Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич. Страница 40

В диалоге с учеными-естествоиспытателями немецкие философы (как на прошлом витке исторического развития католические монахи) объединением всех открытых к тому времени понятий, категорий и фактов в единую мировоззренческую систему и переосмыслением их в её рамках выковали принципиально новую – диалектическую философию, создав новый научный метод мышления, применимый, в отличие от механистической метафизики, и к качественно более сложным процессам – от органической химии до общественного развития.

В отличие от метафизического, диалектическое мышление изучает явления не по отдельности друг от друга и не как нечто неменяющееся со временем, но в их максимально (насколько это возможно в соответствующее время) полной взаимосвязи и – обязательно! – в их внутренней динамике, в качестве источника которой рассматриваются их же собственные внутренние противоречия. Энгельс следующим образом описывал переход от метафизики к диалектике: «Если до конца прошлого столетия естествознание было собирающей наукой, наукой о законченных предметах, то в нашем веке оно стало упорядочивающей наукой, наукой о процессах, о происхождении и развитии этих предметов и о связи, соединяющей эти процессы природы в одно великое целое» [115; с. 303].

Придав, таким образом, качественно новый импульс развитию всей мировой фундаментальной науки и, более того, выведя её на принципиально новый уровень (на котором она, строго говоря, находится и по сей день), немецкие философы создали тем самым и новую основу объединенного германского государства. Этой новой основой стали, с одной стороны, во внутренней политике, предпосылки для развития новых промышленных и организационных технологий, а с другой, в политике внешней – через идеологическую независимость от либерализма – предпосылки для самостоятельного открытия применяемой Англией совершенно необходимой для прогресса (и потому официально яростно отрицаемой британскими пропагандистами) протекционистской таможенной и налоговой политики.

Новый для тогдашней Европы (хотя и открытый впервые древнегреческими философами), диалектический способ мышления позволил немецким ученым существенно опередить своих коллег из других стран, в первую очередь из Англии и Франции. Стремительный и разнообразный рывок фундаментальной науки распахнул новые пространства для прикладных исследований, что в условиях притока колоссальных средств и формирования банковского капитала (прежде всего за счет ограбления России в ходе железнодорожных и иных афер царствования либерального Александра II), а затем и объединения Германии на этой основе обеспечило форсированную индустриализацию.

Представляется весьма существенным обстоятельством то, что крайне значительная часть немецких аристократов, став крупными акционерами немецкой индустрии, с колоссальной лихвой, пусть порой и через несколько поколений, окупили вложения своей социальной страты, – а весьма часто даже и непосредственно своих семей, – в развитие немецкой философии и в целом немецкой фундаментальной науки.

В исторически кратчайшие сроки Германия обошла своих конкурентов по промышленному и в целом технологическому развитию [91]. Предельно наглядной демонстрацией преимущества немецких технологий над технологиями тогдашних великих колониальных империй в лице Франции стал сокрушительный разгром последней под Седаном 1 сентября 1870 года: «Огромное преимущество крупповских стальных пушек, заряжаемых с казенной части, перед бронзовыми, заряжавшимися с дула орудиями Луи-Наполеона, теперь… очевидно» [49].

В результате с 80-х годов XIX века Англия, достигшая к тому времени пика не только своего величия, но и самодовольства, начинает неуклонно утрачивать индустриальное лидерство (что означает и начало утраты её мировой гегемонии), уступая, правда, прежде всего США и лишь потом Германии. Однако для самоощущения, как и для практической повседневной политики того времени сравнительно близкий и привычный сосед по Европе, с которым она постоянно так или иначе непосредственно соприкасалась, воспринимался ею неизмеримо более значимым, чем растущий за далеким океаном и пока занятый в основном своими собственными делами гигант (финансовая система которого к тому же оставалась в то время под определяющим влиянием лондонского Сити).

Таблица 1. Динамика совокупного промышленного потенциала (100 % – Англия 1900 года) [95]

Удельный вес Англии в мировом промышленном производстве с 1900-го по 1913 годы сократился с 18,5 до 13,6 %, в то время как США вырос с 23,6 до 32,0 %, Германии – с 13,2 до 14,8 %, России – с 7,6 до 8,2 % [95].

В 1914 году «Германия (правда, с Австро-Венгрией, но это незначительная добавка)… превосходила как Россию и Францию вместе взятые, так и Великобританию в отдельности по доле в мировом промышленном производстве, по общему промышленному потенциалу и… потреблению энергии; по производству стали она превосходила все три страны вместе взятые» [96].

К Первой мировой войне по военным расходам и общим затратам на мобилизацию Германия, немного уступив Англии (23 млн долл.), опередила США (19,9 млн против 17,1), не говоря обо всех остальных (Франция – 9,3 млн долл., Россия – 5.4, Австро-Венгрия – 4,7 млн долл.) [32].

Таблица 2. Динамика военных расходов, млн.ф. ст. Источник: [95; с. 214] по [88; с. 39]

Для каждой страны первое число за каждый год – общие военные расходы, второе – расходы на сухопутную армию, третье – на военно-морской флот.

Однако, обеспечив уверенный прогресс технологий, экономики и общества в целом за счет прорыва в области философии и фундаментальной науки, немецкая аристократия не смогла удержать взятого темпа не только из-за конкуренции со стороны других великих держав, но прежде всего по сугубо внутренним причинам: она так и не смогла создать устойчивый и постоянно действующий механизм постоянного стимулирования и контроля качества развития науки, без которого та неизбежно загнивает.

В результате последовательное развитие промышленности обеспечило повышение влиятельности крупной буржуазии (по своей природе ориентированной лишь на прибыль) и вытеснение ею из управляющей элиты аристократии, способной к работе на стратегическую перспективу [19] и, соответственно, к развитию фундаментальной науки.

После сокрушительного поражения в Первой мировой войне в Германии окончательно возобладала либеральная идеология, обеспечивающая её стратегическое подчинение англосаксам. Власть в Веймарской республике перешла к крупной буржуазии (которую спасли от коммунистов эффективно подавившие народные восстания социал-демократы, с гордостью звавшие себя «кровавыми собаками» крупного капитала), однако она даже теоретически не имела возможности справиться с кризисом, усугубленным репарациями и Великой депрессией, – в том числе и из-за своей органической неспособности организовывать развитие фундаментальной науки и, соответственно, технологический прогресс.

В этих условиях технологически обусловленное доминирование крупной промышленности объективно требовало централизованного управления экономикой. Колониальный в отношении относительно слабых стран и народов либерализм совершенно очевидно означал продолжение обнищания и гарантированную гибель, и поэтому повторное восстание против него Германии было объективно обусловлено (даже без учета убийственных по своим масштабам репараций и в целом условий Версальского мира, которые не оставляли современникам ни тени сомнений в абсолютной неизбежности следующей мировой войны) [89].

Однако – и это принципиально важно – Англия, длительное время будучи главным историческим соперником, в первую очередь именно ради успеха в борьбе с которым и создавались новые философия и организация фундаментальной науки в целом, уже в силу этого становилась для немецкой управленческой и интеллектуальной элиты привычным примером для подражания, надежным источником гарантированно лучших, проверенных практикой образцов, к которым следует постоянно стремиться.