет». Огромным напряжением воли Гальтон расцепил объятья и даже сделал шаг назад. Он смотрел на разгоряченное лицо Зои, тщетно пытался поймать ее ускользающий взгляд и думал, что женщины все-таки очень странные. Им достаточно сменить наряд, и они сразу меняются внутренне. Только что была совсем твоя — и вот уже немного другая, почти чужая.

А Зоя, приведя в порядок блузку, снова начала краситься.

— Боже, как мне было плохо все эти дни без косметики! — без умолку тараторила она, что тоже было непривычно. — Я никогда ею не злоупотребляла, мои данные это позволяют, но все-таки без хорошей пудры, без утреннего и вечернего крема никак нельзя. А уход за руками! А ногти! И помадой к вечеру мазнуть хоть чуть-чуть, но надо. Знаешь, что я тебе скажу? В этот раз Москва мне нравится гораздо больше, чем в прошлый. Тогда были еще двадцатые годы, а теперь уже тридцатые. Это чувствуется. Как будто другая эпоха началась. Верный признак — женщины хотят прилично выглядеть. Женщины всегда первыми улавливают аромат нового времени. И сразу большевизм перестал казаться таким уж бесчеловечным и страшным. Бояться надо системы, в которой женщины не красятся, не хотят нарядно одеваться, не следят за модой. Кстати говоря, здесь сейчас в моде оригинальный рисунок глаза. Он рисуется как бы наоборот, перевернутым: верхнее веко — как нижнее, нижнее — как верхнее. Получается интересный эффект. Взгляни, как тебе?

Ее стрекотню Гальтон слушал вполуха, но на «перевернутый» взгляд послушно посмотрел.

Да как стукнет себя по лбу.

— Мне нужно в Музей! Прямо сейчас!

— Но уже почти ночь!

— Вот и отлично.

Коллегам он решил ничего пока не объяснять. Гипотеза была диковатая. Не подтвердится — вновь, уже не в первый раз, попадешь в смешное положение. Поэтому Норд объявил, что хочет разведать, можно ли проникнуть в Институт через Музей ночью. Айзенкопф отнесся к идее скептически, но спорить не стал.

— Только модница пускай остается здесь, — сказал он. — Она нам будет мешать.

Доктор был уверен, что Зоя ответит резкостью и настоит на своем участии в операции, однако в поведении княжны действительно произошла перемена.

— Хорошо, — кротко согласилась Клинская. — Я буду сидеть дома и стеречь ваш чемодан.

Перед выходом немец предупредил:

— Только вот что: слушайтесь меня, я специалист. Действуем так. Вы говорите, что вам нужно. Я решаю, как этого достичь. Идет?

Поскольку Норд уже видел Айзенкопфа в действии, такое распределение обязанностей можно было счесть правильным.

— Первое: добираемся до Музея. Надеюсь, с этим простым заданием я смогу справиться, не прибегая к помощи специалиста? — все же позволил себе сыронизировать Гальтон, чтобы биохимик не очень заносился.

— Не сможете. Стойте и ждите.

Курт внимательно и долго рассматривал из окна темную улицу.

Там не было ни души. Киоск адресного бюро закрылся. Дворник исчез. Автофургон минеральных вод стоял на том же месте.

— Na ja, — протянул Айзенкопф и вышел из квартиры.

Доктор последовал за ним. Немец, приоткрыв лестничное окно, осторожно выглянул во двор.

У подъезда на скамейке сидели и о чем-то тихо переговаривались две старушки в платках. Больше никого не было.

Тем не менее специалист решил:

— Уйдем через чердак. Я тут разведал все входы и выходы. За мной!

— Вы уверены, что это необходимо?

— До сих пор нам удивительно везло, но лучше переосторожничать, чем проявить неосмотрительность. Как говорят туземцы, «береженого Бог бережет».

Чердак был заперт, однако немца это задержало не больше, чем на десять секунд.

Он чем-то там скрипнул, хрустнул, и дверь отворилась.

— Отсюда можно перебраться на крышу соседнего дома, а там есть выход в другой переулок.

Идя по крыше, они старались поменьше шуметь, но жесть под ногами все же несколько раз громыхнула.

Во дворе этот звук был едва слышен, но старушки у подъезда разом задрали головы. Когда рокот повторился, одна вскочила и с поразительной резвостью взбежала на пятый этаж, ни чуточки не запыхавшись. На миг она остановилась у квартиры 18, приложила ухо к двери. Потом поднялась на чердак, подергала дверь. Та была закрыта. Удивительная пенсионерка почесала затылок под съехавшим набок платком и со всей мочи припустила вниз.

Вторая старушенция тоже без дела не сидела. Она успела выскочить на улицу, добежать до палатки «Долой неграмотность» и постучать в закрытое окошко.

— По крыше уходят, — тихо доложила пенсионерка.

— Все трое? — спросили из киоска.

Другой голос оттуда же ответил:

— Нет, только что тень мелькнула на занавеске. Кто-то остался.

Тогда киоск приказал старушке:

— Давай в объезд по переулкам! Только без самодеятельности.

— Есть!

Пожилая гражданка прытко подбежала к автофургону, рванула дверцу кабины.

— Гони в Брюсовский!

Машина, тихо заурчав мощным мотором, тронулась с места.

Она проехала через соседний переулок — тот самый, куда выходил подъезд смежного дома, но самую чуточку опоздала: две тени уже проскользнули вдоль стены и свернули в подворотню, откуда дворами и закоулками можно было добраться до Университетского квартала.