Европейцы - Джеймс Генри. Страница 41

— Вам лучше согласиться, сэр, — сказал очень мягко Феликс.

— Да, сэр, вам лучше согласиться, — произнес вдруг совсем другой голос. Шарлотта вздрогнула, все остальные повернули головы в ту сторону, откуда он раздался. Голос принадлежал мистеру Брэнду, который вошел с веранды через распахнутое французское окно и стоял, отирая платком лоб. Он очень раскраснелся и выглядел весьма необычно: — Да, сэр, вам лучше согласиться, — повторил он, выходя на середину комнаты. — Я знаю, что подразумевает мисс Гертруда.

— Мой добрый друг, — пробормотал Феликс, ласково коснувшись рукой его локтя.

Мистер Брэнд посмотрел на него, на мистера Уэнтуорта и, наконец, на Гертруду. На Шарлотту он не смотрел, а между тем ее серьезные глаза были прикованы к его лицу, они спрашивали его о самом для нее насущном. Ответ на этот вопрос не мог быть получен сразу, но кое-что о нем уже говорило, в том числе и пылающее лицо мистера Брэнда, и его высоко вскинутая голова, и возбужденный блеск глаз, и вообще весь его смущенно-дерзновенный вид — такой вид бывает у человека, когда он принял важное решение и, хотя не сомневается, что внутренних сил его осуществить у него достанет, мучим сомнениями относительно того, как он с этим справится внешне. Шарлотте казалось, что он держится необыкновенно величественно; и мистер Брэнд, бесспорно, был исполнен величия. По существу, это была самая величественная минута его жизни, и естественно, что для крупного, плотного, застенчивого молодого человека это был весьма благоприятный случай допустить ряд неловкостей.

— Входите, сэр, — сказал мистер Уэнтуорт, сопровождая свои слова каким-то скованным жестом. — Вам надлежит здесь присутствовать.

— Я знаю, о чем вы толкуете, — ответил мистер Брэнд. — Я слышал, что сказал ваш племянник.

— А он слышал, что сказали вы! — воскликнул Феликс, снова поглаживая его локоть.

— Я не уверен, что понимаю, — сказал мистер Уэнтуорт тоном таким же скованным, как и его жест.

Гертруда смотрела во все глаза на своего бывшего поклонника, она была не менее озадачена, чем ее сестра, но она отличалась более живым воображением.

— Мистер Брэнд просит, чтобы ты разрешил Феликсу увезти меня, — сказала она отцу.

Молодой человек посмотрел на нее отчужденным взглядом.

— Но не потому, что я не желаю вас больше видеть, — проговорил он так, словно хотел довести это до всеобщего сведения.

— Вы вправе не желать меня больше видеть, — сказала негромко Гертруда.

Мистер Уэнтуорт не мог прийти в себя от изумления.

— Вам не кажется, что вы изменили вашему решению, сэр? — спросил он.

— Да, сэр, — мистер Брэнд посмотрел на всех — на всех, кроме Шарлотты. — Да, сэр, — повторил он, прикладывая к губам платок.

— Каковы же ваши нравственные основания? — спросил мистер Уэнтуорт, считавший всегда, что его младшей дочери при ее своеобразном характере нужен как раз такой муж, как мистер Брэнд.

— Знаете, иногда изменять решение очень нравственно, — подсказал Феликс.

Шарлотта тихо отошла от сестры; она все ближе придвигалась к отцу. Наконец рука ее незаметно скользнула ему под руку. Мистер Уэнтуорт сворачивал бостонские «Известия» до тех пор, пока не превратил их в на удивление маленький комок, который он и уместил в одной ладони, крепко придавив его другой. Мистер Брэнд смотрел на мистера Уэнтуорта, и, хотя Шарлотта стояла тут же рядом, он так с ней глазами и не встретился. Гертруда наблюдала за сестрой.

— Не стоит говорить о том, что изменилось, — сказал мистер Брэнд. — В каком-то смысле ничего не изменилось. — Я чего-то желал, о чем-то вас просил; я по-прежнему чего-то желаю, о чем-то вас прошу. — Он помолчал. Вид у мистера Уэнтуорта был недоумевающий.

— Я хотел бы, как священник, сочетать браком эту пару. — Наблюдавшая за сестрой Гертруда увидела, что та вспыхнула до корней волос, а мистер Уэнтуорт ощутил, что она прижала к себе его руку.

— Силы небесные! — пробормотал мистер Уэнтуорт, впервые в жизни чуть ли не побожившись.

— Как это чудесно, как благородно! — воскликнул Феликс.

— Ничего не понимаю, — сказал мистер Уэнтуорт, хотя ясно было, что все остальные уже все поняли.

— Это прекрасно, мистер Брэнд, — сказала, вторя Феликсу, Гертруда.

— Я хотел бы вас обвенчать. Мне это доставило бы большое удовольствие.

— Как говорит Гертруда, прекрасная мысль! — сказал, улыбаясь, Феликс; мистер Брэнд, в отличие от него, не пытался улыбаться. Он относился к своему предложению чрезвычайно серьезно.

— Я все обдумал, да, я хотел бы вас обвенчать, — подтвердил он.

Шарлотта все шире открывала глаза. Воображение ее — я не раз уже вам говорил — было не таким живым, как у сестры, но сейчас оно как бы несколько раз подпрыгнуло.

— Папа, — прошептала она, — соглашайся!

Мистер Брэнд это слышал; он отвел взгляд, но мистер Уэнтуорт, тот, очевидно, совершенно был лишен воображения.

— Я всегда считал, — начал он медленно, — что Гертруда при ее характере нуждается в том, чтобы ее особым образом направляли.

— Папа, — повторила Шарлотта, — соглашайся.

И тут наконец мистер Брэнд посмотрел на нее. Отец почувствовал, как она всей тяжестью оперлась на его руку. И поскольку раньше этого никогда не случалось и сопровождалось это каким-то милым замиранием голоса, мистер Уэнтуорт невольно спросил себя: что с ней? Он посмотрел на Шарлотту как раз в тот момент, когда она встретилась взглядом с молодым богословом, но даже это ничего мистеру Уэнтуорту не сказало. Продолжая все так же недоумевать, он тем не менее наконец произнес:

— Я согласен — поскольку это рекомендует мистер Брэнд.

— Мне хотелось бы совершить обряд как можно скорее, — сказал с торжественной простотой мистер Брэнд.

— Чудесно, чудесно! — воскликнул, радуясь без зазрения совести, Феликс.

— Очень возможно, но при условии, если вы способны здесь что-нибудь понять, — заметил рассудительно и не без некоторой язвительности мистер Уэнтуорт, снова опускаясь на стул.

Гертруда, подойдя к сестре, увела ее с собой. Феликс, взяв под руку мистера Брэнда, вышел вместе с ним через французское окно из комнаты, а мистер Уэнтуорт так и остался сидеть в беспросветном недоумении.

Феликс в этот день не брался за кисть. После обеда они сели с Гертрудой в одну из лодок и медленно — Феликс почти не прикасался к веслам — скользили в ней по озеру. Они говорили о мистере Брэнде… и не только о нем.

— Это был благородный жест, — сказал Феликс, — даже героический.

Гертруда смотрела задумчиво на озерную рябь.

— Он этого и хотел: он хотел совершить подвиг.

— Теперь он не успокоится, пока нас не обвенчает, — сказал Феликс. — Что ж, тем лучше.

— Он хотел проявить великодушие, испытать высокое нравственное удовлетворение. Я хорошо его изучила, — продолжала Гертруда. Феликс не сводил с нее глаз; она говорила неторопливо, погрузив взгляд в прозрачную воду. — Он не переставая об этом думал днем и ночью. Думал о том, как это прекрасно. И наконец решил, что это его долг; его долг ни много ни мало как обвенчать нас. Он исполнился восторга, сознания собственного величия. Он очень это любит. Для него ничего не может быть лучше — это даже лучше для него, чем если бы я дала согласие.

— Для меня это, во всяком случае, лучше, — улыбнулся Феликс. — Кстати, раз уж речь зашла о его самопожертвовании, не кажется ли вам, что, когда он принимал решение, он уже не так горячо восхищался вами, как, скажем, за несколько недель до того?

— Он никогда мной не восхищался. Он восхищался всегда Шарлоттой; меня он жалел. Я хорошо его изучила.

— Стало быть, он уже не так горячо вас жалел.

Подняв глаза, Гертруда смотрела несколько секунд, улыбаясь, на Феликса.

— Вам не пристало, — сказала она, — преуменьшать величие его подвига. А восхищался он всегда Шарлоттой, — повторила она.

— Великолепно! — воскликнул, рассмеявшись, Феликс, погружая весла в воду.

Я не могу вам сказать с уверенностью, что именно во фразе Гертруды привело его в восторг; он снова погрузил весла в воду, и лодка продолжала медленно скользить по озеру.