Как я изучаю языки. Заметки полиглота - Ломб Като. Страница 30

– Ему легко, языки к нему так и липнут!

Ни к кому ничто само по себе не прилипает, разве что цепкие колючки. Успех в изучении языка определяется простым уравнением:

Может быть, вы думаете, что способность к языку и интерес – это одно и то же? Если вы так считаете, то проверьте себя на наличие подлинного интереса, который, как известно, всегда порождает стремление добиться своего во что бы то ни стало. Лично я считаю, что это две разные вещи. Если бы успех в учебе был вопросом наличия особых способностей, то один и тот же учащийся с одинаковой трудностью (или одинаковой легкостью) овладевал бы самыми разными языками. А ведь кто не слышал (или не делал сам) заявлений вроде: «Насколько легко шел у меня английский, настолько же трудно дается сейчас французский»; «Не чувствую я, не понимаю славянских языков»; «Подумаешь, он знает немецкий! Я тоже знаю немецкий и испанский, а вот арабский не поддается никак, трижды начинал» и т. п.

Как же совместить это со способностями, которые, как известно, дискриминации материала не признают?

Я еще никогда не слышала о таком человеке (душевно здоровом, разумеется), который не мог овладеть хотя бы одним языком – родным! – в соответствии с уровнем своей образованности. А вот о бабушке, которая за последние сорок лет не изучала не только языки, а вообще ничего и за год овладела испанским, чтобы заниматься со своей внучкой, я уже слышала; такая бабушка живет в Волгограде, и язык ей преподавал переводчик этой книги на русский язык. Так что заменить в вышеприведенном уравнении слово «интерес» на «мотивацию» я бы согласилась. Термин «мотивация», в общем-то, биологический, – это побуждения, направленные на удовлетворение потребностей, связанных с основными жизненными инстинктами. С точки зрения психологии правильнее было бы, конечно, говорить о «мотивах», но это слово приобрело во языцех слишком большую многозначность. Поэтому, чтобы не пускаться всякий раз в научные уточнения, позвольте мне пользоваться все-таки мотивацией, тем более что по своему содержанию она более образно, я бы сказала, отражает именно безусловное, волевое стремление к знанию как к хлебу насущному.

Словом, «способность к языку» мне несимпатична уже хотя бы потому, что с помощью этого выражения стремятся обычно покрыть самые различные понятия и явления. Жалоба «у меня нет никакого чутья к языкам» означает, как правило, то, что говорящий запоминает новые слова с трудом, в результате многочисленных попыток. Ярлык «у него талант к языкам» наклеивают тем, кто автоматически способен подражать звукам и интонациям чужого языка. «Гениями» провозглашают обычно тех учащихся, которые безошибочно выполняют письменные задания, потому что им удалось найти правильную путеводную нить в джунглях морфологии и синтаксиса языка. «Он велик и как языковед», – хвалим мы какого-нибудь писателя, если стиль его на грани возможностей венгерского языка и по-современному новаторский. Но языковед и тот, кто, не зная ни одного иностранного языка, в результате кропотливых многолетних исследований доказал, что в диалектах Северной Каледонии совершенно отсутствуют ассирийские заимствования.

«Лингвистам» – пользуюсь моим термином – нужны только три навыка: хорошая лексическая память, умение подражать различным звукам (необязательно языковым) и логическое мышление, которое помогает связывать воедино не только правила иностранного языка, но и самые разнообразные жизненные явления. Но при всем богатстве лексики, хорошем произношении и грамматической «прозорливости» наибольшую роль играет все же способ подхода.

Давно подмечено, что венгры – уроженцы Альфёльда усваивают иностранные языки с бо́льшим трудом, чем венгры севера. Объясняется это, конечно, не тем, что уроженцы равнин Альфёльда и Хортобади являются на свет все до одного без каких бы то ни было языковых способностей! Скорее дело в том, что в чисто венгерских областях за Тисой иноязычная речь звучит значительно реже, чем, скажем, в Тольне, где проживает немецкое национальное меньшинство, или в Бараня, или в областях, граничащих с Чехословакией, Югославией [18]и Румынией. Я так думаю. Во всяком случае, мне кажется, что такое объяснение не исключено.

Интересно, что для формирования навыка подражания совсем не обязательна активная речь. В детском возрасте простого слышания звуков родного языка уже достаточно, чтобы приучить ухо и речевой аппарат для воспроизведения этих звуков.

В нашей переводческой бригаде есть такие, кто вырос и воспитывался за границей. В Венгрию они вернулись после 1945 года уже в сравнительно взрослом возрасте, и, хотя на венгерском языке они до этого практически не говорили, а только слышали его от своих родителей, сейчас они стали совершенно двуязычными.

Итак, старт, подход играет очень большую роль, значительно большую, чем все прочие навыки и способности. Никто не может отрицать, что если А и Б начали изучать язык одновременно, то А, возможно, достигнет цели в два раза быстрее, чем Б. Рассмотрим-ка поближе подоплеку этого явления. Выяснится, что:

– у А больше времени заниматься иностранным языком, чем у Б;

– А побуждают к прилежанию более непосредственные цели, чем Б, и занимается он, следовательно, упорнее и направленнее;

– А пользуется более эффективными методами, чем Б;

– А просто образованнее, подготовленнее, чем Б, и так же в два раза быстрее, чем Б, овладел бы геологией, биологией, физикой, математикой, химией и прочими науками.

И все-таки у меня такое чувство, что в левой части приведенного в начале главы уравнения не хватает отрицательной величины, «коэффициента неблагоприятности». Этот фактор можно назвать и стеснением.

Стеснение, или, как говорят психологи, блокировка, выражается в страхе сделать ошибку, и поэтому человек не говорит. Выступает оно и как неумение оторваться от родного языка, когда, боясь потерять логическую точку опоры, мы переносим нормы родного языка на иностранный (мы уже говорили о том, что так же судорожно цепляемся мы и за нормы другого иностранного языка, усвоенного ранее).

Общеизвестно, что Средний Учащийся мужского пола борется, когда надо заговорить, куда с большим количеством стеснений, чем Средний Учащийся женского пола. Г-жа Талаши в статье «Преподавание иностранных языков» [19] метко замечает, что взрослый образованный человек, говорящий на иностранном языке, «мучительно переживает напряжение, возникающее всякий раз между уровнем его духовной развитости и ограниченностью возможностей выразить этот уровень на иностранном языке». И мужчины, как подмечено, переживают это напряжение еще мучительней.

Женщины же испытывают не только меньше стеснения, но жажда общения у них больше, чем у мужчин. С трудом могу представить себе в мужском исполнении тот спектакль, который я проиграла много лет назад на пути из Пекина в Пхеньян.

В купе поезда, в котором я, уже много часов скучая, сидела одна, вошла стройная улыбчивая монголка. Очень скоро выяснилось, что, кроме своего родного языка, она не знает, к сожалению, ни слова ни на одном известном мне языке. Я же знала по-монгольски только слово «байартай» (до свидания), которое для начала разговора не годилось никак.

Некоторое время мы молча и грустно сидели друг против друга. Затем моя спутница достала из корзинки еду и знаками стала меня угощать. Аппетит, с которым я ела, красноречивее всяких слов свидетельствовал о высшей степени моего расположения к монгольской кухне. Видела она и мой интерес, с которым я рассматривала пирожное, похожее на венгерскую творожную ватрушку, и то, что я, вероятно, думаю, как это приготовлено. И тогда началась пантомима: всю дорогу до места назначения мы обменивались рецептами, не произнося ни единого слова. Вероятно, я хорошо «перевела» на венгерский язык, как надо резать, панировать, взбивать пену, начинять, замешивать, раскатывать, складывать, пришлепывать и т. п., потому что с тех пор в моем кухонном репертуаре часто фигурируют монгольские блюда. И с приятным чувством думаю я о том, что где-то в Улан-Баторе уплетает за мое здоровье венгерские блюда монгольский малыш.