Змеелов. Книга вторая (СИ) - Дорнбург Александр. Страница 54

Ибо сталинградский разгром был только первым этапом его стратегии. Далее вся немецкая армия на Кавказе отсекалась изящным стратегическим ударом советских войск на Ростов и оказывалось в огромном котле. В окружении. А от Ростова до самого Берлина у немцев для защиты не оказывалась никаких резервных войск. Война могла была быть выиграна за каких-то шесть месяцев.

Но такое развитие событий стало бы смертельным ударом для советской власти. Когда все красные командиры, типа Жукова, могли только срать жидким дерьмом, кладя бойцов миллионами в сырую землю, а «неполноценный беляк» Шапкин, за свои заслуги недавно снятый с учета бывших белогвардейцев, играючи бил «непобедимых» немцев. Какая ужасная катастрофа для советской идеологии!

Такой катастрофы не допустили. «Это ж не наш метод». Э-хе-хе… На сталинских весах личная преданность всегда была дороже миллионов жизней.

Есть у нас люди, чья профессия стоять на страже советской идеологии. На пороге блистательной победы генерал Шапкин неожиданно скоропостижно скончался. В начале 1943 года.Не доведя дело до конца. Смерть его подозрительно, до мелочей, напоминает смерть абхазского главы Лакобы, ставшая трамплином для блистательной карьеры Л. Берия. Ну кто бы сомневался!

У руля армии на юге встали «проверенные идиоты», которые как-то неуклюже сумели выпустить немецкую армию из Кавказского капкана. А там уже вышедшие немецкие части сумели нанести нашей армии несколько поражений на Донбассе и Харьковщине, так как советские войска наступали «кто в лес, кто по дрова». В проверенном стиле «разброда и шатаний». Война началась по новой и продолжилась еще долгих два года.

Нет слов! Остались одни буквы, и те нецензурные.

И что мне прикажете с этим делать? Промолчать? Дудки! Как Верещагин в фильме «Белое солнце пустыни» говорит: «За державу обидно». Я включил мистику.

— А вы знаете что у меня в роду были цыгане? — обратился я к генералу Шапкину.

И лицом и телом генерал внешне был сильно похож на Буденного. Словно бы их отливали по одним лекалам. Только Шапкин был кадровым офицером, а Буденный при царе не сумел подняться выше сержанта. А теперь все перевернулось как поднос. Кто был дурак — теперь стал большой начальник.

— Так вот, — продолжил я. — Сейчас по вашим глазам я прочитаю будущее. Сорву покров тайны над грядущими событиями.

Шапкин скептически ухмыльнулся.

— Генерал! Умоляю Вас, отнеситесь серьезно к моим словам. У меня дар! — продолжал я нагнетать обстановку. — Так вот, бойтесь завистников. В момент приближения к вашему триумфу на вас, как на Цезаря, совершат покушение. Только тихое, при помощи яда. Так что на пороге победы вспомните эти мои слова. Примите меры предосторожности. Заведите себе кошку или собаку, на которой проверяйте свой паек. И тогда вы сумеете еще послужить стране своими блистательными победами!

Ух, рожи я покорчил, голосом поиграл, щеки понадувал, жути нагнал. Не знаю только, будет ли от этого какой-либо толк. Скорее всего нет, но я постарался. Даже, скорей всего, попал к органам на карандаш, из-за встречи с опальным генералом. Официант-то непременно отчет напишет куда следует. Но тут не та ситуация, чтобы радеть о собственной шкуре. Слишком много человеческих жизней стоит на кону.

Пора прощаться. У меня впереди важная встреча. Я выпил в обед грамм пятьдесят водки «за знакомство». Немного. Да под закуску. Слопав изрядную долю жаренных на гриле почек. Где-нибудь в Италии или Франции такая доза спиртного сойдет за аперитив. Зажевал зеленью, типа петрушки, чтобы отбить запах.

Два часа перед аудиенцией у меня есть. Надеюсь запах выветрится. Я поднялся наверх, в свой номер. Умылся в гостиничном рукомойнике, почистил зубы, попил воды. И выдвинулся. Направив свои стопы в сторону резиденции главы республики.

Опозданий тут быть не может.

Надменный бонза все же соизволил, наконец, принять меня. Если бы ковыряние в носу стало олимпийским видом спорта, то наш главный парт аппаратчик Туркмении — определенно стал бы чемпионом во всех категориях. При этом у него был такой вид, как будто он получает от этого занятия истинное удовольствие.

Но в этом начальственном кабинете чувствовалась некоторая претензия на уют. И респектабельность. Деревянный паркет привезли прямо из Италии, а обстановку из орехового дерева заказывали на самых знаменитых мебельных фабриках Парижа. Занавеси из шелка и тафты, достойные монарха, на широких окнах соперничали с позолотой стен. Богатые персидские ковры были расстелены прямо на полу. Правда, все это было уже изрядно загажено, в жирных пятнах, потускнело и почернело от грязи. Словно бы дворовые собаки мочились на все эти предметы на протяжении пяти лет…

Я пока физически после болезни был не в лучшей своей форме. Но старался вовсю. Бил себя пяткой в грудь, говорил взахлеб, пел рулады с жаром оратора, стараясь заразить Бабаева своим энтузиазмом. А это было нелегко. Хотя я и товарища Сталина цитировал и на совесть давил.

Но 38 летний бывший комсомольский вожак чистой воды, сам мог кого хочешь уболтать. И слова для него стоили дешево. Да и не гений был передо мной. Он не так уж умен. А скорей серая посредственность, живущая по принципу «как бы чего не вышло».

И хотя под своим ходатайством я уже собрал немало подписей в поддержку, и от московской профессуры и от марыйских и байрамалинских «интеллигентов», но дело не трогалось с мертвой точки. Пока я не произнес:

— Для Вас, Хивали Бабаевич, лица, горячо заинтересованные в этом проекте, двигающем вперед советскую прикладную науку, и предусматривающий огромную отдачу в народном хозяйстве, приготовили небольшой подарок. В благодарность за поддержку.

И тут же я подарил Бабаеву приготовленный бриллиант.

Ага! Как глазки на смуглом лице с залысинами жидких, коротко стриженных волос, заблестели. Да и профессиональную улыбку Моны Лизы не скроешь. Похоже, что с подарком я угадал. Бабай принял мой бриллиант с непосредственностью ребенка, который нашел свою мать.

Дело, в поддержку которого я распинался уже четверть часа, теперь решилось за одну минуту. Бабаев наложил резолюцию одобрить и начать работы и самолично позвонил по «вертушке» начальнику республиканского НКВД. С просьбой тот час же принять меня и посодействовать. Организовать шарашку и выделить необходимые ресурсы.

Чего я и добивался.

Я вышел на улицу и меня тут же подхватила черная легковая машина с чекистскими оболдуями. Они отвезли меня в здание республиканского НКВД. Там я прождал в приемной, на диване набитом конским волосом, около часа. Сидя как на иголках.

Хотя рабочий день уже закончился, но работа в этом учреждении не останавливалось. Скорее наоборот.

Благодаря особым привычкам товарища Сталина, который «никогда не спит в Кремле» и работает по ночам. И звонит в полночь-заполночь подчиненным, требуя чтобы они были на месте, все руководство СССР перешло на режим вампиров. То есть до обеда они дрыхли, часам к двум приезжали на работу и там сидели до пяти утра. В ожидании знаменательного звонка.

В отличии от формального руководство республики, где преобладало «засилье национальных кадров», нарком внутренних дел Туркменской ССР, как представитель федерального центра и «око государево» был русским. Кажется, у местных чекистов, без сантиментов, специально в приказе оговорены требования к национальности своего руководителя.

Сейчас это был не так давно ( пару лет максимум) присланный сюда Борщов. Человек с обычным лицом пахаря, на миг оторвавшегося от сохи. С бесцветными гипнотическими глазками. И большими лопоухими ушами профессионального настройщика роялей.

И «национальные кадры» он не любил. Мягко выражаясь.

А как у нас говорил «флюгер» Никитка Хрущев, транслируя мысль вождя на августовском пленуме 1937 года? «Нужно уничтожить этих негодяев. Уничтожая одного, двух, десяток, мы делаем дело миллионов! Поэтому нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа.»