Делла-Уэлла - Ларионова Ольга Николаевна. Страница 25

— Значит, он одержим умедлением жизни?

— Да ничем он не одержим, он маленький, понимаешь, маленький, вот такой!

Она попыталась показать ему на пальцах — вот, мол.

Трупонос с неодобрением глянул на нее, тряхнул кистью руки и выбросил вперед указательный палец:

— Ты хочешь сказать, что он застрелен травленым орехом?

— Древние боги, да объясни ты ему, сибилло!

— Сибилло говорит: младенец еще не вырос из сумки гуки-куки, — кратко и вразумительно объяснил сибилло.

— Такого младенца здесь нет. Здесь вообще только вот этот несчастный ребенок, укушенный хамеей.

— Тогда он во власти анделиса, — покивал головой шаман. — Ты утишил его страдания?

— Я напоил его соком сизого забвенника, и он уснул.

— Ты всегда был прилежным учеником. Молодец. Двое, я вижу, уже на пути в полуночный край?

— Да, сибилло, и о нетленнике я не забыл.

Мона Сэниа, следуя их взглядам, обернулась к стене и увидела два неестественно выпрямленных тела с пучками травы, торчащими изо рта. Фея порхнула к телам и ревниво загородила их, трепеща крылышками.

— Спасибо, спасибо, — пробормотал сибилло. — Добрая ты и славная, да сопутствует тебе ветер, дующий от солнца.

Фея блаженно улыбнулась и упорхнула, прошмыгнув у шамана над самым плечом.

— Побирушка… — пробормотал трупонос. — И куда только они за добрым словом не забираются!

— Не осуждай, — строго сказал сибилло. — Кончил тут? А то пойдем.

Великан по-хозяйски огляделся: четверо еще живых были укрыты и обихожены, вдоль стены стояли на полу миски с едой и кувшины; один даже дымился.

— Да пребудут с вами анделисы милосердные, — проговорил он с поклоном, обращаясь к своим подопечным. — Ступай, сибилло, а я вот дверь подопру и выберусь.

Мона Сэниа повернулась к дверному проему. Действительно, к стене был прислонен такого же размера, как и дыра, плетеный щит, и наклонное бревно вело к верхнему краю сруба. Они с сибилло вышли наружу, и поджидавший их Сорк ни о чем не спросил — по выражению лица принцессы было видно, что надежды ее рухнули. За опустившейся кожаной занавесью послышалась возня, скрипы: трупонос перекрывал последний путь, ведущий к миру из этого царства душистого ожидания смерти. Наконец и он сам показался наверху, свесил ноги, знаком велел посторониться. Спрыгнул — точно глыба камня ухнула с высоты.

— В городе начинается пожар, — коротко доложил Сорк.

Действительно, с самой высокой башни дворца — совсем рядом с оставленным для наблюдения Флейжем — подымался в вечернее небо кольчатый ствол дыма.

— Флейж, это опасно? — крикнула принцесса.

— Похоже на сигнальный огонь, — голос возник, словно принесенный ветром.

— Однако! — В голосе сибилло послышались отзвуки в который раз затронутого самолюбия. — Успокой своего стража и упреди его: это Невозможный Огонь, после зажжения коего никто не волен передвигаться.

— А если передвинется? — спросил Сорк.

— Ежели возымеет такую смелость, то его будут поджидать хамеевы каштаны. Стражники уже у своих щелей, рогатки наготове.

— И фляги с вином, настоянном на бессоннике, — подхватил обладатель соломенных одежд. — Так что не утруждай моей спины — ведь это мне наутро тащить твоего человека в анделахаллу. Если, конечно, гуки-куки не полакомятся.

Джасперяне промолчали, не сочтя нужным объяснять ему, что не стоит беспокоиться о их безопасности. Легкие полускафандры, которые здесь принимали за глухие камзолы, выдерживали десинторный разряд, так что, если даже этот «хамеев каштан» был не просто ядовитой колючкой, а какой-то пакостью разрывного действия, опасаться можно было только за Таиру. Впрочем, ее-то верные воины оберегут как надо.

Великан пошаркал ногой, сбивая в кучу лежащее вдоль стены сено:

— Присаживайтесь, инодорожные гости, я смою с себя печаль, и мы предадимся беседе; может быть, и ты, отмеченная прельстительной грустью, почерпнешь из нее капли истины, освежающие путь к искомому.

Мона Сэниа, помаргивая от удивления, машинально опустилась на мягкую подстилку — спокойный тон и изысканная речь, неожиданная для такого низшего существа, как трупонос, вернули ей совсем было утраченную надежду.

— Я забыла его имя, — прошептала она сибилло, поглядывая на темный силуэт великана, удалявшегося к невысокой каменной гряде. — И потом, разве ему самому разрешается передвигаться?

— Его имя сейчас Лроногирэхихауд-по-Рахихорд-над-Хумусгигрейтос, а остальную часть своего имени он утратил, когда был раздвоен его брат и заточен отец. Сибилло всегда называло его просто Лронг, вот и ты так его зови. Он кроток, хотя и сохранил звание рыцаря, и не обидится.

— Тогда я буду обращаться к нему: рыцарь…

— Травяного Плаща. Но, знаешь, его плащ пованивает, так что не стоит ему об этом лишний раз напоминать. Хотя, к чести его сказать, меняет одежды он после каждого шага за порог анделахаллы — не иначе как дюжина девок на его телегах трудится. А что касаемо запретов, то город со стражниками все-таки за стеной, а против хамеева яда он каждый раз травку-хамехвостку жует.

— А ты? — спросила принцесса, невольно прислушиваясь к доносящемуся из-за гряды плеску и пофыркиванию, словно купали коня.

— Сибилло заговоренное.

— Как ты думаешь, он может что-нибудь знать о моем сыне?

— Что думать — спросим.

Плеск прекратился, и вскоре послышались гулкие шаги. Мона Сэниа невольно опустила ресницы, вспомнив давешнюю встречу, но босые ноги прошлепали мимо и остановились. Она приоткрыла глаза, опасливо косясь — Лронг, в длинных кожаных штанах в обтяжку и простой накидке, короткой спереди и почти до земли сзади, развешивал на сучках, торчащих из стены, мокрые сандалии. Закончив это дело, он присел на камень против женщины и, чуть склонив голову набок, проговорил:

— Если бы я мог стать междорожным разбойником, я не грабил бы сокровищ я умыкал бы таких, как ты, о полнящая сердце печалью недоступности…

Мона Сэниа невольно улыбнулась — наверное, в первый раз после бегства с Джаспера; уж очень милый был обычай на этой земле — каждую беседу начинать с учтивых слов, обращенных к даме, как бы уродлива она ни была. Хотя, да простят ей древние боги, затуманившийся взгляд варвара выдавал скорее восхищение, а не то отвращение, которое испытала она сама, глядя на себя в зеркало. Или это солнце, спрятавшееся за стенами зловещей анделахаллы, перестало выдавать степень ее безобразия?

Но как бы там ни было, а Сорк, услыхав сей комплимент, насторожился принцесса видела, как под плащом он положил ладонь на рукоятку десинтора.

Не обращая внимания на это движение, которое насторожило бы любого настоящего воина, рыцарь Травяного Плаща наклонил голову и с какой-то величавой обреченностью проговорил:

— Ведь мы встречались совсем недавно, не так ли, сибилло? Ты уходил за солнцем с ореховым караваном, а я тогда нашел след анделиса и захотел узнать свою судьбу. Что же ты не предсказал мне эту встречу, вещий сибилло?

— Потому как то, что встречено, — не про тебя! — запальчиво крикнул шаман. — Верно, кто накроет рукой след анделиса, тот вправе требовать, чтобы ему открыли грядущее. Только кто тебе сказал, что все грядущее?

Великан надергал из кучи сена, на которой сидела принцесса, самых длинных соломинок, и теперь его длинные, неуклюжие на вид пальцы с удивительной легкостью плели тугой жгутик. Он протянул руку еще за одним стебельком, и мона Сэниа отодвинулась, чтобы не мешать ему.

— Не пугайся моих рук, непредсказанная, — покачал он головой, — я только выбираю стебли, которые касались твоих одежд

— Такой вот плетешок хорошо кровь останавливает, — проворчал сибилло, но невольная гордость, проскользнувшая в его тоне, выдавала его довольство и своим учеником, и, естественно, собственной персоной в качестве учителя. — А ежели его красота несказанная коснулась, то помогает вдвое. Говорят.

Уперлись они в несуществующую красоту!

— Я прошу прощения, что возвращаю твои мысли к моим заботам, рыцарь, проговорила принцесса смиренным тоном, — но я должна обойти еще три анделахаллы. Не мог бы ты сопровождать нас?