Рикша - Шэ Лао. Страница 32
Когда начинают зеленеть всходы, а запасы прошлогоднего риса кончаются, цены на продукты растут. Дни становятся длиннее, старикам не хочется спать, и они еще больше страдают от голода. Вши весной еще злее, так и кишат в рваной ватной одежде. Так что и от весны беднякам одно горе.
Сердце Хуню замирало, когда она смотрела на грязный двор и лохмотья соседей, когда вдыхала талый зловонный воздух, слышала стоны стариков и плач детей. Зимой люди прятались, грязь скрывалась под снегом, а сейчас и люди и грязь – все на виду. Стены оттаяли и обмякли, того и гляди рухнут в первый же дождливый день. Двор, казалось, сплошь зарос отвратительным бурьяном нищеты, все выглядело куда хуже, чем зимой.
Лишь теперь Хуню осознала, что ей, может быть, придется здесь жить всю жизнь. Деньги скоро кончатся, Сянцзы по-прежнему будет бегать с коляской, и никуда им отсюда не уйти.
Наказав Сянцзы присмотреть за домом, она отправилась в Наньюань к тетке разузнать об отце. Тетка сказала, что Лю Сые в январе заходил к ней, кажется, двенадцатого числа по лунному календарю. Он собирался поселиться в Тяньцзине или в Шанхае. Никогда, говорит, не выезжал за ворота столицы: жить осталось немного, надо свет повидать! К тому же ему стыдно оставаться в городе, где родная дочь его так опозорила. Еще тетка сказала, что, может быть, старик напустил туману, а сам устроился где-нибудь здесь, в укромном местечке. Кто его знает!
Вернувшись домой, Хуню упала на кан и заплакала навзрыд. Плакала искренне, долго, пока глаза не опухли. А наплакавшись, сказала Сянцзы, утирая слезы:
– Вот что, упрямец! Будь по-твоему, раз я ошиблась. Выйдешь за петуха – кудахтай. Что теперь говорить! Вот тебе сто юаней на коляску.
Двух колясок она все же решила не покупать, только одну, для Сянцзы, а деньги попридержать: у кого деньги – тот верховодит. Мало ли что взбредет Сянцзы на ум, когда у него будет коляска! Нужно быть ко всему готовой.
Ни на кого нельзя надеяться, даже на родного отца, как выяснилось. Кто знает, что будет завтра. Надо жить сегодняшним днем. На хозяйство пусть зарабатывает Сянцзы, – он первоклассный рикша! – а свои денежки она прибережет для собственных удовольствий: Хуню любила поесть. Конечно, деньги когда-нибудь кончатся, но ведь и человек не вечен. Она и так промахнулась, выйдя замуж за рикшу, хотя парень он неплохой. Но не трястись же теперь над каждым медяком! Мысль об утаенных деньгах несколько утешила Хуню, но она понимала, что будущее ничего хорошего не сулит, и не могла с этим смириться. У нее было такое чувство, словно близятся сумерки и надо удержать уходящее солнце, чтобы насладиться теплом последних лучей.
Сянцзы не спорил: пусть будет одна коляска, лишь бы своя. Он сможет в день заработать шесть-семь мао, на еду хватит. Он даже радовался. Сколько невзгод перенес он изза коляски, и вот сейчас наконец может ее купить. Чего же еще желать? Конечно, на черный день ничего не отложишь. Новую коляску не купишь, когда эта износится. Опять надвинется нищета! Но что думать о будущем? Надо радоваться тому, что есть.
У соседа Эр Цянцзы как раз была подходящая коляска.
Прошлым летом этот Эр Цянцзы продал за двести юаней свою девятнадцатилетнюю дочь Сяо Фуцзы одному военному и сразу разбогател, выкупил вещи из ломбарда, одел семью. Жена Эр Цянцзы была самой маленькой и самой некрасивой женщиной во дворе: веснушчатая, скуластая, узколобая, с жиденькими волосами и всегда приоткрытым ртом, из которого торчали редкие зубы. Теперь она щеголяла в новом голубом халате, но глаза покраснели от слез – она оплакивала дочь.
Эр Цянцзы и без того отличался вздорным характером, а расставшись с дочерью, запил: пропустит рюмку-другую и плачет, а то начнет ко всем придираться. Жена приоделась, была сыта, но радости не знала: муж колотил ее куда чаще, чем прежде.
Эр Цянцзы было за сорок. Он решил бросить коляску, купил пару корзин и занялся торговлей вразнос. Торговал всякой всячиной: тыквами, грушами, персиками, земляными орехами, папиросами. Но через два месяца прогорел. С коляской все ясно: есть пассажир – хорошо, нет – ничего не поделаешь. В торговле нужны– сноровка и хитрость. Кто был рикшей, тот знает, как трудно получить что-нибудь в долг. Поэтому Эр Цянцзы не отказывал беднякам, особенно знакомым, но попробуй получи с них хоть медяк. Постоянных клиентов не было, долги не возвращали, и, само собой, он терпел одни убытки. Оставалось лишь пить с горя. Пьяный, он то и дело затевал ссоры с полицейскими, избивал жену и детей. Когда же хмель проходил, мучился раскаянием. Он понимал, что опускается все ниже и ниже. Но продолжал транжирить деньги, полученные за дочь, пить, драться, а потом заваливался спать – лишь бы ни о чем не думать!
Деньги текли как вода. Эр Цянцзы решил бросить торговлю и взяться за прежнее ремесло. Он снова купил коляску, напился на радостях и стал похваляться перед соседями, что, мол, теперь у него дела пойдут лучше некуда. С новой коляской, прилично одетый, он чувствовал себя первоклассным рикшей: ему-де пристало пить только самый лучший чай, возить только почтенных людей.
В белоснежной куртке, синих штанах и новых туфлях на белой подошве он мог со своей сверкающей новой коляской целый день проторчать на стоянке, не предлагая услуг пассажирам. То почистит сиденье голубой метелочкой, то походит, улыбаясь, вокруг коляски. А стоит кому-нибудь ее похвалить, начнет хвастаться без удержу. Так он мог проболтать и день и другой. Когда же попадался богатый пассажир, ноги, не в пример коляске и красивой одежде, подводили его.
Это удручало Эр Цянцзы. Он опять вспоминал дочь и шел куда-нибудь заливать горе вином. Так он промотал псе деньги, осталась только коляска.
Как-то в начале зимы Эр Цянцзы пришел домой пьяный. Его сыновья – младший одиннадцати лет, старший тринадцати, – увидев отца, хотели улизнуть из комнат ты. Это обозлило Эр Цянцзы, и он каждого наградил затрещиной. Вмешалась жена, он набросился на нее, пнул в живот, и она без чувств упала на пол. Сыновья, вооружившись один совком для угля, другой – скалкой, вступились за мать. В суматохе кто-то наступил на женщину. Наконец вмешались соседи, кое-как утихомирили Эр Цянцзы и уложили спать.
Дети плакали, обнимая мать. Жена Эр Цянцзы пришла в себя, но подняться уже не смогла. Третьего декабря по старому стилю, облаченная в длинный голубой халат, она испустила последний вздох. Ее родные грозили подать на Эр Цянцзы в суд. Лишь настойчивые уговоры его приятелей заставили их уступить, да и то, наверное, потому, что Эр Цянцзы обещал с почетом похоронить жену и раздать ее родным пятнадцать юаней. Он занял шестьдесят юаней под залог коляски, но после Нового года решил ее сбыть: отдать долг не было никакой надежды.
Когда Эр Цянцзы бывал пьян, он даже подумывал продать кому-нибудь одного из сыновей, только охотников не находилось. Пробовал сунуться за деньгами к военному, «мужу» дочери, но тот не пожелал признать в нем тестя, а о деньгах и говорить не стал.
Сянцзы знал историю этой коляски, и ему не хотелось ее покупать. Колясок много, зачем брать эту? Она несчастливая. Ее приобрели на деньги, вырученные за дочь, а продают потому, что надо похоронить жену.
По-другому смотрела на это Хуню. Не всегда купишь такую коляску за восемьдесят юаней. Пользовались ею всего полгода, даже лак не потускнел, а фирма не какая-нибудь, а «Дэчэн», та, что в западной части города. Коляски куда хуже стоят почти столько же. Как можно упустить такой случай? После Нового года у всех туго с деньгами, и Эр Цянцзы не сможет продать коляску по более высокой цене, а деньги ему нужны позарез. Хуню сама посмотрела коляску, сама сговорилась с Эр Цянцзы о цене, сама заплатила. Сянцзы оставалось только молчать, деньги-то не его!
Сянцзы тщательно осмотрел коляску, она действительно оказалась добротной, не понравился ему только черный кузов с латунными украшениями. Именно то, что привлекло при покупке Эр Цянцзы: сочетание черного с белым. На Сянцзы же вид коляски наводил тоску: она была словно в трауре! Ему хотелось сменить верх на желтоватый, как земля, или серебряный, как луна. Хотелось, чтобы коляска имела более скромный вид. Но он не стал говорить об этом с Хуню во избежание ссоры.