Воинствующий мир (СИ) - Старый Денис. Страница 45

— Я люблю тебя и буду любить, — сказал я, доставая колье, кольцо, серьги и браслет, аккуратно сложенные в большую, обшитую бархатом коробочку.

Ещё более сложные чувства охватили меня, когда я дарил последнюю работу Каспара Милле. С одной стороны — это великолепие, уверен на все сто процентов, что подобного нет ни у кого и близко… Гениальная работа, достойная любого монаршего дома. Но вот грусть и чувство вины перед ювелиром Милле при этом сильно тяготили.

— Я говорил, что дарю тебе небо? Помнишь? Так что вот эти чёрные камни, расположенные между рубинами, это метеориты, которые упали на Землю с неба, точнее, прилетели из космоса, — сказал я, и Катя увлеклась рассматриванием именно тех чёрных камней.

И вот первое чувство — это катарсис, вызванный красотой и совершенством, которые создал Милле. А второе… Он застрелился сразу же, как только закончил создавать один из моих свадебных подарков Кате.

Не нужно искать причины для такого поступка, для меня вообще не может быть оправданий самоубийству. Для того, чтобы понять, зачем Милле так поступил, не обязательно заниматься поиском предсмертной записки этого слабого человека. Причины на поверхности и связаны с тем, что он жил только для дочери, на собственную жизнь у Каспара Милле не хватало жизненных сил и характера. Я думал, что образуется, подсовывал ему женщин, которые делали своё дело. Но это, как оказалось, было агонией.

Не смог Каспар смириться с тем, кем стала его дочь. Он случайно увидел одно из писем Аннеты, которое лежало у меня на столе, и я лично занимался его расшифровкой. Пришлось кое-что, конечно, без подробностей, но рассказать. Не более того, о чём писалось в самом письме, которое Каспар схватил со стола и стал читать. Был уверен, что мужчина справится, казалось, так и было, однако… Вот и гложет меня совесть. Но это выбор каждого: быть слабым перед трудностями или жить, вопреки всему, искать внутри резервы, делать что-то полезное и смотреть на мир через яркие стёкла очков. Ах, да, этот предмет, очки, запрещён.

Но буду честен перед собой, мне надоело уже подтирать сопли за французским ювелиром, тем более, когда он лично всё реже работал, а самопишущие перья, как и производство чернильниц-непроливаек, уже было на других людях, которых он выучил. Так что… Цинично, но лишь лёгкая грусть меня посетила. А что касается того, кто такая Аннета, и что отец не замечал в своей дочери пожара, так, рано или поздно, она проявила бы себя, ударив в сердце Каспара с не меньшей силой, чем при моём содействии.

Стоило ещё сказать большое спасибо отцу, который, пусть и слёг от своих болезней, но не помер до свадьбы. Кстати, это позволило не случиться неловкости на венчании и последующих празднествах, когда рядом с приглашёнными князьями или людьми с большими чинами будет священник со своей матушкой-женой. Правда, как я понял, митрополит Гавриил был готов помочь с этим, он спрашивал про отца.

С папой так и не получилось толком поговорить. Но вот что было важно, причём именно для меня — он дал своё благословение. И мне тогда в Надеждово стало так легко, что я сразу же отправился в церковь и там молился с отцом Иоанном часа два напролёт, выдавая молитвы одну за одной и даже припевая, пусть и несколько фальшивя.

Митрополит… Зачем он здесь? А я толком и не понял, кроме того, что Гавриил, несомненно, прознавший про мои успехи, которые от него я точно не скрывал, решил проявить невиданную милость и лично венчать нас с Катей. Стоит пока только гадать, сколь дорого мне обошлась данная услуга. Или я всё-таки расплатился за неё? Главная Александро-Невская семинария получила от меня не так давно двадцать тысяч рублей. Это большие деньги даже для такого элитного учебного заведения.

Кроме того, я заключил, пусть и устное, соглашение с руководством семинарии о том, что они будут предоставлять мне сведения о своих выпускниках, конечно же, из числа тех, кто не пойдёт служителем Русской Православной Церкви. А Гавриил — куратор Главной семинарии. Так что не сильно-то и удивительно, что он решил лично венчать нас, подвинув в этом епископа Нижегородского и Алатырского Павла.

— Что у нас дальше? — спросила Катя.

— Как же мне приятно слышать «нас», — отвечал я. — Набережная Нижнего Новгорода. Там всё готово. Но ты же знаешь об этом, и сама принимала участие в подготовке.

— Я уже устала, и в голове будто ветер гуляет, может и от счастья, — Катя улыбнулась так мило, что я, несмотря на то риск помять её платье, обнял жену, впервые так близко к ней оказавшись.

Если кто-нибудь попросил бы меня назвать человека в Нижнем Новгороде, кто более остальных сегодня волнуется и переживает, кого бы я выделил? Может, себя? Это же логично, так как связываю себя узами Гименея. Но, нет. Конечно, эмоции фонтанируют, но сдержано, таким… фонтаном из провинциального городка. Катя? Может быть, но её фонтан — это Царскосельский, где у дворца есть такие развлечения, но сравнительно мало. Это и не Вяземский Андрей Иванович, ни Оболенская Екатерина Андреевна, между тем, более остальных лившая слезы умиления в церкви. Это… Иван Петрович Кулибин. Вот у кого эмоции бушуют петергофскими фонтанами.

Когда я увидел изобретателя и, смею надеяться, своего старшего товарища или друга, то даже успокаивал, что всё пройдёт нормально. Пароход был готов, выкрашен, проверен уже трижды. Не должно возникнуть проблем. Но Кулибин не спал которую ночь, всё проверял, трогал, пробовал даже ломать, оценивая прочность конструкций. Уж очень он хотел, чтобы, наконец, появилось что-то из числа его изобретений, пусть в этот раз и я к сему руку приложил, что стало бы полезным, массовым, да ещё и в мировом масштабе. Но я сам виноват, так как накачал сделанное нами великими смыслами и пафосом.

Перед свадебными торжествами мы с тестем объезжали все локации грандиозного празднества, смотрели те мини-спектакли, которые будут показывать приглашённой публике в порту, переоборудованном для праздника. Просмотрели и огненное шоу, которое было мною же и придумано, а исполнителями выступали пятеро самых ловких бывших подростков, что уже готовы показать себя не только в шутихах, но и в серьёзных делах. Конечно же, пробовали еду, которая будет предоставлена гостям, в чём нам главной советчицей выступила княгиня Оболенская. Проверяли надёжность конструкций и навесов. И, конечно же, не оставили без внимания пароход, на который будут приглашены самые знатные или близкие гости, не более восьмидесяти человек.

Кулибин трясся за наше детище и упрекал меня в том, что я такой спокойный. И что вообще, по его словам, «венчаться — это богоугодное дело, но то, что обществу представим пароход, ещё более важное событие, ибо первые за всей Европы подобное сладили». Как-то так выражался Кулибин.

Я догадывался, с чем связаны страхи и переживания гениального изобретателя. Дело в том, что его придумки либо вовсе не финансировались и выставлялись на смех, либо, как с последним изобретением — оптическим телеграфом, сразу же в музей направили. А Иван Петрович хотел, чтобы его изобретения работали для людей и прославляли имя Кулибина. Не лишён человек честолюбия, и в данном случае это более чем обоснованно.

А так что касается оптического телеграфа, то уже строятся столбы, и первыми подобной связью будут объединены Белокуракино и Надеждово, после Белгород и, возможно, Луганский железоделательный завод. А там, с чем судьба не шутит, может и до Крыма доведём, пока в Петербурге не поймут пользу изобретения и не подпишут нашу компанию провести подобный телеграф от столицы к Москве.

— Приехали! — сказал я, когда карета остановилась, и послышались приветственные крики.

Большая часть горожан Нижнего Новгорода собралась недалеко от набережной. Для людей были выставлены более ста молодых бычков, жарились куры, утки, закуплена мука и выпечен хлеб. Были там и нанятые нами с Вяземским артисты, кукольные театры. Не обошлось и без алкоголя. Однако, народ не пускали на саму набережную, перекрытую солдатами, тут были гости нашей свадьбы. Хотя, по факту, и горожане также гости, просто из тех, кто подарков не дарит.