Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич. Страница 9

1.3. Банкирские дома – катализатор рыночных отношений

Энергично и разнообразно инвестируя свои средства не только в Англии, но и за границей, «новое дворянство» вполне закономерно вступило в союз с банкирскими домами, занимавшимися финансированием торговли, обменом денег и ростовщичеством.

Они возникли в итальянских городах-государствах прежде всего Венеции (а также в Генуе и Ломбардии; уже в первой трети XIII века они «опутали долговой сетью значительную часть Европы», разжигая для последующего финансирования и захвата собственности проигравшего через кредитование победителя самые разнообразные войны [101]). Из-за укрепления Османской империи, перекрывшей сухопутный путь в Индию, прорыва в последнюю Португалии через Индийский океан и открытия Нового Света эти банкирские дома стали переносить свою деятельность в Западную Европу – вслед за перемещением туда общего центра деловой активности.

В 1582 году венецианская аристократия приняла стратегическое решение об установлении своего контроля за Голландией, которая являлась в то время одним из новых формирующихся «центров силы» Европы (альтернативные проекты, в конечном итоге потерпевшие поражение, рассматривали в качестве объекта приложения сил Ватикан и Испанию). Вместе с еврейскими купцами венецианцы открыли амстердамскую биржу, а в 1609 году амстердамский Wisselbank, «который контролировался 2 тыс. депозитариев и был главным в Европе до первых десятилетий XVIII в… когда пик Голландии в мировой торговле остался на полстолетия в прошлом» [101].

Венецианцы первыми признали Голландию в 1619 году, однако начавшаяся годом ранее Тридцатилетняя война убедительно продемонстрировала её уязвимость, совершенно неприемлемую для международного делового центра. Кроме того, в Голландии венецианцы вынуждены были конкурировать с опередившими их буквально на чуть-чуть евреями-марранами (криптоиудеями), бежавшими туда из Испании и Португалии в конце XVI века. «Единственной альтернативой Голландии была Англия – мало того, что остров…, но государство с… потенцией превращения в ядро североатлантической мир-экономики. К тому же. Англия была уже подготовлена венецианцами в качестве запасной площадки – они работали над этим с конца 1520-х годов.» [101].

Венецианские финансисты (вместе с еврейскими банкирскими домами, в которых они со временем растворились, а также французскими беженцами-гугенотами, уже в конце XVII века «правившими бал» в финансовой жизни Лондона [28]), оказали колоссальное оцивилизовывающее воздействие на английскую элиту. Однако они оплодотворили косную и некультурную среду «новых дворян» не только богатейшей и изощреннейшей политической и интеллектуальной традицией Венеции (не говоря уже о традиции иудаизма), но и четким до примитивности пониманием насущных потребностей торговли и в целом предпринимательства.

О глубине преобразования ими (и объективными требованиями того периода истории) Англии свидетельствует стремительное и драматическое изменение английского языка, за какие-то сто лет превратившегося из богатого и изысканного языка Шекспира в идеально упрощенный язык торговли и управления – и ничто более.

Вместе с тем процесс переноса центра деловой активности из Венеции в Голландию и, далее, в Англию выражал качественный, революционный переход: формирование мирового рынка, объемлющего и подчинявшего себе европейский. В силу этого процесса капиталы, бывшие в Венеции ещё европейской силой, к тому времени, когда они обосновались, наконец, в Лондоне, превратились в над-европейскую силу.

Как справедливо отмечал А. И. Фурсов, «выводить напрямую систему европейских государств и прочерчивать прямую линию от Венеции к Голландии [и тем более Англии – М.Д] едва ли правомерно. Между ними – качественное изменение: возникновение мирового рынка в XVI веке. О военной революции XVI–XVII вв. и экономическом кризисе XVII в. я уже и не говорю…

Европа… размыкалась, и размыкалась на экономической основе, к середине XVI в. эта тенденция уже миновала точку возврата. И дело здесь не просто в заморской экспансии, а в формировании мирового рынка – внеевропейского экономического каркаса европейской системы государств. К [середине XVI века] уже сформировалась та мировая («атлантическо-индийская») основа, которая объективно, извне Европы и не политически, как Османы или Россия, а экономически подрывала имперское паневропейское объединение [создавая тем самым экономическую основу могущества Англии не только позитивно, – как «владычицы морей», оседлавшей мировую торговлю [22], но и негативно – затрудняя создание раздавившей бы её в силу разницы потенциалов континентальной империи – М.Д.]. Подрывала, но не могла остановить, исключить вообще» [96].

Финансисты использовали в Англии (как и везде, как и всегда) имевшуюся власть, делая при этом особую ставку на способные сменить её под их контролем и в их интересах перспективные политические силы. Поэтому в Английской революции 1640–1660 годов они решительно поддержали парламент, бывший оплотом джентри (тем более, что Елизавета I взяла под полный контроль чеканку монет и в целом денежное обращение, лишив финансистов значительных доходов и вызвав тем самым их вполне естественное жесткое неприятие). Оплачивая Кромвеля в ходе гражданской войны, финансисты в результате его победы взяли под свой контроль практически всю хозяйственную жизнь Англии.

В частности, они захватили квадратную милю в самом центре Лондона и добились предоставления ей особого статуса, во многом сохранившегося и до наших дней.

И сегодня, как это ни парадоксально, «Лондонский Сити… имеет… признаки суверена над… властями Великобритании. Премьер-министр Великобритании должен в течение десяти дней приехать в Сити, когда Корпорация Сити… просит его о встрече. Если в Сити хотят видеть монарха, то он должен явиться [ещё быстрее] в течение недели [это можно объяснить тем, что банкиры Сити в своё время обеспечили власть короны, в то время как избираемый премьер-министр не обязан им чем-то подобным; поэтому он может откликаться на их зов менее быстро – М.Д].

Ежегодно министр финансов выступает в Гилдхолле (здание ратуши) и резиденции лорд-мэра, где он отчитывается…, как служит интересам финансов. Британский монарх может попасть на территорию Сити только с разрешения лорд-мэра. Порядок въезда на территорию лондонского Сити выглядит так. На границе Елизавету II ожидает лорд-мэр Сити с полицейскими, оруженосцем и жезлоносцем. [Только] после преклонения перед Жемчужным мечом (Pearl Sword) королева [или – в настоящее время – король – М.Д.] может въезжать в город» [51].

Надо сказать, что эти ритуалы отражают реальное соотношение символической, официальной и финансовой власти, сохранившееся и до настоящего времени.

В частности, «хотя Монарх и мифическая Корона не одно и то же, достоинство и полномочия, представленные в лице Монарха, в полной мере относятся также и к Короне, чьи действия не подлежат сомнению в Парламенте, так как “Король всегда прав”. Этим обеспечен идеальный государственный механизм управления Короной» [243].

Сам же этот не только «идеальный», но и «государственный» механизм в конечном итоге представляет собой власть финансового спекулятивного капитала: «“Корона” – это комитет от двенадцати до четырнадцати человек, управляющих независимым суверенным государством, известным как Лондон или “Сити”. Сити не является частью Англии, не подчиняется монарху и не находится под властью британского парламента… [Сити] управляется Лорд-Мэром… Здесь собраны вместе крупнейшие британские финансовые и коммерческие институты: процветающие банки, находящиеся под властью частного (контролируемого Ротшильдами) Банка Англии [23], Ллойд [24], Лондонская фондовая биржа и офисы большинства ведущих международных торговых концернов. Здесь же находится Fleet Street, сердце и основание газетного и издательского мира. Маленькая клика, которая “рулит” Сити, диктует, что делать, и британскому парламенту. Теоретически Британией управляют премьер-министр и Кабинет приближенных советников [Тайный Совет – М.Д.]. Эти фронтмены готовы на многое, чтобы создавалось впечатление, что они правят балом, но на самом деле они всего лишь марионетки, за ниточки которых дергают теневые персонажи, управляющие из-за кулис. История наглядно показывает, что британское правительство является рабом “невидимой и неслышимой” силы, сосредоточенной в Сити, где задают мотив. “Видимые и слышимые” лидеры по команде танцуют под эту мелодию. У них нет власти. У них нет полномочий. Несмотря на видимость, они лишь пешки в игре, которую играет финансовая элита» [199].