Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт. Страница 45

– Анжелина, пожалуйста, не плачь, или мне придется тебя утешать!

Она была так похожа сейчас на испуганную маленькую девочку… Гильем оглянулся в поисках Макэра. Кучер курил, сидя на камне, спиной к экипажу, и глядя на долину реки Сала.

– Если у тебя не было выбора, Господь наверняка тебя простил. Анжелина, любовь моя, ты просто не можешь уехать, расстаться со мной на многие годы, не подарив на прощанье поцелуя. Я хочу лишь легонько прикоснуться к твоим губам – только один раз, на память!

Не дожидаясь ответа, он обнял ее и прижался губами к ее губам. Приятное тепло на мгновение разлилось по ее телу, но уже в следующее мгновение Анжелина пришла в себя и попыталась его оттолкнуть. Она могла бы этого не делать – он уже отпустил ее и отодвинулся.

– Прощай, душа моя! Прощай, любимая!

Громким голосом Гильем окликнул слугу. Макэр вскочил и подбежал к экипажу. Никто из участников этой сцены не заметил тени, мелькнувшей между стволами вековых сосен. То был Луиджи. Когда Розетта сказала, что Анжелина уехала с Гильемом, он встревожился и последовал за ними к кладбищу, расположенному на пересечении четырех больших дорог. Свежий лошадиный помет послужил ему ориентиром, хотя несложно было догадаться, куда направится карета Лезажей. Возле кладбища спокойно, там можно поговорить без свидетелей и экипажу будет где развернуться.

Терзаемый недоумением и гневом, он проводил коляску взглядом и только потом вышел из своего укрытия.

Глава 8

Ревность

В доме на улице Нобль, час спустя

У Луиджи было странное ощущение, словно он оказался на краю пропасти. Голова кружится, и он не знает, что лучше: отойти от края или прыгнуть вниз… Отойти означает как можно скорее объясниться с Анжелиной. Прыгнуть – это спастись бегством, снова обрести свободу, но на этот раз жизнь будет много легче и приятнее, потому что у него есть положение и деньги. Стискивая кулаки от злости, ругая последними словами весь мир и свою супругу в частности, он направился к старинному Дворцу епископов по каменистой тропинке под нависшими кронами дубов.

«Еще недавно, в полдень, я так радовался, что мы переедем жить в замок моих предков, в Лозер, – думал он. – Я говорил себе, что там научусь наконец относиться к Анри так, как если бы он был моим родным сыном, и у нас с Анжелиной начнется новая жизнь.

Бывший странник с грустью окинул взглядом городские крыши и зубчатые башни собора. И вдруг поверх пейзажа вырисовалась другая картинка – его жена в объятиях Гильема. Какая мерзость! Какой стыд!

– Или она до сих пор его любит? – спросил он вслух.

Он вспомнил вчерашнюю ночь. Анжелина лежит под ним, и выражение ее прекрасного лица говорит об испытываемом ею наслаждении. Пламя свечи отбрасывает золотистые отсветы на ее шелковистую кожу. Для нее не существует ничего, кроме этих ощущений, и она то и дело тихонько вскрикивает… Позже, когда они уже лежали рядышком, оба усталые и насытившиеся, она взяла его руку и положила на свой уже округлившийся живот. «Прикоснись к нашему малышу! Он только что шевельнулся, – прошептала она. – Если немного подождать, наш pitchoun снова начнет вертеться!»

Но Луиджи сказал, что умирает от жажды, и сбежал по лестнице вниз, в кухню. В одних кальсонах и рубашке, он долго стоял с бокалом вина в руке и смотрел на угасающие угли очага. Он понимал: то, что тело жены меняется, – это естественно, но перемены эти ему не нравились. А мысль, что в ее лоне развивается новая жизнь, и вовсе приводила его в смятение. Как бы ни старался он себя урезонить, ребенок, которого носила Анжелина, представлялся ему неким мистическим, нереальным существом.

«Я – глупец, извращенец и сумасшедший!» – упрекал он себя. Когда же он вернулся в спальню, Анжелина уже спала.

Побродив некоторое время по городу, он остановился перед таверной семьи Серена. Легкий ветерок шевелил листья глициний, оплетавших стены беседки и каменные опоры аркады.

– Здравствуйте, зять! – произнес совсем рядом хрипловатый голос. – Foc del cel! Что-то вы сегодня невеселы…

Это был Огюстен Лубе, тесть. Пожилой сапожник устроился со своей кружкой пива в тени навеса.

– Выпьете со мной кружечку? – предложил он. – Сегодня мне повезло: получил заказ на три пары башмаков. От жандармерии!

– Прекрасно, рад за вас! – ответил Луиджи. – Но прошу меня простить, Огюстен. Я тороплюсь и не смогу составить вам компанию.

– Не страшно! А как дела у моей дочки? Не часто мы с ней видимся. Diou mé damné, живем в одном городе и почти не видимся! Вчера, после мессы, Жермена хотела зайти на улицу Мобек, но потом передумала, побоялась, что помешает.

– Мне уже никто не помешает!

Огюстен в изумлении вскинул брови. Отхлебнув из кружки, он вытер тыльной стороной ладони свои седые усы и спросил:

– Это почему же? Странно такое слышать. Вы что, уезжать собрались или стряслось что похуже?

– Я пошутил. Местные дамы уже все знают, что повитуха Лубе вернулась, и колокольчик на наших воротах будет звенеть все чаще. На этой неделе за повитухой уже приходили, и до воскресенья, наверное, еще придут.

– Об этом, зятюшка, я вас предупреждал. Но когда pitchoun или pitchounette [17] появится на свет, моей дочке придется передать пациенток другой повитухе. Да хотя бы этой вдове Берар, с которой она училась в Тулузе… А вот и она сама!

Все еще занятый невеселыми мыслями, Луиджи повернулся и увидел Магали Скотто. Она была в платье из легкой материи, желтой в серый цветочек, туго стянутом на талии. Свои густые черные кудри она распустила, а шаль на плечах едва скрывала дерзкое декольте.

– Добрый день, господин де Беснак! – воскликнула молодая женщина громко, рассчитывая привлечь внимание прохожих. – Какая приятная неожиданность! Мы давно не виделись…

– Все дела, дела… – откликнулся Луиджи с наигранной веселостью. – Музыка, семейные проблемы…

Она протянула ему руку в кружевной перчатке, которую он взял в свою и легонько прикоснулся к ней губами.

– У вас безупречные манеры! – произнесла кокетливая уроженка Прованса и сложила губки бантиком. – Меня позвали осмотреть молодую даму с улицы Нёв. Ее кузина приходила… Только вот я точно не знаю, куда идти.

– Вы уже сбились с дороги, мадам! – громыхнул отец Анжелины. – Foc del cel! Вам что, не сказали, как пройти к нужному дому?

– Девочка, что приходила, двух слов не могла связать от смущения. Да и думали мы обе о другом, так что я забыла ее расспросить. А потом она убежала.

– Улица Нёв начинается от паперти собора и ведет к старой крепостной стене, – стал рассказывать Огюстен. – Если молодой даме понадобилась акушерка, лучше бы вам поторопиться!

– Я вас провожу, – предложил Луиджи. – Нужно помогать новым соседям, верно? Мсье Лубе, приятного вам дня!

– Мсье Лубе? – удивилась Магали. – Я и не знала… Так вы – отец Анжелины? Мы встречались на ярмарке, только я не знала, кто вы.

– Да уж, по мне не скажешь, что она – моя дочка, – буркнул себе под нос сапожник.

Любезность Луиджи привела Магали в приятное возбуждение. Удаляясь в сопровождении бывшего странника, она улыбалась, вертя головой во все стороны. Старый сапожник проводил их взглядом.

– Diou mе́ damnе́! Какая муха укусила моего зятя? – пробормотал он сквозь зубы. – Строит глазки этой заезжей девице…

На самом деле для Луиджи это была возможность скрыться от инквизиторского взгляда тестя. Поведение Анжелины глубоко уязвило его, и он был внутренне готов на любые безрассудства. Ему хотелось сбежать, вернуться к прежнему образу жизни, когда пищу и кров он находил у обделенных мужской лаской женщин, – разумеется, благодаря своему красноречию, ослепительной улыбке и обаянию, которому было невозможно противиться.

– Повезло же мне сегодня! – ворковала, идя рядом с ним, Магали. – Идем с вами рука об руку! Найдутся кумушки, которые плохо о нас подумают!