А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич. Страница 16

– ЧЕТЫРНАДЦАТЬ!

– И воткни им в глотки! – мгновенно свирепеет Офелия. – Или еще куда! Что за люди, мать их душу, ни пожрать нормально не дадут, ни поср…

– Я за карточкой! – торопливо отвечаю я, поспешно выходя из комнаты.

Так мы обслужили еще три вызова, пока день катился к закату. Хмурые тучи на время решили сделать перерыв, и сквозь рваные прорехи в них проглянуло холодное вечернее солнце, залив багровым светом уставший город. Голые ветки платанов, зябко трясущие остатками листьев, заалели. Река, несущая смытый с верховьев древесный мусор, казалась рекой крови.

Наступило время вечерней пересменки. С семи до восьми у нас менялись водители – и машины тоже. Уж не знаю, кто придумал это, но готов убить его на месте, не задумываясь о последствиях. Это значило, что вместо того, чтобы хотя бы час полежать, вытянув гудящие от усталости ноги, мне придется таскать в другую «ГАЗель» все медицинское барахло и заново распихивать его по местам. А потом, засучив рукава, натягивать перчатки и драить все гипохлоритом.

Станция полна машин, приехавших и уезжающих, привычно бегают фельдшера, привычно перекрикиваются водители, воюя за место, кто-то яростно сигналит, требуя отойти с дороги, кто-то, пыхтя, перебрасывает вещи. На крылечке столпились амбулаторные больные [22], круглыми глазами рассматривающие мельтешащую перед ними медицинскую толпу. В недобрый час они пришли, честное слово. Нет ничего хуже, чем обратиться за медицинской помощью куда-либо – не только к нам – в беспокойный момент пересменки, когда предыдущая смена практически ушла и ей уже ничего не нужно, а нынешняя еще не заступила, и ей тем более ничего не нужно.

В ночь к нам на бригаду приходит водитель Гена – редкостный гад и скандалист, которого ни я, ни кто еще из нашей бригады терпеть не можем. На каждое твое сказанное слово у него найдутся пять, и все нецензурные. В отличие от воспитанного Валеры, нашей гордости и красы, этот и пальцем не шевельнет по поводу помощи в переносе инвентаря. Впрочем, нет – перегружать вещи я его, после двух неофициальных стычек и одной вполне официальной докладной, уже научил. Но из вредности он не расставляет их по местам, а сваливает в кучу у самой двери салона, и тебе, дабы навести порядок, приходится проявлять навыки профессионального альпиниста, чтобы попасть внутрь.

Вот и сейчас я, отстояв очередь в заправочной на пополнение медикаментами сумки, открываю дверь машины и вижу ожидаемую картину. Мало того – чехол с шинами и костылями втиснут так хитро, что полностью перегораживает вход, упираясь одним концом в поручень на лавочке, а другим – в печку.

– Вот же козел!

Чертыхаясь, начинаю растаскивать барахло. Свет в этой машине включается только из кабины, кабина – естественно – аккуратно закрыта на ключ, а сам Гена предсказуемо отсутствует. В полутьме догорающего дня я крабом ползаю по салону, распихивая инвентарь по ящикам и пристегивая его крепежными жгутами.

– Посветить, Псих?

– В ухо себе посвети! – морщусь от бьющего в лице света фонарика.

Луч перемещается на потолок, рассеиваясь по белой обивке. В кабине светлеет.

– Ковыряйся, – соглашается Серега.

– Помог бы лучше, – ворчу я. – Торшер ходячий.

– Как вы сегодня?

– Да нормально. Тринадцать вызовов, все по Центру. А вас?

– Терпимо. На Горную вот прокатились, там нашу пятую бригаду…

– Слышал. Что там было-то?

– Ты все рассовал? Пошли в комнату, кофейку организуем, тогда и расскажу.

Киваю. К чертовой матери эту машину, в конце-концов. Обойдется и без влажной уборки в этот раз.

Я хлопаю дверью, и мы с Серегой направляемся к крыльцу, по пути обмениваясь с приветствиями с проходящими мимо медиками и водителями. Мимо пробегает Мариша, сменившаяся из диспетчерской. У нее еще ночное дежурство в инфекционной больнице, поэтому она убегает раньше.

– Антош, ты как?

– Да хоть сейчас, – шутливо хватаю ее за талию. – Успеем за десять минут?

– Мы же «Скорая помощь», – смеется она.

– Пошли, пошли, – тащит меня Серега. – Потом зажиматься будешь. Пока, Маринка!

– Пока, мальчики!

Приемное полно народу, стоит нескончаемый гомон голосов. Не знаю, почему, но я люблю всю эту суету, непрекращающийся водоворот людей в зеленой форме. Нет, не в белых халатах. Терпеть не могу эту песню, как и само название. Она явно не про нас. Белый халат я одел всего один раз на смену, и за полдня работы под дождем он превратился в черно-белый.

Возле диспетчерской царит человеческий Гольфстрим, и в узкое окошко лезут, как минимум, четверо людей сразу. Оля, дорабатывающая смену, с обреченным выражением лица пихает карточки в окошко, ухитряясь при этом еще выписывать сопроводительные листы, раздавать сообщения в поликлинику, отвечать на шипение рации и непрекращающиеся телефонные звонки. Самый пик вызовов, как ни парадоксально, приходится именно в пересменку.

– Антон! Антоха!

Из толпы меня за рукав выхватывает Лешка с реанимации.

– Что с этим хреном? Довезли?

– С каким? Ах, с тем, из «Ауди»… Да, довезли.

– А что с носом? – включается в разговор второй «реанимальчик», Витя, напарник Леши. – На повороте занесло?

– Отстань! – отпихиваю его загребущую руку, пытающуюся ущипнуть пострадавшую часть моего лица. – А то сейчас тебя занесет.

– Нет, правда, что со шнобелем? – интересуется Леша.

– Ага, я и смотрю, он у тебя не того цвета какого-то, – поддакивает Серега.

– Балшой армянский благодарность, – зло говорю я. – Ответ устраивает?

Ребята молчат.

– За что? – наконец прерывает тишину Витя. – Вы же довезли?

– Вот за это и благодарили.

– Да хорош придуриваться! Что случилось?

– Сказали, что бумажник мы украли. С двумя «штуками» зеленых.

– Какой-какой бумажник? – внезапно интересуется Витя. – Кожа, коричневый, с золотым тиснением?

Теперь молчу я, глядя на «реанимальчика» № 2.

– Витька, – говорю, наконец. – Это что… это…вы?

– Что – мы?

– Вы его вытащили?

– Ничего мы не вытаскивали. Мы его с ДПС-никами в бардачке нашли. Там, и правда, две тысячи долларов было, ну и рублями по мелочи.

– Около трех тысяч, – добавляет Леша. – Антош, так это они на вас повесили, что ли? Вот дебилы! А ментов спросить… Антон, ты куда?

Я врываюсь в кабинет старшего врача.

– Надежда Александровна!

Та отмахивается, окруженная водителями, пришедшими в желании обрести подпись с печатью в путевом листе и исчезнуть в направлении ларька с пивом.

– Зайти потом?

– Да сядь ты!

Сажусь на диван. Наконец водители шумною толпой дружно уходят.

– Ну, что, Антоша, – устало улыбается Надежда. – Звонили с милиции только что, насчет прикарманенной вами конвертируемой валюты.

– Мне ребята с двенадцатой уже сказали.

– Вот и ладно. Деньги все на месте, возвращены владельцам под роспись.

– А жаль.

– Да ладно тебе, не щетинься. К людям надо быть терпимее.

– Вы сами верите в то, что сказали? – интересуюсь я.

– Не очень. Но тебя это не касается. Кстати, милиция также интересовалась, не желаешь ли ты забрать заявление?

– Это как заплатят, – нагло отвечаю я. – Тысячи две баксов меня устроят.

– Молодежь… – вздыхает Надежда. – Две тысячи его устроят. Ладно, иди давай.

Встаю, киваю, направляюсь к двери.

– Да, кстати, – останавливает меня голос старшего врача. – Владельцы бумажника и долларов сейчас едут на станцию, падать к тебе в ноги насчет твоего заявления. Если снова устроишь драку – напишу на тебя докладную. Понял?

– Не очень, – насмешливо отвечаю я, закрывая дверь.

До начала вечерней смены остается еще семь минут. Времени аккурат на одну сигарету. Я выхожу на крыльцо, щелкаю зажигалкой.

– Ты еще и куришь? – слышится за спиной.

Алина. Ловлю себя на том, что начинаю улыбаться.