Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт. Страница 68

Луиджи развел руками, и этот жест выдал крайнюю степень его нервозности. Он пересек двор и вошел в конюшню, не заботясь, что подумает о нем собеседник.

– У меня есть дела в конюшне! – крикнул он в сторону двери.

– Мсье де Беснак, подождите! Я могу помыть ворота! Где мне взять ведро? Воды я наберу в чаше фонтана.

– Не нужно! – отозвался Луиджи. – Пусть злопыхатели порадуются, видя, что грязную работу за них кто-то уже сделал!

– Давайте сотрем хотя бы эти бесчестящие вас надписи!

Виктор вошел в конюшню и остановился возле стойла. Брови юноши были нахмурены, взгляд устремлен в пустоту.

– В суде отец узнал кое-что, не известное широкой публике. Похоже, судья Пенсон намеревается отправить Розетту за океан, где ее отдадут замуж за какого-нибудь бывшего каторжанина, а ныне колониста. Это правда? Разве можно обойтись с женщиной так гнусно?

– Боюсь, правда. Прошу меня извинить, мой славный юноша, но, если вы ищете ободрения и поддержки, вы обратились не по адресу!

Луиджи положил в кормушку Бланки охапку сена. Его сладкий запах напоминал о лете, скошенной траве на лугах, танце бабочек. Он закрыл глаза на несколько секунд, и этого хватило, чтобы прочитать короткую молитву: «Господи, сделай так, чтобы это был конец лета и мы с Анжелиной лежали на траве, на лугу! И чтобы я мог прижаться щекой к ее круглому животу, а потом поцеловал бы жену и обожал бы ее до конца моих дней!»

– Что ж, тогда мне остается только молиться за Розетту. До встречи, мсье де Беснак! – прошептал расстроенный Виктор.

– Не называйте меня так! Достаточно имени. Еще года два-три назад я был скитальцем, бродячим котом. Спал под открытым небом, голодал. Наследство и дворянская частица «де» при фамилии – все это свалилось мне на голову неожиданно. Так вот, Виктор, сейчас с вами говорит бывший странник, а не богатый аристократ. Если есть хоть один шанс вытащить мою жену и вашу невесту из беды, прошу, повремените с тем, чтобы превращать нежное сердечко Розетты в пепел. Любовь должна перебороть все.

Кто-то кашлянул у них за спиной. Оба оглянулись и увидели стоящего на пороге конюшни почтальона по имени Полен.

– Здравствуйте, господа! – произнес он, запинаясь. – Руки бы поотрывать тем, кто испачкал вам ворота! Если моя теща и Фаншона это увидят, они очень расстроятся!

– Наши сограждане всегда рады обличить и наказать паршивую овцу, затесавшуюся в их ряды. Кстати, об овцах… Я совсем забыл, что останки несчастного создания, чьей кровью эти негодяи испачкали ворота, до сих пор лежат на огороде Анжелины.

Луиджи перевел дух, чтобы совладать с гневом. Ему хотелось сорваться с места и бежать в город, чтобы оправдать перед толпой свою жену и Розетту.

– Только ума не приложу, кто осмелился опубликовать эти грязные сплетни? «Повитуха Лубе – сама порядочность и сострадание!» – так говорила моя Фаншона вчера вечером. Это не может быть правдой – то, о чем говорят и пишут в газете, верно? Хотя, скажу честно, разговоров в субботу, когда вашу жену арестовали, в городе было много…

– Славный мой Полен, скоро в Сен-Жироне состоится суд, – сказал на это бывший странник. – И тогда вы получите ответы на все свои вопросы.

– Суд? – удивился почтальон. – Я как раз принес вам повестку от судьи Пенсона. Наверное, хочет с вами переговорить.

Полен передал Луиджи бумагу и удалился. Виктор Пикемаль последовал его примеру, ни слова не сказав в ответ на пламенную тираду Луиджи о всепобеждающей силе любви.

– Бедная Розетта! – прошептал тот.

Он запер ворота на ключ и, пошатываясь от усталости, вошел в диспансер. На выложенном плиткой полу валялись булыжники и осколки стекла. Несмотря на яркий утренний свет, комната показалась ему зловещей. Наверное, потому, что в ней не было Анжелины с ее грациозной фигуркой, огненной шевелюрой, личиком феи и гармоничными движениями.

«Хорошо еще, что Магали Скотто не приняла предложения моей жены! А если бы она была тут с пациенткой, когда явились вандалы?» – подумал он.

В дверь уроженки Прованса он постучал в воскресенье вечером и передал слова Анжелины. Магали уже знала об аресте и стала причитать, что не надо было Анжелине опускаться до такого непотребства, как аборт, и как ей жалко подругу.

– В диспансер я теперь ни ногой! Я человек суеверный, мсье Луиджи! Там случилось дурное, так что лучше я буду работать у себя дома. Некоторые вещи не поправишь… Анжелине не позволят практиковать, даже когда она выйдет из тюрьмы!

Она не могла скрыть свою радость: теперь она – единственная повитуха в Сен-Лизье и окрестностях и, скорее всего, конкурентки появятся нескоро. Луиджи тошнило от ее ужимок и двуличности, и он поспешил уйти. «Сколько в людях подлости! – думал он. – Но кто бы говорил! Можно подумать, я сам всегда был примером благородства и порядочности!»

Тут взгляд его упал на письменный стол супруги. Анжелина оставила на нем тетрадь, в которую записывала имена своих пациенток и их деток каждый раз, когда они приходили на прием. Однажды он принес эту тетрадь в кухню и стал перелистывать, но Анжелина тут же ее отняла.

«Эти сведения не подлежат разглашению, Луиджи. Я записываю в эту тетрадь, как проходили роды, и свои личные заметки». Ему показалось, что он снова слышит ее голос – бархатистый, напевный. Со вздохом он взял тетрадь. Ее содержимое может оказаться полезным адвокату. Он положил тетрадь на узел с вещами, когда медный колокольчик у ворот зазвенел снова.

– А это еще кто? Баста! Не стану открывать!

Но колокольчик все звенел и звенел. Луиджи подошел к воротам. Незваный гость на улице наверняка услышал его шаги. Послышался звучный голос, в котором угадывалось журчание норовистой горной речки.

– Эй, аристо! Впустишь ты меня сегодня или нет?

– Дядюшка Жан, вы?

– Увы, я, а не всемогущий Господь!

Луиджи не верил своим ушам. Трепеща от радости, он отпер ворота. Жан Бонзон стоял перед ним в накинутой на полосатую рубашку серой фланелевой куртке. Свои рыжие волосы он покрыл черным беретом. На крепкие, как у всех горцев, ноги надел гетры. За спиной болталось охотничье ружье.

– Дядюшка Жан, какими судьбами вы в городе?

– Ты еще спрашиваешь? – усмехнулся Бонзон. – Я приехал вызволить мою племянницу и отвезти ее в Испанию через перевал Пор-д’Ола. Там ее оставят наконец в покое! А пока помогу тебе с уборкой!

В тюремной камере в здании суда, в тот же день, в семь пополудни

– Мы тут уже три дня, Розетта, – проговорила Анжелина шепотом. – Три дня без солнечного света, без возможности увидеть небо, ночь и звезды!

– И еще со вчерашнего дня у нас появились соседи! – подхватила девушка, прижимаясь к старшей подруге.

Вчера, только Луиджи ушел, как смотритель в сопровождении отряда вооруженных жандармов привел и запер в другой камере, метрах в двенадцати от камеры Анжелины и Розетты, четырех парней в грязной и рваной одежде. Выступ стены на первых порах скрывал от них двух женщин, однако очень скоро парни заметили их присутствие. Ночь прошла бурно. Сначала парни шутили, потом стали отпускать дамам неприличные комплименты и делать непристойные предложения, и все это – на патуа.

– Что они говорят? – часто спрашивала Розетта, которая так и не научилась говорить на местном наречии.

– Хорошо, что ты не понимаешь, – успокоила ее Анжелина. – Не бойся, они сидят за такой же крепкой решеткой, что и мы.

– Но ты только что их о чем-то спрашивала!

– Да, я спросила, в чем их обвиняют. Они говорят, что грабили проезжих в окрестностях курортного городка Олю-ле-Бэн.

Анжелина старалась сохранять видимость хорошего настроения хотя бы ради спокойствия своей подруги по несчастью. На самом деле она задыхалась от вони, издаваемой соломенной подстилкой и ведром, куда они справляли естественные потребности, и от сырости. Когда ей или Розетте нужно было оправиться, одна присаживалась, а другая прикрывала ее одеялом. Парни тут же приникали к решетке и принимались стучать и вопить.