Двое в ночи - Лапицкий Денис Брониславович. Страница 2
Медленно ползут минуты. Пахнет пылью и старой соломой. Слышно, как под полом тихонечко шуршат мышки. Серебристый луч лунного света, пробивающийся через щель над внешней дверью, медленно ползет по стене, отблескивает на кривом лезвии лежащего на скамье серпа… Прямо возле двери стоит небольшая кадушка с водой, на крышке лежит потемневший деревянный ковшик. Кадушку и ковшик много лет назад, незадолго до своей смерти, сделал его отец – сделал для него, для любимого сына, и поставил в сенях, чтобы он мог напиться воды, не забегая домой. Ему не было тогда и десяти лет, но он хорошо помнит, как причитали женщины, и как мать, глядя куда-то вдаль, поверх людских голов, стояла рядом с телом отца, которого свела в могилу болезнь, как дрожали слезинки в темных глазах, как загрубевшие руки мяли платок… Тогда он подошел к ней и прижался так сильно, как только мог прижаться маленький мальчик, и под плотно стиснутыми веками было горячо, и сердце колотилось в горле…
Зачерпнув ковшиком воды, он сделал несколько глотков.
– Я всего на несколько дней приехал. После госпиталя домой на побывку отпустили. Меня не сильно ранили, – спохватывается он, – все уже зажило. Просто говорить пока немножко трудно…
Она молчит – но понимает, что мама ловит каждое его слово, и что она благодарна за то, что он говорит – потому что сидеть в тишине и ждать просто невыносимо. Ждать тяжело, особенно когда больше всего хочется поверить в то, что за дверью и в самом деле ее сын, а не бесплотный дух, когда хочется скинуть щеколду и распахнуть дверь…
– Я подожду, мама, – говорит он. – Скоро уже утро…
Медленно ползут минуты. Луч лунного света, проделав томительно-долгое путешествие по стене, исчез – луна скрылась за облаками. Но даже в царящей темноте он различает окружающие предметы, все, что ему так хорошо знакомо. Словно ничего и не изменилось с тех пор, когда он ушел на фронт.
– А немца мы скоро обратно погоним – так наш командир сказал. Как дойдем до Берлина – так и война кончится. Славная жизнь тогда настанет, – говорит он.
Он говорит и говорит. Это больно, в горле першит и приходится время от времени делать глоток воды из ковшика – но каждое его слово не дает оборваться той тоненькой ниточке, которая связывает их сейчас. Его слова – будто огонек свечи в непроглядной темноте, к которому с разных сторон протягивают руки два человека…
Медленно ползут минуты.
За дверью слышится шорох, снова звякает щеколда… Он вздрагивает, понимая, что она хочет сделать.
– Нет, мама, нет! – он вскакивает и хватается за ручку, не давая ей открыть дверь. – Подожди, не надо! Утро совсем скоро!
Она снова опускается на пол – он слышит, как шуршит ткань ее одежды. Еще она беззвучно плачет – об этом он догадывается по тому, как чуть заметно подрагивают доски двери.
– Не плачь, мама, – мягко говорит он. – Не плачь…
– Сынок, прости меня, – всхлипывает она. – Я верю, что это ты, но…
– Не плачь, мама… все будет хорошо. Утро совсем скоро…
Медленно ползут минуты.
Он говорит – негромко, пересиливая боль в горле. Говорит обо всем, что только взбредет в голову – чем кормили в госпитале, как тяжело копать окоп в глинистой земле, как шипят в снегу винтовочные гильзы… Она слушает, чутко ловя каждое его слово.
Небо на востоке алеет, заливается светом, первые лучи солнца золотят верхушки деревьев.
Ночь прошла.
– Сынок…
Тишина за дверью.
Нет, этого не может быть.
Только не это…
Нет…
– Сынок?
– Мама!
Звякает щеколда, дверь скрипит, открываясь.
– Сынок!
– Мама…
P. S. Рассказ основан на реальных событиях.