Братья - Градинаров Юрий Иванович. Страница 95

Петр больше не перечил. Знал, отец Даниил людей зря не хвалит, ради красного словца не восхищается.

– Теперь верю, отец Даниил! – сдался Петр Михайлович. – Хотя сомневаюсь, что медь будет. Там одни самоучки собрались, а руду плавить – надо голову иметь. Всего в книжках не найдешь. Каждый плавильщик секретит свои навыки.

– Ладно! Наши Инютин и Буторин – тоже не лыком шиты. Дотошные мужики! Сами докопаются до истин. Если сразу не получится, не страшно! У нас рудник построен на риске! А коль отец Даниил благословил, значит, с нами Бог. Видно, ангелов наслал, чтобы помогли Буторину и Инютину получить первую медь. Давайте выпьем за удачу! – предложил Киприян Михайлович и продолжил: – Со мной поедут Петр, Хвостов и Сашка. Тебя, дорогой тесть, на плавку не возьму. Тебе в межсезонье надо сходить по станкам до Толстого Носа. Люди хотят услышать слово Божье из твоих уст.

– Жаль, зятек, что не берешь с собой. Грешишь, каверзный. В низовье я схожу. Только дай пару гребцов, да покрепче.

– Лодка у тебя есть, гребцов получишь. Почту возьми у Герасимова. Пароход подойдет к двадцатому, как пойдут нельма и сиг. Только побудь и на станках, и в артелях. Вина больше бочонка не бери, сам реже причащайся. Чтоб люди не судачили, мол, отец Даниил не просыхает. Псаломщика настрожи, дабы службу справно нес и в штоф меньше заглядывал. Ну, сошлись в одной церкви два служителя! Кто кого перепьет.

Сидящие за столом, кроме отца Даниила и Екатерины, засмеялись. Екатерина толкнула ногой Киприяна Михайловича, мол, негоже отца укорять. Она знала о пристрастии своего тяти к хмелю, неловко чувствовала себя, когда он хватал лишку.

Отец Даниил молча слушал наставления, часто моргал, вроде стыдился. По возрасту они почти ровесники. Священник лишь на два года старше Киприяна Михайловича, но доверяет жизненному опыту купца и без обид принимает советы и укоры. Знает, его зять Киприян по норову не злобный мужик и всегда старается оградить грешную душу тестя от разных грехопадений. Да не всегда получается. Святой отец бывает неудержим. Он не замечает, как хмель заполняет его грузное тело. Выпитая в азарте не одна лишняя чарка укладывает его на пол и ввергает в глубокий сон. Сквозь храп слышится бульканье, и крепкий сивушный запах выплескивается рвотой на ковер. Екатерина и Аким стоят с тряпками наготове и вытирают осклизлую бороду, заляпанную сутану и лежащий в блевотине крест. Снимают с шеи золоченый символ, опускают в ведро с горячей водой, вытирают насухо и оставляют на вешалке. Его не трясут, не будят, не поднимают. Знают, через час он воспрянет, снова выпьет чарку вина, пошелушит руками ссохшуюся бороду, наденет крест, обведет домочадцев туманным взглядом, поднесет к губам ладонь и невнятно скажет:

– Извините, господа миряне, извинь победил меня!

Аким подхватывает под руку покачивающегося отца Даниила и ведет домой на покой. Правда, в гости, кроме зятя, он ни к кому не ходит, хотя дружен с Хвостовым и Герасимовым. Хвостов в рот не берет хмельного, а почтовик после третьей чарки засыпает. С ним он и поговорить не успевает. И святой отец, и Герасимов пьют по-домашнему, без размаха, как на станках заведено. С рыбалки, к примеру, вернулись, окаченные волной, с охоты, когда мороз до костей продрал. Не к горячей печке тулятся отец Даниил или почтовик Герасимов. Извинь внутрь вливают. Греют тело хмелем от головы до пят. И еда под каждую чарку уходит со стола. А с мороза всегда крепко спится, да и здоровьем полнится тело.

Киприян Михайлович не раз выговаривал тестю:

– Ты, отче, до чарки охоч. Стало быть, перед Богом грешен. В другом приходе тебя давно бы выгнали, а здесь ты – кум королю и сват министру. Как тебя благочинный Суслов терпит? Видно, потому, что вашего брата – ризника в низовье никакими посулами не затащишь. Вон, изба ждет два года, а разъездного священника архиепископ Никодим так и не нашел. Вот тебе и вера.

Отец Даниил слушает укоры зятя, выжидает, пока тот прервется:

– Чтобы ты ни говорил, дорогой зятек, а приход мой не худший в губернии. В престольные праздники служу молебен. Колокола звонят на всю тундру. Ты посмотри мои шнуровые книги: кто родился, кто крестился, кто венчался, кто приказал долго жить. А мой псаломщик детей грамоте учит! Пусть убого, но учит! Я знаю цену просветительству. И то, что наш Сашка уже читает и пишет, – тоже заслуга моей церкви. Так что служу я, Кипа, не хуже других. Поэтому Бог долго меня тут и держит. И грешен я – не боле тебя. Твои торжища на грехе построены. Обманываешь и язычников, и православных. За бесценок рухлядь берешь, рыбу, бивни мамонта. И не краснеешь! А что ты хмелем не тяготишься, для меня похвально. Если б ты пил, дочь мою Катюшу не получил бы в жены. Так что, Кипа, высоко не заносись. У самого изъянов больше, чем комара летом в тундре. Помни, обманом да обсчетом купец царствует.

– Ладно, отец Даниил! Поговорили, и будет! – заканчивал разговор зять.

А сегодня священнику так хотелось увидеть, как плавят медь. Он сидел с Сотниковым и откровенно горестно вздыхал:

– Я их благословлял, я их кропил, а меди не увижу! Обидно, Киприянушка, что не берешь меня. Я бы еще молебен отслужил по случаю меди. Не освятить металл, что младенца не крестить! Грешно! Не дай, Бог, кирпич треснет.

– Типун тебе на язык, батюшка! И выпил мало, а плетешь ахинею. Хоть крестом осеняй себя после таких слов, – обиделся Киприян Михайлович. – Увидишь! Дело б только пошло! В какую копейку выльется пуд меди – я пока не знаю. Но выгоды особой не предвкушаю. Буду радоваться тому, что руда медной оказалась. А убытков много. Каждое новое дело начинается с них. Одна надежда на Инютина да на Буторина. Они умеют слово держать да честь беречь. А Петр – осторонь! Не хочет кротом выглядеть. Капиталы чистенькие любит считать. Поеду, погляжу да покумекаю, что дальше с рудником делать.

Петр скривил губы, но смолчал.

Середина августа была по-летнему жаркая. Гнус, отжив, отпущенное природой, шел на убыль. Парили озера и болота. Птицы высиживали и доглядывали молодняк. Птенцы проклевывали яйца и, выпучив глазенки, выскальзывали в многотравье тундры. Песцы вылизывали влажную скорлупу, охотились за утками-линюхами да ловили коричневатых мышей. Многоголосый птичий гам стоял над тундрой.

Небольшой обоз из десяти оленьих упряжек подъехал к руднику. Взмыленные олени тяжело вдыхали прогретый воздух и посматривали на Хвостова, ожидая от него скорый отдых. С легких иряк сошли Киприян Михайлович Сотников с сыном и Петр. Остальные нарты с провиантом, вином и пивом привел Мотюмяку Хвостов.

– А что нас никто не встречает? – съехидничал Петр. – Кто здесь хозяин? Ты, Киприян, или Инютин с Буториным?

Сотников-старший искоса взглянул на Петра.

– Не язви под руку, а то невзначай огрею тебя хореем! Люди заняты делом. Управляются добре и без меня.

У Сашки брови поднялись. Видел он по Енисею станки, но такой рудник – ни разу. Впереди полыхало что-то непонятное для него. Клубы дыма плескались наружу и исчезали. Над кирпичной стеной висело густое марево.

– Тятя, что горит?

– Это сердце рудника – медеплавильная печь. Я все покажу и расскажу! – пообещал Киприян Михайлович.

От штольни спускались Степан Буторин и Федор Инютин в черных жилетах, белых манишках, в блестящих от дегтя сапогах.

– Ну, вы, братцы, как управляющие алтайских заводов. Шик-блеск и шляпы с накомарниками! – подивился Петр Михайлович.

– Да, с утра сходили в баню, потом прифрантились. Приноравливаемся к новой одежде. Надоели посконь да бродни. Вас ждем. Праздник должен быть во всем, – сказал Федор Кузьмич.

Обнялись с Сотниковым-старшим, Хвостовым, по-взрослому протянули руки Сашке.

– Степан Варфоломеевич! Дай-ка пару мужиков нарты разгрузить. Кое-что привезли на гулянку. Пусть кашевар готовит на завтра большой обед. А пока пойдем посмотрим хозяйство. Манишки-то, видно, рано надели. Запылятся задень. Моя Катюша вам кое-что передала. Завтра еще нарядней будете.

По руднику двигались медленно. Зашли в барак, в кузницу, затем в балаганы с углем и рудой.