Путь дракона - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер". Страница 47
– Почему вы извиняетесь за все, что говорите? – спросила Китрин.
Мастер Кит обернул к ней лицо с удивленно вскинутыми густыми бровями.
– Я не подозревал, что так делаю.
– Вот и опять… Вы никогда не говорите прямо, вечно всякие «по-видимому» и «я полагаю»… Никогда не скажете «солнце восходит утром», всегда только «насколько я могу судить, солнце восходит утром». Как будто боитесь что-то пообещать.
Мастер Кит вмиг посерьезнел; от взгляда темных глаз по спине Китрин побежал холодок – не из-за страха, а от необъяснимого чувства, будто сейчас ей откроется нечто, о чем она и не догадывается. Мастер Кит потер ладонью подбородок – звук получился тихий, домашний и совершенно прозаический.
– Удивляюсь, что ты заметила, – сказал он и тут же улыбнулся, поняв, что совершил то же самое еще раз. – У меня есть способность говорить убедительно, моим словам верят. Я обнаружил, что не так уж это удобно. И видимо, приобрел привычку смягчать категоричность и пытаюсь обходить прямое утверждение, если не уверен в его истинности полностью, до конца. Даже поразительно, как мало находится такого, в чем я совершенно уверен.
– Странный выбор.
– Зато помогает относиться к себе несерьезно. А несерьезность, на мой взгляд, бывает благотворна.
– Жаль, не могу с вами согласиться. – Китрин сама удивилась, сколько отчаяния прозвучало в голосе. И тут же по лицу полились слезы.
Актер моргнул, нерешительно развел руки – Китрин стояла посреди улицы, стыдясь собственного плача, и не могла остановиться. Мастер Кит, приобняв, отвел девушку к ступеням храма и обернул ее плечи плащом – грубым, из дешевой шерсти, все еще хранящим запах грима. Китрин склонилась головой к коленям, и, хотя печаль и страх брезжили где-то далеко, поток уже хлынул, и оставалось лишь ему поддаться. Мастер Кит, положив ей ладонь между лопаток, поглаживал спину, как ребенку, которого надо успокоить. Мало-помалу плач стих, слезы высохли.
– У меня ничего не получится, – выдохнула Китрин, когда к ней вернулся голос. С тех пор как погиб Безель, она повторяла эту фразу тысячи раз для себя одной и только теперь произнесла ее вслух. Слова вышли горестными. – Я не выдержу.
Мастер Кит убрал руку, по-прежнему оставив на плечах девушки старый грубый плащ. Кое-кто из прохожих на них взглядывал, большинство не обращали внимания. Кожа старого актера пахла как лавка пряностей. Китрин мечтала об одном – свернуться калачиком на каменных ступенях, уснуть и никогда больше не просыпаться.
– Выдержишь, – сказал мастер Кит.
– Нет, я…
– Китрин, не возражай. Послушай мой голос.
Актер вдруг словно постарел, и до Китрин не сразу дошло, что он просто не улыбается. Стали заметнее и круги под глазами, и опавшие щеки, и щетина на подбородке – почти совсем седая. Китрин ждала.
– Ты выдержишь, у тебя все получится. Нет, просто послушай. У тебя все получится.
– Вы хотите сказать, что у меня, по-видимому, все получится. Или что вы думаете, будто у меня все получится…
– Нет, я говорю, что говорю. У тебя – все – получится.
На задворках сознания Китрин что-то шевельнулось, по крови пробежала рябь – как по глади пруда, когда рыба проплывает близко к поверхности. Горе никуда не делось, душу по-прежнему угнетали и страх не выполнить порученное, и ужас перед грозным жестоким миром. Однако пришло нечто новое – искоркой во мраке сознания брезжила новая мысль. «Может быть».
Китрин потерла глаза и встряхнула головой. Солнце, оказывается, шло слишком быстро и сдвинулось дальше, чем она ожидала. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как они с актером вышли на улицу…
– Спасибо, – тихо выдохнула девушка.
– Мне просто подумалось, что я должен что-нибудь для тебя сделать, – устало проговорил мастер Кит.
– Нам пора возвращаться?
– Если ты готова – то да, наверное, пора.
***
Вечер наступил позже обычного – еще один знак, что весна не за горами. Ярдем Хейн сидел на полу, скрестив огромные ноги, и поедал с тарелки рыбу с рисом. Капитан Вестер мерил шагами комнату.
– Корабль выбрать не шутка, – бросил он, продолжая прежнюю мысль. – А то нарвемся на таких, что нас убьют, бросят тела акулам и остаток жизни проживут припеваючи в какой-нибудь Дальней Сирамиде или Лионее. Зато если идти морем, то всего одна таможня здесь и одна в Карсе. А посуху – на сборщиков пошлины наткнемся местах в пяти, не меньше.
Рыба на тарелке Китрин лежала нетронутой – желудок сводило в комок, и каждое слово Вестера отбивало аппетит еще больше.
– Давайте вернемся, – предложил Ярдем. – Доедем до Вольноградья, а оттуда на север. Или обратно в Ванайи, раз уж на то пошло.
– Без каравана, в котором можно спрятаться? – переспросил Маркус.
Тралгут, признавая правоту капитана, лишь пожал плечами. Позади вышагивающего Маркуса в свете свечи мерцали вощеные книги ванайского банка, и в голове Китрин вновь ожил недавний кошмар: а вдруг сломаны печати? А вдруг прогнили корешки?
– Можно купить рыбацкую лодку, – подал очередную идею Ярдем. – Без команды. И плыть самим, поближе к берегу.
– И отбиваться от пиратов исключительно своими могучими силами? – спросил Маркус. – Кабраль кишит вольными судами, которые грабят кого хотят, и король Сефан им только потакает.
– Значит, верных способов нет.
– Нет. А до неверных еще целые недели ждать.
Китрин поставила тарелку на пол и, пройдя мимо капитана Вестера, сняла с кипы верхнюю книгу, оглядела залитую золотым полумраком комнату и нашла короткий нож, которым Ярдем днем резал сыр. Лезвие было чистым.
– Что ты делаешь? – спросил Маркус.
– Я не знаю, как выбрать нужный корабль, или правильную дорогу, или караван, в котором можно спрятаться. Зато могу проверить, не промокли ли книги. Значит, тем и займусь.
– А потом их опять запечатывать?
Китрин не ответила. Воск, толщиной с большой палец, откалывался неохотно, под ним обнаружился слой ткани, дальше – более мягкий внутренний пласт воска, и наконец пергаментная обертка. Сама книга сохранилась нетронутой, будто только что лежала на столе магистра Иманиэля. Китрин открыла обложку, зашелестели страницы. Знакомый почерк магистра Иманиэля казался далеким, как детские воспоминания; Китрин едва не заплакала. Суммы и условные пометки, балансы, сделки, детали контрактов и ставки дохода, подпись магистра Иманиэля и коричневая, в трещинках, кровь его большого пальца – привычные и одновременно неведомые, знаки из прежней жизни всколыхнули память. Вот вклад, внесенный гильдией хлебопеков, и тут же синими чернилами записи о выплатах – помесячно за все годы, пока вклад принадлежал банку. Девушка перевернула страницу. Вот запись об убытках от морских страховок в тот год, когда лионейские штормы разразились позже обычного. Суммы ее потрясли – Китрин никогда не думала, что убыток был так велик. Она закрыла книгу, взяла нож и потянулась за следующей. На Маркуса и Ярдема, которые по-прежнему обсуждали дела, она обращала внимание не больше, чем если бы они сидели в другом городе.
Следующая книга, более старая, заключала в себе историю банка и начиналась учредительными документами; затем шли записи о сделках за многие годы, почти до дня отъезда Китрин. История Ванайев, записанная цифрами и условными пометками. Среди них – короткая, сделанная красными чернилами запись о Китрин бель-Саркур, принятой Медеанским банком под опеку до совершеннолетия, когда ей будут причитаться все средства, принадлежавшие ее родителям, за вычетом сумм на ее содержание. Всего одна строка – не длиннее, чем записи об отгрузках зерна или инвестициях в пивоваренное производство. Смерть родителей, начало единственной жизни, какую она знала, – все в немногих скупых словах.
Китрин взяла следующую книгу.
Маркус замолчал и улегся на тюфяк. Взошел месяц. Китрин читала историю банка, как письма из дома, вокруг валялись куски воска, ткань и пергамент. Сквозь восторженную память, пробужденную видом старых чернил и пыльной бумаги, в сознании проступало смутное предчувствие новой возможности. Не уверенность еще – но ее предвестие.