Пионерский гамбит – 2 - Фишер Саша. Страница 3

– А почему тогда у него глаза разные, ну вот сам скажи, почему, а?! – Марчуков забрался на спинку кровати и нахохлился. И сразу стал похож на сердитого воробья.

– Это и у обычных людей бывает, – неуверенно сказал дрищ.

– Называется «гетерохромия», – сказал я негромко.

– Кирюха, ты что, тоже мне не веришь? – Марчуков обиженно шмыгнул носом.

– Нет, почему же? – я пожал плечами. – История отличная…

– Да говорю же я вам… – Марчуков шумно выдохнул носом и отвернулся. Пробурчал. – Сами дураки, раз не верите…

Не знаю даже, на ходу он эту историю сочинил, или и правда есть какая-то байка про людей с разными глазами… Но в этот раз он еще больше обычного перескакивал с пятого на десятое. Если вкратце, то когда его тетка овдовела, то у нее появился ухажер. Заезжий какой-то. Понаезжал не то из города, не то из соседнего села, гостинцы возил и всячески подкатывал на предмет «взамуж». А она носом крутила, так себе был мужичок, соплей перешибить можно. Был нормальный до поры до времени. А потом вдруг у него один глаз стал серым, а второй остался карим. И с тех пор все пошло наперекосяк. Тетка была дамочкой видной, вокруг нее крутились всякие желающие если не повести ее под венец, то хотя бы в ее доме поселиться. А тут вдруг сначала один полез на крышу, упал и шею сломал, потом второго бык забодал насмерть. А потом третий сгинул где-то. И каждый за день до несчастного случая разговаривал с этим, с разными глазами.

Она его подпоила и выведала, что оказывается, его на дороге машиной сбило, а водитель его просто в канаву оттащил и уехал. А на том свете ему предложили вернуться на землю и отправить туда вместо себя всяких других людей. По какому-то принципу, но это не точно. Может и просто мстить можно, а может у него была какая-то разнарядка. И когда жертв становится достаточно, глаза снова становятся одного цвета.

– Олежа, да не обижайся ты, – примирительно сказал я. – Мы же убежали. И даже следы запутали, так что если он за нами пошел, то подумал, что мы из дома отдыха, а не из лагеря.

– А еще твоя тетка тоже с ним разговаривала, но до сих пор жива, – сказал Мамонов.

– Надо в милицию позвонить, – подал свой рассудительный голос толстячок. – Мертвец он там или нет, но зачем он вокруг лагеря шляется?

В дверь тихонько поскреблись.

– Мальчики, а можно к вам? – на пороге стояла Ниночка, обнимая подушку. – Мне там страшно одной в палате, а вы тут истории рассказываете…

– После наших историй тебе еще страшнее будет, одной-то, – сказа Марчуков и злодейски захохотал.

– Ну зачем ты так? – обиженно насупилась девочка. – У меня конфеты есть. Вот.

Он потрясла шуршащим кульком. – И я страшные истории страсть как люблю! Хоть и заснуть потом не могу.

Болтали полночи. Спорили, рассказывали страшные истории. Смеялись.

Утром нас никто будить не торопился, так что завтрак мы проспали. Я виновато посмотрел в сторону стадиона, где спортивный отряд выполнял какие-то свои упражнения. Подумал, что надо будет сегодня обязательно пойти побегать.

– Явились, понеры, – буркнула «тетя Люба», вытирая стол тряпкой. – Тут не ресторан, чтобы я по десять раз вам накрывала!

– Так что нам теперь голодными ходить? – расстроенно протянул Марчуков. – Горна нет, часов у нас тоже нету…

– А вот и походили бы голодные, в следующий раз думали бы, прежде чем опаздывать, – «тетя Люба», переваливаясь по-утиному направилась в сторону кухни. – Остыла уже каша-то! Все равно будете?

– Да! – хором сказали мы.

Как на самом деле звали «тетю Любу», я так и не запомнил. Так что просто каждый раз мысленно подставлял к слову «тетя» любое женское имя. Не уверен, что я вообще отличал кухонных работниц друг от друга. Они все были дородные, непонятного возраста, когда бабушкой называть еще рано, а девушкой – уже поздно.

«Тетя Люба» шмякнула на белые тарелки с голубой каймой по куску застывшей манной каши, выловила из чана несколько кубиков сливочного масла и отпластала огромным ножом несколько кусков хлеба от буханки.

– Какао сами нальете, вон там в чайнике вроде осталось, – сказала она, поставив тарелки со всеми этими яствами на раздачу.

– Эх, вареньем бы полить, – мечтательно проговорил Марчуков, ковыряясь большой алюминиевой ложкой в своем куске каши. – И получился бы пудинг, как в Англии.

– Алиса, это пудинг, пудинг, это Алиса, – пробормотал я, убеждая себя, что такой завтрак все-таки лучше, чем никакой завтрак.

– А, вот вы где! – раздался звонкий голос Елены Евгеньевны. – А я вас везде ищу! Доедайте и приходите в клуб!

– Что, опять матрасы таскать или плакаты вешать? – вздохнул Марчуков.

– Надо покрасить стенд олимпиады и нарезать языки пламени для олимпийского огня, – сказала вожатая. – Таскать сегодня ничего будет не надо. А вечером будет чаепитие с тортом.

Насчет «ничего не надо будет таскать» – это Елена Евгеньевна лукавила. Пришлось перетащить еще несколько кроватей, потом сделать перестановку в помещениях всяких кружков и секций, разгрузить какие-то коробки… В общем, до вечера нам так и не удалось нигде спрятаться. За нами все время следила то сама наша вожатая, то длинный сутулый тип в полосатой футболке. Вожатый то ли восьмого, то ли девятого отряда.

А торт оказался самодельным. Из уложенного слоями печенья, промазанного кремом из сгущенки и сливочного масла. У вожатых сегодня был особенный день – завтра приезжают пионеры, значит сегодня надо отпраздновать последний свободный вечер. Нам выдали по куску торта и выпроводили из клуба. Мол, пионеров эта вечеринка не касается, маленькие еще.

Мы доплелись до своего медпункта и остановились на крыльце. Дрищ, толстячок и Ниночка тоже остановились и топтались рядом с нами. Им тоже выдали по куску торта, заврнутому в газету. Было видно, что им вроде как не терпится побыстрее вкусняху сожрать, но еще больше хочется тереться рядом с нами. Как же, чуть ли не единственная возможность чем-то заниматься со старшаками, даже если эти старшаки просто пинают балду и травят байки.

– Ну чего встали? – Марчуков дернул подбородком. – Хиляйте давайте по кроваткам, вам спать давно пора!

Спорить наши «младшие товарищи» не рискнули. Только тощий дрищ, которому было уже тринадцать, просто из-за своей общей «ботанистости» он выглядел совсем еще младшеклассником, что-то пробурчал себе под нос о том, что «где хочу, там и стою…»

– Айда позырим, что там у вожатых творится? – громким шепотом предложил Марчуков. Глаза его азартно заблестели.

– А торт? – спросил я, критично оглядывая липко-сладко-жирный кусочек.

– По дороге съедим… – Марчуков махнул рукой. – Или нет! Айда сначала в столовку, попросим у поварих чаю. Или может еще компот от ужина остался. А потом – к вожатым!

Пока мы уговаривали поварих налить поделиться с нами чаем, а потом торопливо запихивали к себя смесь курабье, сгущенки и масла, вожатые из клуба уже куда-то делись. Только Марина Климовна перебирала что-то разложенное на столе и записывала в тетрадку.

– Может, они спать ушли? – пожал плечами Мамонов. – Поздравили друг друга с новой сменой, тортика поели и баиньки.

– Нет, не может быть! – уверенно заявил Марчуков. – Я их штучки знаю! Сказали старшухе, что спать пошли, а сами где-то тайно собрались!

– Наверное где-то там, где остальные взрослые живут, – Мамонов кивнул в сторону жилых домиков.

– Не, если они там будут шуметь, то их Марина Климовна накроет, – Марчуков помотал головой. – Или Надежда Юрьевна.

– Так она еще из города не вернулась, – сказал Мамонов.

– Ну там все равно соседи, – Марчуков почесал в затылке. – Они засели в каком-то отряде, это точно! Какой у нас самый дальний?

– Четвертый, – Мамонов пожал плечами. – Ну и наш бывший еще.

– Во, спорим, что они в нашем? – Марчуков сорвался с места и поскакал по самой привычной дорожке.

– Ты же собрался тайно наблюдать, а топаешь, как слон, – заржал я.

– А, точно! – он замер, согнулся крючком и пошел дальше карикатурным шагом настоящего шпиона. Кривлялся, понятное дело. Все-таки, последний вечер свободы. Уже завтра в это время нам будет положено лежать в своих кроватях и хотя бы делать вид, что спим.