Компенсация. Книга первая (СИ) - Шалдин Валерий. Страница 15

   Первый абориген, который попался на глаза Платону, был Санёк, местный алковетеран и по совместительству супруг Варвары. Санёк стоял посреди деревенской улицы и был занят созерцанием своего внутреннего мира после вчерашнего вдумчивого возлияния в компании своего кума. Сейчас он вспоминал, что они отмечали, наверняка что-то значительное, ибо до сих пор штормит. Из-за этих воспоминаний Санёк не смог даже быстро прореагировать на слова Платона, который понял, что перед ним настоящий деревенский пролетарий, а не зомби, хоть внешне абориген чем-то был похож на несвежего зомби. Вот ради таких людей и трудился Платон, разоблачая вековые напластования дремучести среди народа. Поэтому Платон терпеливо обратился к Саньку в третий раз; с пролетариатом надо быть вежливым и терпеливым, всё-таки это передовой авангард всего человечества, гегемон ёптыть.

   Санёк, наконец, понял, что к нему обращается посторонняя, явно городская личность, поэтому включил режим максимального понимания, что вылилось в некоторый набор слов "Чё!", "А чё!", "Мля, значит!", "Ты чё!". Платон перевёл эти слова на понятный язык: получалось, что так абориген сказал "Внимаю путник". Диалог вроде налаживался. Через пару минут такого общения Санёк уяснил, что городскому фрукту требуется Тимофеевна, коза старая.

   Он махнул рукой в сторону домишка Тимофеевны и стал рассказывать городскому о том, что они с кумом сегодня приболели и им требуются лечебные процедуры, однозначно. Может городской человек составит им компанию, то есть будет третьим - с надеждой спросил Санёк. У него просто не было денег на поправку здоровья.

   Платон решительно отказался от такой перспективы, что Санька несколько огорчило.

   Вот почему наши пролетарии так неумеренно пьют водку - подумал Платон. Ведь всё должно быть наоборот: чем ближе к коммунизму, тем народ должен постепенно отказываться от этой дурной привычки и брать пример с великих людей. Ведь классики водку не хлестали собравшись на троих. Товарищ Маркс не собирался с товарищем Энгельсом и примкнувшим к ним ренегатом Каутским где-нибудь в парижской подворотне, и не соображали на троих. Такое даже трудно представить. Платон даже не пытался такое представить, ибо выходило препохабно. Парижская подворотня, в которую, озираясь, шмыганули три личности, чтобы раздавить бутылку водки на троих. Маркс почему-то в солдатской шапке-ушанке, у Каутского трясутся руки, а у товарища Энгельса красный нос. От этой картины Платона отвлёк Санёк, который что-то говорил про Тимофеевну.

   - А правда, что ваша Тимофеевна занимается лечением людей? - поинтересовался Платон у аборигена.

   - Дык, врут, - сплюнул на снег Санёк. - Брешут, как радио. Фуфло полное, а не лечение. Был я, однажды, у неё. Хотел здоровье поправить. Представляешь, товарищ из города, эта коза старая даже чекушку не предложила. Бубни, говорит молитву перед иконой, а потом пей воду. Воду! Прикинь. Так что фуфло это, а не поправление здоровья. Если бы она могла лечить, то вылечила бы сначала своего внука, который, скажу по секрету, полный дурак у неё. А внука знаешь, кто ей подкинул? Не знаешь? Дык, я скажу по секрету...

   Платон не хотел знать про внука, да ещё дурного. Он хотел знать, как Тимофеевна лечит людей. Ему нужны были живые свидетели, что эта Тимофеевна занимается противоправными делами. Нужны были непробиваемые показания людей, что её действия принесли значительный вред здоровью. Тогда этими деяниями могли заинтересоваться органы. Но, вот этот конкретный абориген, никак не походил на жертву лечения: молитву и воду к делу не пришьёшь. Может он хоть как свидетель сгодится - подумал Платон - но не срослось.

   - Знаешь, что я тебе по секрету расскажу, товарищ городской, - горячо зашептал Санёк в лицо Платона. От этого Санька несло таким перегаром, что Платон отодвинулся в сторону. - Эта Тимофеевна никакой не лекарь, вот.

   - А кто она, - заинтересовался Платон.

   - Ведьма, она, - трагическим шёпотом сообщил Санёк.

   - Кто?

   - Ведьма, говорю, - озираясь, зашептал абориген. - Страшное дело, товарищ.

   - Как так ведьма? - удивился Платон.

   - Т-ш-ш, ведьма, и летает, - не унимался Санёк. - Я сам раз двадцать видел, как она на помеле летает, факт и истинный крест. Хочешь подробно обскажу? С тебя только литр самогона. У бабки Мани возьмём. Да, не боись ты, у неё самогон вкусный, и димедрол она в него не кидает, как некоторые. Для своих Маня марку держит. Тогда я тебе всё обскажу. Точно тебе говорю, летает как скаженная, и представляешь, без всего....голая. Раз двадцать уже видел.

   Платон понял, что этот пролетарий решительно не подходит на роль свидетеля.

   - Товарищ, - не унимался Санёк. - Товарищ городской, ты никому в этой деревне не верь, кроме меня. Здесь все поголовно или чокнутые, или ведьмы, или совсем ненормальные. Один я только нормальный в этой местности. Представляешь, с какими сволочами живу. Как думаешь, если попа пригласить, чтобы освятил деревню, поможет?

   Платон решил, что дальнейшее общение с этим аборигеном бесперспективно, странный он какой-то. Платон быстрым шагом направился в сторону указанного домишка Тимофеевны, а абориген ещё продолжал что-то бормотать вслед. Что-то насчёт замечательных вкусовых качеств самогона бабы Мани. Хорошее настроение от белого снега и всей пасторали было испорчено первым же встречным аборигеном. Алкаш - дал аборигену презрительную характеристику Платон. Вот же деревня Гадюкино.

   Небольшой деревенский дом Тимофеевны стоял несколько особняком. С улицы его почти не видно, так как перед ним, со стороны улицы был густой вишнёвый сад, где вишни росли вперемешку с ясенем. Чтобы добраться до дома, надо было пройти метров тридцать по дорожке между заборами, разделяющими участки и упереться в тупик. В тупике были деревянные ворота, а в них калитка. До самого дома надо было топать ещё метров 15. На участке росло много деревьев и кустарников, за кособокими хозпостройками раскинулся приличных размеров огород, по зимнему времени хорошо засыпанный снегом.

   Вот кто так строит - возмутился Платон. Нет бы, строили по одной линии, как в городе.

   Толкнув калитку, Платон вошёл во двор. На его стук в дверь, вскоре дверь открылась, и из дома показалась фигура пожилой женщины с накинутой на плечи солдатской шинелью. На голове у женщины был тёплый платок непонятного цвета, а на ногах резиновые калоши. Строго говоря, женщина была одета в соответствии с деревенской моды сезона 1971 года, мода, правда несколько устарела, лет так на двадцать.