Развод - Шэ Лао. Страница 43

– Па, иди к нам!

Но папа был слишком велик, чтобы уместиться под столом.

Двор мгновенно наполнился водой. С юга на север прокатились раскаты грома, за ними помчались тучи. На южной стороне показалось голубое небо. Вдали сверкнула молния. Догонявшая ее туча разочарованно остановилась, вытянула шею, потом ноги и начала постепенно бледнеть, пока не стала совсем белой.

Повеяло свежестью. Переливаясь всеми цветами радуги, в лучах солнца сверкала на крыше мокрая черепица, как чешуя рыбы. Неизвестно откуда прилетели маленькие желтые стрекозы и уселись на верхушках деревьев, а большие – синие и зеленые – порхали во дворе. Листья после дождя стали похожи на отшлифованный малахит. Укрывшийся от дождя на окне мотылек расправил белые крылышки и плавно поднялся в воздух. Примостившаяся у стены улитка выпустила рожки и не спеша поползла вверх, будто хотела взглянуть на небо. Налетел ветер, с деревьев закапало, по лужам пошли пузыри. Когда же ветер совсем высушил листья, подняли головки цветы и, улыбаясь солнцу, легонько заколыхались. Ин и Лин вылезли из-под стола, выбежали во двор и заморгали… Ой!

Они взялись за руки и не сговариваясь, словно два муравья, встретившиеся на дороге, прыгнули в «море». Ин запел:

– Улитка, улитка, высунь свои рожки, высунь свои рожки, а потом головку!

Ли поглядела на облака, похожие на барашков, и тоже запела:

– Барашек, барашек, прыгни через стену… Девочка шлепала по воде всей ступней, а Ин легонько,

только носком, пока не пошли пузыри. Лин хотела последовать его примеру, подняла ножку, но потеряла равновесие и плюхнулась в лужу. Из воды торчала только ее головка.

– Ма! – что есть мочи заорал Ин.

Лин хотела открыть рот, но ее губ коснулась вода, из глаз брызнули слезы, и она заревела:

– Ма! Ма!

Был дан сигнал тревоги. Первым выбежал отец, следом за ним – мать. Госпожа Ma-младшая приняла командование на восточном направлении, на западном – появилась госпожа Ma-старшая. Папа вытащил из воды толстушку, похожую на морского кота в платье. С красного передника стекала вода, спина была в грязи. Девочка побелела от страха, открыла рот, но не заплакала – боялась матери.

– Ничего, Лин, вытирайся скорее, – сказала госпожа Ма-старшая, желая ободрить девочку.

– Ничего страшного, Лин, – утешала ее тетя Ма.

Поняв наконец, что ее не собираются бить, девчушка указала на передник и, плача, затараторила: «Он у меня новый, совсем новый», как будто это было важнее всего. А может, она сказала так, чтобы смягчить гнев матери. Мать не сердилась, однако ни разу не улыбнулась.

– Ты не ушиблась?

Лин почувствовала себя увереннее и затараторила:

– Я не ушиблась, я хорошо стояла, это вода, вода толкнула Лин, бух! – Она рассмеялась, а за нею все остальные. Мать взяла ее на руки.

Ин спрятался, подождал, пока мать войдет в комнату, и, потянув за рукав тетю Ма, захихикал. Штанишки его были наполовину мокрые.

Госпожа Ма-старшая похвалила дождь, а Лао Ли вспомнил деревню:

– Да, дождь хороший, только бахчевым он вредит, особенно корда прольется на разогретое поле.

Госпожа Ма-старшая была уверена, что бахчевые сажают не в поле, а на огороде, но, чтобы не проявить своего невежества, смолчала. Лао Ли вспомнились сельские картины: все развезло, грязь, но красиво. После дождя, когда садится солнце, легко поймать стрекозу – стоит только протянуть руку. Ему захотелось подышать свежим воздухом. Сходить бы с сыном к Западным воротам, но Ин с тетей Ма охотился за улитками. Госпожа Ма-младшая была без чулок, в резиновых сапожках, не доходивших до колен. Солнце играло с капельками воды на окнах и в ее волосах, и она напоминала мадонну с европейских картин. Ни Ма-младшая, ни Ин не боялись солнца и, пригнувшись, медленно шли вдоль стены в поисках улиток. Госпожа Ма-старшая ушла к себе. Осмелев, Лао Ли стал рассматривать госпожу Ma-младшую, ее белые коленки, волосы и сверкающие в них капельки дождя. В его сердце картины сельской жизни и молодая женщина слились воедино: ясность, красота, свежесть, покой и естественность. Вот она, поэзия!

Выбежала Лин, уже переодетая, и, потянув отца за руку, крикнула брату:

– Ин, дай мне улитку.

Мальчик не ответил. Лин посмотрела на ноги отца:

– Па! У тебя туфли мокрые!

А Лао Ли и не заметил; он улыбнулся и пошел в комнату сменить туфли.

3

Воды во дворе становилось все меньше, ветер затих, от земли шел пар. Цикады трещали так, что звенело в ушах. В доме противно пахло сыростью й навозом, как на мельнице в дождливый день; Лао Ли хотел прогуляться, но на улице было очень грязно. Дети снова зашлепали по воде – они увидели Дина Второго и бросились ему навстречу, схватили за руки. Ботинки у него в комьях глины, старая рубашка, забрызганная грязью, прилипла к телу, драная соломенная шляпа вымокла насквозь, и от нее шел пар. Дин ворвался в комнату с видом богача, только что искупавшегося в море.

– Господин Ли! Господин Ли! – не снимая шляпы и не вытирая ног, закричал он. – Тяньчжэнь вернулся! Вернулся Тяньчжэнь! Чжан Дагэ послал за тобой. – Радость так и распирала Дина. Из его туфель бежала вода, растекаясь озером по полу.

Но Лао Ли почему-то остался равнодушен, будто эта новость была не такой уж важной.

– Пойдемте, господин Ли, воды уже меньше! – уговаривал Дин.

– Сейчас пойдем, – согласился Лао Ли.

– Дядя, ты говоришь, воды меньше? – закричал Ин. – А посмотри, какая лужа! – И он указал на пол.

– О! Я просто не выбирал дороги, шел напрямик: «хлюп, хлюп»! – Дин был очень доволен – он чувствовал себя героем.

Ин так и загорелся:

– Дядя, возьми меня с собой, я хочу походить по лужам босиком!

– Сегодня нельзя, у Дина есть дело, ему нужно найти Сяо Чжао. – Дину было неловко отказывать мальчику, поэтому он назвал себя просто «Дином», а не дядей.

Ин надулся.

– Зачем тебе Сяо Чжао? – спросил Лао Ли.

– Пригласить на обед, завтра Чжан Дагэ собирает гостей.

– О! – только и мог сказать Лао Ли. Значит, Чжан Дагэ ожил. Но у Дина какая-то тайна, уж не собирается ли он и в самом деле прикончить Сяо Чжао! Впрочем, не похоже, разве… ну их, всю эту свору стервецов. Он ни о чем больше не спрашивал.

Когда Дин пошел к выходу, дети заплакали: дядя не взял их с собой гулять по лужам!

– Пойдемте со мной, – сказал отец.

– А носочки снимать? – спросила Лин.

– Непременно, – ответил Лао Ли и разулся.

– Можно снять носочки, можно снять носочки, – запел Ин. – Лин, а ты разулась? Ма! Лин разувается!

Лао Ли взял их за руки, и шесть ног – четыре маленькие и две большие – зашлепали по лужам. Все были счастливы, особенно Лао Ли.

4

Утро выдалось удивительно ясное. Казалось, светится каждый листочек; солнце словно выкупалось в синем море и теперь нежилось в собственных лучах. В небе плавали стайки белых облаков. Ветер сгонял воду в лужи, над которыми носились стрекозы, щеголяя ажурными шелковыми крылышками и любуясь своим отражением в воде. А высоко-высоко летали ласточки – маленькие черные точки на голубом фоне. Лепестки вьюнков на стене раскрылись навстречу свету, прилетевшему вместе с ветром. На улицах все еще было грязно, зато дома сверкали чистотой; красные стены храмов стали ярче, будто их только что выкрасили. Даже надутые до отказа серые шины колясок блестели. На рынке продавали только что снятые с грядки душистый лук и капусту. Слегка испачканные землей, они не казались грязными, потому что на них сверкали капельки воды.

Лао Ли шел на службу, охваченный смутным чувством, которое, пожалуй, могут вызвать только прекрасные сельские картины. Было совсем еще рано, и он решил прогуляться к Сианьским воротам, взглянуть на Христианскую церковь, на библиотеку, на «Среднее» и «Северное» моря. Он не мог сказать, что прекраснее: родные места или Пекин. Гуляя по Пекину, особенно после дождя, можно забыть обо всем мрачном, забыть о доме и думать только об этом прекрасном городе. Пекин как бы вне реальности, он – воплощение всего прекрасного, что создал человек, всего, что радует глаз. Он будит воспоминания о светлом прошлом, навевает мечты. Он как огромное полотно, на котором искусной кистью художника нарисованы дворец и лотосы, за дворцом – горка, на лепестке лотоса – крошечная стрекоза. Деревня хороша своей простотой и естественностью, в ней много первобытной силы. Там не найдешь следов руки человека, следов истории. Символ Пекина – мост через Императорскую реку [57], а под ним – лотосы. Человеческий труд и природа здесь как бы слиты воедино, только в творении человека чувствуется первозданный простор, а творению природы не хватает первозданной дикости. Омытый дождем Пекин можно сравнить с древней картиной, на которую положили свежие краски.