Змеелов. Книга вторая (СИ) - Дорнбург Александр. Страница 44

«Железный человек» не сверхсила, а обычное биологическое уродство. Из-за недоразвитой нервной системы, отсутствия болевого порога, организм такого бойца во время поединка получает необратимые травмы. Как правило, век железного человека недолог. Так как он физически не может нормально восстанавливаться. Пару лет, может три…

А потом такой парень или умирает прямо на ринге, либо не допускается к бою, но все равно даже инвалидом в дальнейшем живет уже недолго. Природу не обманешь. Предохранителя нет — накапливаемые повреждения организма быстро становятся фатальными.

Но сколько такая природная аномалия, как железные люди, поломала в боксе судеб! Сколько чемпионов или претендентов было низвергнуто с пьедестала! Сколько нормального народа получило психологическую травму и ушло из бокса.

Вроде бы железного человека победить легко, достаточно только не сближаться с ним и набирать очки на дистанции. Но эти клинчи! И случайности, которых не избежать! А главное сознание того, что ты можешь бить его, ломая сопернику кости сколько угодно, но любой его ответный удар может стать для тебя последним! Мрак!

Как правило, такие биологические уроды, как «железные люди», часто встречаются среди негров. Или же среди итальянцев, которые просто полунегры. Снова вспомним киношного Рокки Бильбао, «Итальянского жеребца». Чего там смотреть? Этого уродца вечно молотят не переставая, превращая в фарш, а тому просто физически не больно. А он бьет редко, но болезненно. Итог предрешен.

Конечно Голливуд затянул эту франшизу, в то время как реальные прототипы Рокки после своих блистательных побед быстро шли на дно. Как я уже упоминал спортивная карьера «железного человека» мимолетна. И подвержена случайностям. Ты можешь, если звезды совпадут, стать чемпионом мира. Можешь не стать. Но быстро превратишься в разбитого инвалида в любом случае.

Если обратиться к реальности, то можно вспомнить скандальную финальную схватку за чемпионство на Олимпиаде 1936 года. Что немецкие фашисты проводили в Берлине. Там, в боксерском финале, встретились белый южно африканец и негр из США. Южно африканец все раунды избивал негра, а тому хоть бы хны. Просто не больно, хотя и переломана куча костей. Белый ничего не понимает, решил, что у его ударов недостаточно силы. Увеличил их до максимума.

В очередной раз ударил и сломал себе об негра руку. Хорошо, что тогда фашисты были помешаны на превосходстве арийской расы. И белого человека. Негр в этом поединке просто не должен был победить. Так что пристрастные судьи позволили южно африканцу в клинчах как-то дотянуть до финального свистка. И стать олимпийским чемпионом. Но сколько раз в подобных ситуациях более сильный боец проигрывал биологическому уроду?

По справедливости, таких боксеров, как железные люди, на ринг лучше вообще не допускать. Так как нормальный человек может «завалить» такого субъекта, словно наркомана, нанюхавшевся «ангельской пыли», только несколькими выстрелами из дробовика в упор. То есть всех этих Мухаммедов Али и Майков Тайсонов надо отстреливать сразу. Но почему-то нормальным людям на ринге дробовик не дают. А было бы неплохо, перед каждым боем с негром или итальянцем, вооружать нашего бойца. Справедливей. Но мир не справедлив…

Особого общения у меня с соседями по купе не получилось. Твоя-моя — не-понимай. Я для них был чужим. Не узбеком, не милиционером. И даже не спортсменом. Никаких точек соприкосновения. А мои попутчики живут по коммунистическим заветам: «Бойтесь дети гуманизма, бойтесь ячества друзья, формализма, схематизма, опасайтесь как огня. Страшен, дети, техницизм, биология вредна…» Без комментариев…

Так что большей частью я отсыпался или лежал на верхней полке, отдыхая впрок. Копя силы. И считая мух на потолке. К концу шестого дня пути мухи на потолке появились, так как наш паровоз неумолимо переносил нас из русской зимы в осень.

А на седьмой день, в тысячелетнем древнем Ташкенте, с его центральным проспектом Карла Маркса, многочисленными «красными чайханами», «домами дехканина», клубами, домами Санпросвета, я попрощался с попутчиками и пересел на поезд до туркменского Мары.

Только немного мне завидно стало. Зайди в любую задрипанную мечеть, там каждый мулла, даром что нехристь, глядишь, собрал вокруг себя сорок-пятьдесят больших и маленьких пострелят и с утра до вечера их жизни учит, толкует им вопросы веры. «Разумеющему раз скажи, не разумеющему — тысячу раз».

Самый последний мусульманин большую часть Корана наизусть твердит, а я и «Отче наш» прочесть не умею. Церкви все давно в овощехранилища переделаны. Злополучный «Металлом» вытребовал разрешения снять колокола Новодевичьего монастыря. Таксомоторный парк выпросил разрешения на съемку чугунных дверей церкви Казанского Георгиевского монастыря, и так далее и тому подобное…

Зато речи Сталина я зубрю на культсобраниях. Да и других партийных бонз, что давно позабыли слово стыд, не забываю. Никто не осмелится против пукнуть. Все как перепуганные овцы. Выхода нет. Ни дом человеку сейчас не принадлежит, ни скот, ни земля, ни все добро, ни сам он, ни жена его. В этой стране словно солнце закатилось, день померк, светильник погас. Монголо-татарское иго и то легче было.

«Жалок народ, чья рука слаба. Жалка страна, что врагу — раба.»

Каждая курица своего цыпленка оберегает, а я своей работой кормлю каких-то непонятных интернационалистов-космополитов. Прямо сердце огнем охватывает…

Опять я в дороге. Снова вокруг глиняные такыры, степь, пески, экзотика, верблюды, что нюхают рельсы словно заправские наркоманы. Арыки, кишлаки, арбы, ишаки — лучшие друзья узбеков. Поголовно пропагандируют друг друга декхане. Идиллия. Правда, в последнее время ишаков изрядно пугают грузовики, проносящиеся мимо. Непорядок.

За окном проносятся голодные солончаки, похожие на остатки геологической катастрофы. Смотрели ли Вы когда-нибудь на Луну через подзорную трубу? Это так похоже на эту призрачную страну…

Чем-то неуловимо прекрасным — то ли суровым молчанием Каракумов и Кызылкумов, то ли целебной тишиной старых городищ, то ли неторопливой жизнью плодородных оазисов — приближающаяся Туркмения неодолимо влекла меня к себе.

А в ставший родным Байрам-Али я прибыл уже 19 ноября. Зима близко! Пора приниматься за работу, засучив рукава. Может еще чего и успею сделать. Пока змеи не впали в спячку…

Глава 16

Я искренне собирался работать по-стахановски. Пытаясь кое-как исправить свои «недостачи.» В последние теплые деньки. Но хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах. Ох, как бы знал! Соломки подстелил!

Но судьба не всегда раздает выигрышные карты.

Байрам-Али встретил меня неприветливо. Хотя древняя крепость, что так гордо вознеслась над городом, последний осколок былого Мерва — «Души царей», все еще была воплощением великой мощи и несокрушимости.

Но картина была проста как апельсин — голод все усиливался. Буйно кипящую в душах восточных людей частную инициативу советская власть задавила на корню и теперь осталось только одно — пропадать.

В многочисленных уличных обжорочных опустели тандыры и специальные мангалы, в которых ранее на вертикально висящих шампурах запекались крупные картофелины, перемежающиеся с овощами и небольшим кусочками жирного мяса. Сок овощей и жир, стекающий с мяса, пропитывал клубни. Это было недорого, сытно и очень вкусно. Теперь там гулял только пыльный ветер.

И наплевать, что «нашкодившего» первого секретаря Маргианы, привыкшего работать под лозунгом «Без лоха- жизнь плоха», с позором сняли с должности и под стражей отправили в Москву, ведь хлеба у населения от этого не прибавилось.

Циркулируют устойчивые слухи, что из-за кризиса снабжения из Маргианы, иначе Мургабской области, хотят отдельно выделить Марыйскую область. То есть сердцевину, Мары с окрестностями, в том числе Байрам-Али. Феерический плодородный оазис Мургаба. И снабжать только эту область. Оставив выживание остальных территорий, мертвое сердце Средней Азии, на милость Аллаха. Провинциальная патриархальность стала пованивать смертью. Всё хорошо, это мы широкими шагами топаем прямо в рай… тьфу… в коммунизм.