Роман с призраком - Вуд Барбара. Страница 16

— Холод очищает воздух, брат мой, — сказал он звучным голосом, потирая руки над огнем.

Прикованная к месту, я наблюдала, как Джон Таунсенд подходит к шкафу, берет рюмку и наливает из графина янтарный напиток, который сам уже успел отведать. Оба затем выпили за здоровье друг друга и рассмеялись. Они не подозревают о моем присутствии.

Джон и Виктор непохожи. Первый ниже ростом и моложе. Думаю, Джону лет двадцать, Виктору — двадцать два. Первый не так красив, как второй, черты его лица мягче, и он казался добрее, что располагало к нему. Голову Виктора, моего прадеда (как странно представить его в этой роли), украшала грива черных волос, густые баки тянулись до самой челюсти, глаза были большие, глубоко посаженные, брови густые, их разделяла знаменитая борозда. В плечах он шире, чем брат. Его отличала гордая посадка головы.

Одеты оба были похоже и поразительно модно, будто они соперничали по части одежды. Их костюмы конца девятнадцатого века — темные сюртуки и брюки в тонкую полоску — говорили о том, что братья отличаются вкусом и хорошими манерами.

— Вижу, что за время пребывания в Лондоне ты к этому не потерял вкус, — сказал Джон, наблюдая, как Виктор наливает себе еще одну рюмку.

— Брат, меня не было всего один год. Ты говоришь так, будто ожидал увидеть меня совсем другим человеком.

— Я ожидал, что ты поумнеешь. Королевский колледж пользуется известной репутацией. Чему же все-таки учат в медицинском колледже?

— Как вести себя у постели больного.

Джон откинул голову и расхохотался.

— Мой дорогой брат, на сей счет ты сам кое-чему можешь научить лондонцев! Скажи мне, — он наклонился к Виктору, заговорщицки улыбаясь, — тебе действительно нравится препарировать трупы?

— Стоило мне вернуться домой, как в тебе проснулось нездоровое любопытство.

— Пусть будет по-твоему. Будем говорить о приятном. Тебе уже доводилось обследовать молодых леди?

Виктор покачал головой и улыбнулся.

— Джон, боюсь, ты неисправим. Врачом не становятся для того, чтобы поглазеть на трупы и обнаженных девиц.

— Да, как я мог забыть! — Джон сделал театральный жест. — Ты ведь любишь все человечество, сочувствуешь его страданиям и одержим желанием покончить со всеми болезнями и напастями!

— Нечто вроде этого, — пробормотал Виктор.

Мгновение оба брата молча стояли перед камином, смотрели на языки пламени, и только теперь я заметила, как изменилась эта комната. На всех стенах были украшенные цветами обои, на полу лежал толстый персидский ковер, в котором сочетались темно-синие и ярко-красные цвета. Стоявший в углу шкаф стал новым и сверкал; с дивана, набитого конским волосом, исчезло вульвортовское покрывало бабушки. На каминной полке стояли часы с широко расставленными ножками, обе стороны которых сторожило по паре стаффордширских собак. Комнату освещали газовые рожки, висевшие на стенах, и я заметила на них овальные портреты с незнакомыми мне лицами.

Эта сцена зачаровала меня. Не желая разрушить ее и не догадываясь, как она мимолетна, я не шевелилась и едва дышала. Хотя я и не видела, как открылась дверь, поскольку боялась повернуть голову, зато услышала, что кто-то вошел, затем почувствовала, как следом ворвалась струя холодного воздуха.

Виктор обернулся и, одарив нас самой очаровательной улыбкой, протянул обе руки к Гарриет. Она приближалась к нему.

— Виктор, я так счастлива, что ты приехал к нам в гости!

Брат и сестра обнялись и поцеловались, затем он отстранил ее от себя на длину локтя, чтобы получше рассмотреть.

— Как ты выросла за этот год! — дивился он.

Виктор сказал правду. Молодая женщина, стоявшая здесь, уже не была тем капризным ребенком, который несколько минут назад плакал наверху. Во-первых, Гарриет сбросила детскую одежду и теперь носила длинное шелковое платье с высоким воротником и тугим лифом, переходившим на бедрах в тяжелую юбку, которая спереди напоминала шторы, а позади собралась в пышный турнюр. На это платье ушел не один ярд материала, юбка была затянута поясом так, что Гарриет удавалось передвигаться лишь мелкими шажками. Длинные локоны теперь не закрывали шею, а были убраны на голове и скреплены заколками и лентами. В свете газовых рожков, когда на ее лице отражались блики от языков горевшего в камине пламени, Гарриет казалась почти красивой.

— Мне уже четырнадцать лет, — гордо заявила она. — За год я изменилась.

— Тем не менее она еще не отучилась плакать.

— Джон!

Виктор подавил улыбку.

— Гарриет, ты часто плачешь?

— Виктор, тебе надо было видеть ее в тот вечер, когда ты уехал. Гарриет устроила настоящий спектакль. Угрожала запереться в платяном шкафу и уморить себя голодом.

Теперь Виктор не стал сдерживать улыбку.

— Ты так поступила из-за меня?

Со своего места я видела, что Гарриет покраснела.

— Виктор, мне было обидно, что ты уехал. Но теперь мне все равно. Теперь я горжусь тем, что ты станешь врачом.

Джон отвернулся и пробормотал:

— Это отцу следовало бы гордиться…

— И я рада, что ты получил эту стипендию, потому что ты самый умный в Уоррингтоне, и я…

— Уоррингтон маленький городишко, — заметил Джон, держа графин в руке. — Виктор, еще бренди?

Виктор покачал головой.

— А мне можно немножко? — спросила Гарриет, вскинув голову.

— Хочешь испортить свою хорошенькую мордашку? Ты же знаешь, что с тобой сделает отец, если застукает с рюмкой бренди в руке.

— Бренди! — сказал Виктор. — Ты уже взрослая. Правда, Гарриет?

— Еще бы. Я уже побывала на теннисных кортах.

— Гарриет! — Джон неодобрительно взглянул на нее. — Отец ведь предупреждал тебя на сей счет.

— Успокойся, я не играю. Я просто наблюдаю. Он ведь не запрещал мне смотреть.

— Он рассердится на тебя, если узнает.

— А кто ему скажет об этом?

— Теннис, — сказал Виктор, приподнимая брови. — Здесь в Уоррингтоне?

— Да, Виктор. Моя подруга Меган О'Ханрахан играет в теннис. И курит сигареты.

— Она легкомысленная девица, эта Меган, — мрачно заметил Джон. — Лучше держись от нее подальше.

Но Виктор возразил:

— В Лондоне не видят ничего зазорного, если молодая леди играет в теннис.

— Но мы ведь не в Лондоне живем!

— Джон, какой же ты упрямый. — Гарриет взяла Виктора за руку и быстро заговорила: — Мне, собственно, безразличен теннис или другие виды спорта, хотя Клер Макмастерс в Пенкете занимается стрельбой из лука. Но знаешь, чего бы мне больше всего хотелось?

Виктор весело посмотрел на свою маленькую сестру.

— И что это?

— Велосипед!

Джон быстро обернулся.

— Уж что-то, только…

— Минуточку, сэр, не прерывай свою сестру. Гарриет, так почему же тебе понадобился именно велосипед?

— У Меган О'Ханрахан есть велосипед и…

— И когда она катается на нем по улице, видно, как сверкают ее чертовы нижние юбки. Вот для чего тебе нужен велосипед!

Гарриет схватилась за сердце.

— Джон, — произнесла она, задыхаясь.

— Это непристойно! Отец ни за что не позволит дочери вот так выставлять себя напоказ, и я тоже. Моя сестра не может…

— Виктор, заступись за меня!

— Ну, я… — Он почесал в затылке.

— Этого не будет, и точка. Чтобы молодая леди выставляла напоказ, что у нее под платьем!

— Джон Таунсенд, как ты можешь быть таким грубым! Конечно, на мне будут спортивные брюки…

— Отец уж точно не допустит такого в своем доме! Пусть американцы носят брюки, если им нравится, ведь они их придумали. Ни одна женщина в семье Таунсендов не станет позорить себя. И, конечно же, не сядет на велосипед.

Гарриет свирепо уставилась на Джона. Затем она обратилась к Виктору:

— Что ты скажешь?

— Боюсь, что мне придется согласиться с Джоном. Теннис — одно дело, кататься на велосипеде — совсем другое. Думаю, тебе лучше забыть об этом.

— Во всем виноваты эти ирландцы, — сказал Джон, снова потянулся за бренди и наполнил свою рюмку. — Ей ведь говорили держаться подальше от этих О'Ханраханов. Они плохие люди.