Мексиканский для начинающих - Дорофеев Александр. Страница 61

– Слыхал, – поморщился Пако. – Дальше, дальше!

– Он ее любил. – Шурочка всхлипнула. – Она съела кусок мяса – он ее убил. – И вдруг разрыдалась, орошая слезами Васькино тело.

– Так и знал! – злорадно воскликнул Пако. – Намек! Криптограмма! Кто собака? Я – собака! Пришьют за кусок, словно дворняжку! И ты с ними заодно, изменница!

Он размахивал пассатижами, скалился и утробно ворчал, как цепной пес на пороге людоедства. Шурочка приникла к Ваське, последней надежде под общим наркозом… Только чудо оставалось про запас. Конечно, это вещь штучная, тонкой ручной работы, не для каждого и не на каждый расхожий день, но в Таско, видно, особенная серебристо-призрачная среда, располагает. И свершилось – прямо из белой стены вышел еще один голый Васька!

С минуту Шурочка разглядывала обоих и, не найдя отличий, лишилась чувств, раскинувшись на столе, именно в той его части, где подавился костью турок. Выпали из рук золотые уши богини Икс-Чель и, мелодично позвякав, замерли на полу, тоже бесчувственные, глухонемые.

К чуду надо быть более-менее подготовленным. Иначе вышибает из седла. И обморок, пожалуй, самое верное решение – надежная защита организма.

Пако, узрев второго Ваську, быстро поставил справедливый в целом диагноз – первый дал дуба, испустил дух, который и явился в призрачной форме корить, упрекать, обвинять. А за этим, расширял Пако диагноз, последуют и другие обвинители в форме федеральной полиции, фискалии, прокуратуры республики и прочей мутоты. Век не отвяжешься – зарезал, собака, иностранца! Все пошло насмарку! Посадят, как пить дать – посадят! Подсадят, сволочи, подсадят! Новая мысль совместно с прочно укоренившейся – пришьют, гады, пришьют! – иссушила Пакин мозг, размолола в серый порошок. Все поплыло перед глазами – Шурочка, Васьки, собор Святой Приски, какая-то черно-красная птица в окне, напоминавшая немецкий флаг с клювом…

Да тут еще призрак, подванивая серой, нес историческую околесицу.

– И двое братьев жили в Туле, – начал он слишком издалека. – Родились оба под Венерой. Один под Утренней звездой. Другой – под проклятой Вечерней. Один был царь, другой шаман, наполненный кипящей злобой. И брат, чудовищный злодей, сгубил божественного брата, коварно пульке опоив. Скончался царь Кецалькоатль, но превратился в огненного змея. Кем стал шаман, ты знаешь, Пако? Ты знаешь – шелудивым псом! И ты его прямой наследник по имени…

– Заклинаю – не произноси! – пошатнулся Пако.

– Шолотль! – вскричал призрак, тыча перстом.

Взвизгнув, будто отдавили хвост, Пако упал на четвереньки. И в этот мифологически-спрессованный миг кролик Точтли, одуревший от наркоза, выскочил из настольного Васьки, запрыгал кренделями по операционной трапезной.

Всегда есть последняя капля, которая до конца протачивает и переполняет. Кролик добил, расколол вдребезги Пакину плошку подрасплесканного уже разума.

Не то чтобы Пако сошел с ума, потерял рассудок или трехнулся – просто спятил, бесповоротно, оборотясь в немыслимое прошлое, которое обязывало. Сделав легавую стойку, он бросился на кролика. Да разве ухватишь бога пьянства и разврата без специальной натаски?

Кролик Точтли сиганул в окно и, резво петляя, скрылся средь розовых кустов, лопухов и бугамбилий.

А Пако виновато заскулил, виляя пассатижами, но встряхнулся. Перемахнул через подоконник, шумно принюхался и пустился рысцой с загогулинами по следу, намереваясь взять кролика измором.

– У каждого свои заботы, – вздохнул Илий, подходя к столу.

Васька послушно спал под присмотром наркоза и глаза Моктесумы. Бесчувственную Шурочку одолевали какие-то видения – губы шевелились, веки подрагивали, сходились брови. Вот-вот очнется. В общем, царили мир и покой. «Достаточно скитаний, – думал Илий, – пора домой, под Васькино сердце, к родному очагу». Хотел прилечь на третье застольное место, но прежде надо избавиться от призрачности, раз и навсегда. Хорошо, если дон Борда поможет. Иначе страшно вообразить! И призрак скорбно вышел в дверь. К сожалению, оставив без присмотра целых три пары заманчивых ушей.

Перпендикулярные видения

Когда человек без чувств, он не видит снов. Его посещают видения.

То есть сны – продукт чувств. Видения вторгаются извне, замещая временно утраченные чувства. Бог знает, откуда они приходят, эти варианты судьбы. Не осуществятся в нашем мире, значит, где-то в других – параллельных или перпендикулярных.

У Шурочки гостили, кажется, видения перпендикулярные. С признаками параллелизма и пограничной лексикой.

Она летела в самолете. Рядом сидел Васька, время от времени заменявшийся Сероштановым. Он беспрерывно ерзал, особенно, когда бывал Сероштановым, и Шурочка раздражалась. Хотела пересесть, но все было занято похрюкивавшими броненосцами, которые вообще вели себя нагло – курили без просвета, плевались на ковры и читали газеты. В довершение Васька начал жаловаться на судьбу.

– Меня набили плохими опилками, – хныкал он. – Всюду колются!

– Не манди![42] – вконец рассердилась Шурочка. – Сиди на жопе ровно!

Васька сгинул, а возник Алексей Степаныч, который, впрочем, не только мандил и ерзал, но был вонюч и пьян.

– Александра! – дышал он чем-то многодневным. – Ты же знаешь, у меня в жопе глаз! Представь, с одной стороны вижу сиденье в цветочек, с другой – прямую кишку говна. Интересно, да утомляет!

– Потерпите, потерпите, – через силу успокаивала Шурочка. – Все пройдет и рассосется.

– Ты не понимаешь, Александра! С глазом в жопе я могу приносить посильную пользу обществу!

И только тут Шурочка обратила внимание, что Алексей Степаныч вообще-то слепенький. А на нее смотрит исключительно полной жопой. Стало противно до тошноты. Полет был нескончаемый. Броненосцы зачастили в сортир, устроив в проходе марафон с эстафетой. Рядом сидел один одинешенек Алексей Степаныч на коленях у Сероштанова, сиявшего золотыми плодотворными ушами, зубами, глазами, носом. Даже сопли у него текли золотые, бережно накопляемые в рвотном пакете.

Так одиноко было в этом душном мире, что Шурочка воскликнула:

– Господи, где же мой Васенька?! Я бы пошла за него!

А Васька как раз заглядывал снаружи в иллюминатор. Ловко ворочая пальцами и мордой на языке глухонемых, он сказал со слезами в голосе:

– Ты, принцесса, за меня не пойдешь – я нищий!

– В каком смысле? – насторожилась Шурочка.

– Да в том, – продолжал он гримасничать и фигасничать, – что я вернул глаз Моктесумы мексиканскому народу. Как жить народу без глаза?

– А уши?

Васька гордо покрутил головой:

– Разве не видишь? Ты права – большие уши красят парня!

Шурочка с ужасом глядела на огромные коричневые прорезиненные уши, которые иначе как макинтушами нельзя было назвать. Она побежала, расталкивая броненосцев, в хвост самолета, извивавшийся уж, будто невтерпеж на сковородке. Задний проход теснил, не пускал, сужался, но Шурочка изловчилась, юркнула и – очнулась в испарине.

Некоторое время не могла сообразить где, почему на столе. Вот голый Васька рядом! И вспомнила все разом. За исключением призрака, никак не вмещавшегося.

Сползши на пол, приблизилась к окну – день клонился к поспешным здесь серебряным сумеркам. Звонили колокола в соборе Святой Приски, по-вечернему лаяли собаки и тарахтели на крутых улицах мотоциклы. Она глубоко вдохнула весь этот атардесер[43] и внимательно оглядела комнату.

Васька подавал признаки жизни – ворочался и покашливал. Шурочка усадила его, обернула простыней и поволокла под руки из трапезной, удивляясь, какой он на сей раз тяжелый, хотя похож на призрака.

– Изумруд! – догадалась она. – Глаз, а весит, как вся жопа.[44]

Что же касалось Пако и ушей, так они скрывались для Шурочки в сплошном атардесере, переходящем в обскуридад.[45]

Достоинства третьего глаза

Известно, что мистический третий глаз открывается над переносицей, глубоко прозревая суть вещей. Хотя, как всегда, бывают исключения – взять Васькин случай.