"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Божич Бранко. Страница 113

– В змея ты превратишься для себя, а не для меня. Когда будешь к этому готов, разумеется. Мне бы хотелось только одного: чтобы ты просто немного поумнел. Чтобы разум, а не страсти управляли тобой. Чтобы ты поднялся на ступеньку вверх и взглянул на мир и его устройство беспристрастным взором бога, а не замутненными моралью глазами человека. И первый к этому шаг: забудь об ученых. В жалости к ним нет для тебя никакого смысла. Ты создаешь проблему себе, мне, Драго, но себе более всего. А для чего? Я мог бы понять всепоглощающую страсть к женщине или непреодолимую любовь к матери: от заложенных в человека звериных инстинктов отказаться трудно, хотя я знаю людей, которые перешагивали и через это. Но ведь твое желание их спасти – это лишь голос совести, не так ли? Ты почему-то решил, что должен или спасти их, или разделить их участь. Но с чего ты так решил? Что заставило тебя принять это нелогичное решение? Ни тебе, ни твоей семье, ни твоему миру это не принесет ровным счетом ничего: учеными они больше не будут, каждый из них до конца своих дней будет славить Предвечного и его чудотворов, причем искренне, искренне! Ты этого хочешь? Нет, ты хочешь снять с себя чувство вины, рациональность сделанного выбора тебя не волнует.

– Рациональность? – Зимич немного опешил. – Меня волнует человеческая жизнь. Она сама по себе имеет смысл, она ценна независимо от того, что кажется или не кажется кому-то рациональным.

– Ты ошибаешься. Никакой ценности в человеческой жизни самой по себе нет.

Зимич поднялся. Ненависть. Ненависть – вот что превращает человека в змея.

– Я очень хочу запомнить эти слова, Айда. Я хочу их запомнить, чтобы когда-нибудь увидеть, как они обернутся против вас. И я это увижу.

Айда рассмеялся. Когда он смеялся, лицо его не становилось беззащитным, как это бывает у других людей…

– Неужели ты думаешь, что я прогневлю ими Предвечного?

– Нет. Я не настолько наивен. Я не верю ни в высшую справедливость, ни в судьбу. Я верю… в себя, в людей.

– А, так это ты мне угрожаешь? – Айда рассмеялся еще громче, и к нему присоединился Драго.

– Пока нет. Мне нечем тебе угрожать.

Проклятый дом! В нем нет ни одного угла, где можно захлопнуть за собой дверь! Нельзя одновременно ненавидеть и просить. Нет, не превращения в змея они требуют – они хотят гораздо большего: чтобы Зимич принял их дружбу, повязал себя чувством долга и благодарности. Или отказался от честности, а вместе с ней – от чести. Притвориться единомышленником, делать вид, что согласен строить вместе с ними какой-то абстрактный мир просвещенных? Или дождаться исполнения желаемого, чтобы потом плюнуть им в лицо? Должно быть, это самый правильный выбор, самый… рациональный. Так поступают тысячи людей. Но почему-то этих людей считают подлецами.

Наверное, пришло время воспользоваться рекомендательными письмами отца. Драго не обманул: все бумаги Зимича – и изъятые при аресте, и оставленные в комнате над пивной – доставили в этот дом вместе с другими вещами, и Зимич без труда нашел их в одном из многочисленных ящиков письменного стола. Он всегда хотел иметь большой письменный стол, чтобы на нем можно было раскладывать и бумаги, и книги, и ставить чашку с чаем или бокал с вином – не рискуя опрокинуть на написанное. Обычно же на его письменном столе помещалась одна книга, один лист бумаги и чернильница с перьями. Этот стол был слишком велик, на нем можно было разложить сотню книг одновременно. Но зачем, если до крайних все равно не дотянуться со стула?

Все три рекомендательных письма сохранились в запечатанных конвертах. Одно – в Казначейство, чиновнику весьма и весьма высокого ранга, второе – во дворец Правосудия, одному из многочисленных помощников Государственного обвинителя, третье – в бригаду армии Государя. Зимич решил начать с помощника Государственного обвинителя, да и идти было недалеко… Но, конечно, визит пришлось отложить до утра – на улицах давно стемнело, и в окнах Дворца Правосудия свет уже погас.

Зимич не хотел никого видеть и даже подумывал вернуться в пивную на площади Совы или поискать другую комнату, но представил себе уговоры и шум вокруг его ухода – и остался ночевать, запершись в кабинете, где стоял мягкий и широкий диван с горой думочек и теплым пледом.

Он и хотел бы заснуть, но не смог. Дивна Оченка… Неужели они в самом деле верят, что ему все равно, кто она такая? Неужели они считают, что ему все равно, о чем она думает, к чему стремится, что считает правильным, а что – нет? Он полюбил девушку, которой нравилась сказка про людоеда, которая хотела быть Весной на празднике, которая… думала так же, как он.

А он-то, дурак, поверил в ее восхищение, в ее честность, в ее прямоту. А ей всего лишь было нужно привязать его к себе, уложить в постель, вскружить ему голову, чтобы он перестал соображать. Нет вопросов, удалось ей это блестяще. Недаром в лесу, в своей избушке Айда Очен так подробно расспрашивал его о девушках. Наверное, и поил для этого – чтобы расспросы казались непринужденными. Со Стёжкой не вышло – предложил девушку получше?

Шалопай, бабник, пьяница. Получил по заслугам…

Но мама, мамочка… Это же невозможно больно… Никакой ненависти не хватит, чтобы такое вытерпеть… И пот со лба, и стон – потому что зубы сильней уже не сжать. Радуйтесь, смотрите в замочную скважину, прислушивайтесь – этого хотели? Раздавить остатки воздушного замка, последнюю иллюзию, надежду на счастье? Выжечь дотла все светлое, выморозить все теплое, оставить лед и пепел? Чтобы на их месте прорастить рациональность и целесообразность? Нет. Не рациональность – ненависть. Ненависть – вот что превращает человека в змея…

17 мая 427 года от н.э.с.

Темный бог Исподнего мира шустрой ящеркой двигался вслед удалявшейся фигурке мальчика, обгонял его и прятался в траве змеей, так хорошо видевшей теплое тело на расстоянии. И был готов в любую минуту из неопасной гадючки превратиться в аспида – если хоть малейшая угроза для жизни мальчика появится в лесу.

Но лесное зверье чувствовало присутствие бога и не спешило переходить мальчику дорогу, а люди редко встречались в этих пустынных местах.

Утомившись двигаться перебежками (а холоднокровные твари медлительны стылыми ночами), темный бог лягушонком спрыгнул с ветки на рюкзак, закинутый мальчиком за плечо, – мальчик ничего не заметил. Зеленая ящерка юркнула внутрь рюкзака и замерла на корешках книг, впитывая шедшее от тела тепло.

Йока добрался до Магнитного к восьми утра, пройдя по лесу не меньше шести лиг. Спать ему не хотелось, и усталости он не чувствовал, пока не оказался на вокзале – в маленьком деревянном домике с залом ожидания в сотню квадратных локтей и одним окошечком кассы. По стенкам стояли дешевые фанерные кресла с отломанными подлокотниками, и, пока касса не открылась, Йока сидел в одном их них, откинув голову и давая отдых спине и ногам. Никакого расписания поездов в здании вокзала не было, а над кассой висело только одно объявление: «В пятницу, 22 мая 427 года, поезд на Славлену отправится в 19-00. Будьте внимательны!»

Отец дал ему с собой карманных денег, и тратить их Йоке пока было некуда, но он сомневался, хватит ли ему на билет, ведь ехать предстояло далеко. В конце концов Йока успокоился на том, что купит билет третьего класса.

Но он и представить себе не мог, что пассажирские поезда в Славлену ходят из Магнитного только один раз в неделю – по пятницам! Это ему сказали в кассе, которая открылась в девять утра.

– А зачем тогда нужна касса?

– Люди иногда заранее берут билеты, – невозмутимо ответила кассирша.

– Скажите… Я знаю, что к товарным поездам прицепляют пассажирские вагоны… На них билеты продаются?

– Да. Но только второй класс, ни первого, ни третьего нет. На них обычно никто не ездит.

– А почему?

Кассирша посмотрела на него как-то странно, будто он спросил у нее, который сейчас год.

– А когда пойдет ближайший товарный поезд?