А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич. Страница 68

– Ладно, – буркнул он. – В таком случае, до утра не спите, ребенка наблюдаете. Подобные приступы тем и коварны, что начинаются внезапно. В случае чего – бегом в машину и едете в инфекционную больницу, не ждете ничего, ясно?

– Ясно.

– Вот здесь распишитесь, что согласны были на осмотр, оказание помощи и отказываетесь от госпитализации.

Отец размашисто черканул в карте.

– Ну, как ты себя чувствуешь, дружок? – спросил Степан, наклоняясь к ребенку.

– Дядя – бяка! – упрямо ответил тот, демонстративно отворачиваясь и утыкаясь носом в грудь матери.

– Ну, бяка и бяка, буду с этим жить. Ладушки, судя по голосу и общему состоянию, приступ практически снят. Мы поехали… а вы, как я уже разъяснил, сидите и смотрите.

– Спасибо, доктор, – мама говорила с явным облегчением. Видимо, всерьез опасалась, что Степан может кинуться, сграбастать и силой уволочь в стационар, несмотря на отказы.

– Вас проводить? – отцу, судя по голосу, этого очень не хотелось. И ребенка не хочется оставлять, да и стыдно идти с теми, кого не так давно поливал бранью. Особенно после того, как эти же, облаянные, твое чадо спасли. Больно уж пауза по дороге неловкая получится.

– Нет, спасибо, дорогу найдем, – насмешливо сказал врач. – Всего наилучшего. – До свидания.

– Не надо нам свидания, – проворчала Ира, когда они вышли за ворота, нагруженные двумя укладками. – Обойдемся как-нибудь… Сил уже нет вас всех видеть.

– Ладно, Иринка, не ворчи, – засмеялся Степан, перехватывая ручку сумки поудобнее. – Тут работы осталось – два часа. И пойдешь домой, к пацанятам своим.

– Как тут не ворчать, Степан Андреевич? Еще удивляюсь, как вы спокойны. Ребенок уже неделю как болеет, они хватились…

За одной из гор улицы Долинной, той, что с востока, окаймленной сверху зубцами пихт хвойного леса, медленно розовело небо, предвещая скорый рассвет и ясную, хорошую погоду. По речке, раскачивая мостик, дул свежий ветерок, игриво колыхавший темный ольшаник на берегах. Голоса двух медиков – раздраженный женский и насмешливый мужской – далеко разносились над струящейся водой.

Как правильно заметили братья-классики, бесшумных засад не бывает. Особенно в наше время, особенно, если силки расставлены на заведомо бессильную, хоть и кусачую дичь, особенно в твердой уверенности, что дичи уже некуда деваться, и она не сиганет за флажки.

Это Степан почувствовал еще на подходе к конференц-комнате, когда Костенко, жабьи улыбнувшись, вежливо распахнула перед ним дверь. Уж за ней-то, старающейся лишний раз вообще не выдавать ни лицом, ни словом общечеловеческое генетическое родство с выездным быдлом, этого точно не водилось – такая слащавая вежливость свидетельствовала лишь об неминуемо ожидающей впереди грандиозной пакости.

– Курсы хороших манер окончили наконец-то, Анна Петровна? – ядовито спросил Александров. – Давно пора, мы уж заждались.

Улыбка Костенко испарилась, глаза блеснули привычной злобой и отвращением. Степан удовлетворенно прошествовал в комнату, которая уже заполнялась сонным после рабочей ночи персоналом. Язык уже чесался отделать мадам старшего фельдшера за ночное диспетчерство и последний, безобразно принятый, вызов, но он решил попридержать эмоции и поберечь силы, ибо нетипичность поведения начальства явно указывала на то, что что-то затевается.

Следуя все тем же классикам и их наблюдательности, засадствующих недругов выдавал скрип тетивы и алчное сопение – в данном случае их заменял скрип расшатанного стула под обширной задницей Лисовского, который так оживленно вертелся на сиденье, словно из последнего то и дело высовывались гвозди. Неискушенный взгляд постороннего человека и то зафиксировал бы, что заведующий доволен – уж очень бойко он раскланивался с наиболее маститыми врачами и рассыпал улыбочки фельдшерам женского пола, имевшим привлекательную внешность. А довольство Лиса, как показывала практика, ничего хорошего простым медикам никогда не приносило – человек не тот.

Пятиминутка прошла подозрительно быстро и, что еще больше утвердило нехорошие предчувствия Степана, в этот раз заведующий миновал его вниманием, не обрушив лавину дежурных мелочных придирок, каковые он обязательно припасал и даже выписывал на бумагу, чтобы впопыхах ничего не забыть. Врач нахмурился, подобрал ноги под себя, как перед прыжком. Лис не просто так отмолчался – видно же, как его распирает – это вынужденное воздержание гурмана, стремящегося побыстрее покончить с закуской и перейти к основному, давно ожидаемому блюду.

– Никак простили вас, Степан Андреевич, – удивленно прошептала ему на ухо Ира.

Александров кивнул, не сводя прищуренных глаз с гладкой физиономии заведующего и мельтешащих под его мелким туфлеобразным носом отвратительных тонких усиков, придающих Лисовскому вид дешевой пародии на Петра Первого. Или на сутенера мелкого пошиба. Простили, как же…

И когда, наконец, перед самым окончанием пятиминутки, распахнулась дверь, и в конференц-комнаты вошли начмед и старший врач, Степан понял, что ловушка захлопнулась. Персонал удивленно загомонил, рассматривая местные знаменитости и удивляясь как появлению начмеда Витюка на подстанции в столь ранний час, так и появлению Беридзе не в свою рабочую смену.

– На этом пятиминутка закончена, всем спасибо, – звенящим голосом объявил Лисовский, и, не удержавшись, стрельнул торжествующим взглядом в сторону Степана. – Попрошу остаться врача Александрова на заседание КЭК.

Ира тихо ахнула, вцепившись ему в рукав.

– Степан Андреевич… да что же…

– Тихо, – прошипел он. – Себя не подставь, дурочка. Иди, иди, я сам разберусь.

– Сожрут же вас!

– Зубы поломают, – врач ненавидящим взором обвел всех – и Лиса с Костенко, увлеченно шепчущихся, и начмеда со старшим врачом, усаживающихся за стол. – В горле у них застряну. Ступай, Ирина.

Витюк нарочито неторопливо выложил на стол толстую папку, аккуратно завязанную на тесемки. Что в ней, гадать особенно долго не надо было – достаточно было увидеть толстую пачку ксерокопий карт вызова, прижатую сверху серой писчей бумагой рапортов и докладных. Завязки распустились, повинуясь движению пальцев начмеда, которые начали перебирать бумаги, раскладывая их в несколько стопок – надо полагать, по делам его… м-да, а компромата хватает, оказывается. Уже издалека Степан видел множество исписанных мелким, как его душонка, почерком докладных Лисовского, твердые квадратные буквы Беридзе, завитушки и росчерки начмедовской каллиграфии, иные литеры, незнакомые, но принадлежащие, надо думать, старшим врачам – все это сейчас аккуратно раскладывалось на столе, как некий пасьянс, прикладываясь к черным от порошка ксерокопиям карт. Последней на стол улеглась затрепанная книжица «Стандартов», венчая, словно генерал, бумажное войско, построившееся угрожающим каре и нацелившееся на одиноко сидящего в центре конференц-комнаты педиатра.

– Подходите ближе, Степан Андреевич, – сладко улыбнулся Лис, до сих пор с нескрываемым удовольствием наблюдавший за манипуляциями Витюка. – Речь пойдет о вас, разговор, сами понимаете, будет долгим, так что не отрывайтесь от коллектива.

Костенко угодливо захихикала. Начмед откашлялся, кладя руки поверх бумаг – готов, значит. Единственный человек, который не выглядел счастливым, был Нукзар, угрюмо нахохлившийся с краю стола – он всем своим видом выдавал нежелание находиться в составе экзекуторов и был занят разглаживанием полов и без того безупречно отутюженного халата, не делая даже попытки взглянуть на разгромную документацию, в которую сам же в свое время внес лепту.

– Согласен с вами, Валерий Васильевич, – произнес Александров, вставая и направляясь к первому ряду стульев, расположенному перед председательским столом. – От коллектива отрываться не стоит – иначе коллектив неминуемо оторвется на вас. Когда-нибудь.

Улыбка Лиса слегка увяла после подобной отповеди, он машинально скосил глаза на Виктюка – слышал ли? Начмед, не реагируя на выпад, склонил голову над бумагами, дожидаясь, пока Степан сядет.