А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич. Страница 55

Мы садимся в машину, полную смешанных ароматов гипохлорита, машинного масла, сохнущей одежды и водительских носков (этот гад постоянно снимает туфли, пока ждет нас, аргументируя это тем, что у него ноги преют). Я торопливо закуриваю, чтобы побыстрее если не изгнать смрад, то насытить его хоть одним ароматом, который не вызывает у меня рвотного рефлекса. Ставлю сумку за носилки, не глядя, потому как держу сигарету и – вуаля! Ноготь на среднем пальце попадает в зазор между конструкциями носилок и с треском ломается.

– Света, ты чего кричишь? – интересуется Зябликов, не переставая писать карту вызова на книжке, лежащей на колене.

– Задолбало меня все! – ору я, с ненавистью откусывая зубами торчащий отломок ногтя и сплевывая его на пол. – Бригада ваша задолбала, машина эта траханная, больные ваши!!

– О, как заговорила, – каркает водитель. – Больные ей наши не нравятся. Привыкла со своей Воробьихой по гостиницами да по коттеджам…

– Да кто тебя вообще спрашивает?! – кричу я. – Сидишь там, за рулем – и сиди!

– Светлана, успокойся, – отвечает врач, без тени раздражения в голосе. Что раздражает еще больше. – Все больные разные, все они часто возбуждены и неуравновешенны – это не повод кричать.

– Может, мне вернуться и в задницу их всех расцеловать?

– Если испытываешь сильное желание, то давай, – хихикает Зябликов. – Мы подождем.

Хам-водитель поддерживает его гоготом, от которого меня просто передергивает.

Я несколько раз сильно вдыхаю и выдыхаю, успокаивая бурлящую в грудной клетке злость.

– Андрей Алексеевич, вот скажите мне, раз вы умнее и старше – вам что, нравится, когда вас оскорбляют и унижают? Нравится? Особенно когда это делается ни за что, просто так?

– Я просто проще к этому отношусь. И не пойму, почему ты так…

– А я не могу к этому проще относится! Я уважаю себя, и не позволю ни одной старой кляче марать мое имя в грязи!

– Это от нас с тобой не зависит, к сожалению.

– Это у вас, может, не зависит! А я…

– «Я» – это последняя буква в алфавите, – неожиданно повысил голос Зябликов. – Хватит, Света! Если ты считаешь, что все плохие, а ты одна хорошая, лучше уходи с линии. Карту на тебя я сам оформлю!

Я откидываюсь назад, в кресло, хватаюсь за ручку окошка переборки, желая с силой хлопнуть им для завершения разговора – проклятое оргстекло заклинило на полпути, и эффектного финала не получилось. Ругнувшись, я отказалась от дальнейших попыток. Сегодня точно не мой день.

Сижу, слушаю переговоры по рации, дожидаясь, пока врач допишет карту. Наташа, например, все карты писала на станции, чтобы ни минуты лишней не сидеть на вызове. Угораздило меня попасть в чудную бригаду, нет спору.

Наконец шуршание ручки утихает, раздается шелест сворачиваемой карты. Окошко отворяется.

– Знаешь, Света, – говорит Зябликов. – Не скажу, что я не понимаю сейчас твои чувства. Не скажу, что они ложны и безосновательны. Не скажу даже, что наши вызывающие были правы, а ты нет. Но просто хочу, чтобы ты запомнила одно – не все люди плохие. И в этой дурно пахнущей массе есть те единицы, которые действительно заслуживают жизни, действительно нуждаются в спасении.

– Жалко, что я их не встречала, – ядовито отвечаю я, затягиваясь дымом. – Может, вымерли они все?

– Бригада пятнадцать, ответьте «Ромашке», – доносится из кабины.

– Слушаем, «Ромашка».

– Вы освободились?

– Да, только что.

– Запишите вызов – Кипарисовая, дом тридцать девять, квартира два. Это частный дом, вас будут встречать. Там шестьдесят три года, «плохо».

– Номер карты?

– Сто семнадцать.

– Ясно, – Зябликов выводит цифры в графе на пустом бланке карты. – Вызов приняли, «Ромашка». Сереж, поехали.

Едем. Я угрюмо поглядываю в окошко, рассматривая мелькающих пешеходов и силуэты машин за мокрым стеклом, исчерченным косыми водяными полосками. Шестьдесят три года. Очередная геронтология [53]. Вот уж свезло мне попасть на «пятнашку»!

Зябликов что-то мурлыкает в кабине, откинувшись на сиденье. Ощущение такое, что он едет на курорт, а не в очередную вонючую нору… А в том, что вони будет с избытком, я даже не сомневалась – больно уж много с утра событий, намекающих, что звезды ко мне неблагосклонны. Оговорюсь – под вонью я подразумеваю не только неприятные запахи.

Мы въезжаем на Кипарисовую, между каменными заборами частных коттеджей, не озаботившимися такими мелочами, как нумерацией домов. И, правда, зачем это местным Крёзам? Они же бессмертны. А если все же недуг прихватит, мы просто обязаны знать, где они живут. Стыдно такого не знать! Они же налоги платят.

Я сплевываю в открытое окошко и выкидываю сигарету.

– Док, вы не в курсе, где это? – интересуется водитель.

– В курсе. Вот машет.

И точно, на дороге стоит здоровенный мужчина под зеленым зонтом, украшенным алыми розовыми бутонами и энергично размахивает свободной рукой. Под мышкой у него зажат пакет. Машина наша притормаживает возле него. Мужчина одним движением открыл дверь в кабину, протягивает Зябликову свой зонт. Я, застонав от натуги, выволокла из-за носилок «терапию». На моей бригадной машине был специальный ящичек для нее, из которого сумку можно было достать без опасности ущемить паховую грыжу. В этот момент вызывающий распахивает дверь в салон, достает из пакета второй зонт, распахивает его над моей головой.

– Аркадий, – представляется он. Симпатичное лицо, слегка небрит только, и тени под глазами, как у человека, проведшего бессонную ночь. Улыбается довольно устало. – Давайте вашу сумочку, сестричка.

– Фельдшер я, – бурчу по инерции, протягивая ему укладку.

– Извините, – он легко подхватывает ее, потом, подождав, пока я выберусь из машины, поднимает зонт у меня над головой.

Вот это да!

– Куда нам? – интересуется врач, как всегда, невозмутимо. Словно каждый день его встречают зонтами, улыбками и красными ковровыми дорожками.

– Прямо по дорожке, потом направо, там дверь открыта. Собака привязана, с ней дочка, так что идите смело.

Мы шествуем по брусчатой дорожке, окаймленной круглыми фонариками, установленными на уровне щиколоток. Ухоженный садик, все чисто и аккуратно, хотя и мокро. У собачьей будки с надписью из разноцветных дощечек «МАРТА» стоит симпатичная девчушка лет десяти, одетая в кожаную курточку, с полиэтиленовым пакетом на голове. Она так же улыбается нам, не отпуская поводок недобро глядящей на нас овчарки, высунувшей морду из будки.

– Что ж ты зонт не взяла? – укоризненно спрашивает Зябликов.

– Его папа забрал, – бойко отвечает девочка, кивая на распахнутую надо мной защиту от непогоды. – Ничего, я высохну. Вы проходите, не бойтесь.

Прихожая порадовала нас деревянной облицовкой, волнами тепла, идущими из жилой комнаты, толстым ковром на полу и приятными запахами из кухни.

– Аркаша, ну что? – из комнаты появляется женщина. Довольно симпатичная женщина, в домашнем пушистом халате и тапочках, сделанных в виде тигровых мордашек. На лице у нее непритворный испуг. – Ой… слава Богу, вы приехали! Проходите, не разувайтесь. Ей хуже стало.

Нас встречает большая довольно-таки комната, также отделанная деревом. Углы украшены искусственной зеленью, на полочках, прибитых к стенам, громоздятся книги. Удивительно – обычно наши богатые клиенты ограничивают свое культурное времяпровождение максимум чтением всяких там «Космополитенов» и «Отдохни». Нет, вот отсюда вижу «Библиотечку приключений», судя по потрепанности корешков, не раз перечитанную. Рядом с ней приютились черные тома Конан Дойла и темно-синие сочинения Жюля Верна. Большего я заметить не успеваю – ситуация не та.

В углу раскрыт двуспальный диван, на котором сидит наряженная в мокрую ночную рубашку, расшнурованную на груди, пожилая женщина. Ее дыхание напоминает клокотание воды в кофеварке, в самый момент ее закипания. Лицо ее с медленно приобретающими синий цвет губами страдальчески искажено, видно, что каждая попытка вдохнуть ей дорого обходится. Увидев нас, она надрывно закашлялась, оплевав одеяло пенистой розовой мокротой. Прямо перед ней стоит вентилятор, дующий ей прямо в лицо, но, разумеется, без должно эффекта.