"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Божич Бранко. Страница 187

День давно повернул к вечеру, когда темные башни разрушенной крепости проступили сквозь морось, как кляксы на сырой бумаге: Цитадель. Спаска узнала эти стены, которые видела лишь однажды, под бой барабана в замке Милуша. Только теперь тут бродили тени – те же тени, что и на Змеючьем гребне. Тысячи колдунов, их пожрало болото… Черная смерть в черной крепости…

Спаска прошла мимо, издали разглядев Змеючий гребень. Ночевать там не хотелось – слишком страшно одной и слишком близко к тому, что дремлет в глубине его лога. Но на Лысой горке были землянки, печурки в них, там можно было согреться и найти что-нибудь съестное. Усталость навалилась на нее новым соблазном: не ходить никуда. Остаться рядом с Цитаделью, в кругу ее теней, слиться с ними насовсем. Спаска размышляла об этом, а ноги сами несли ее к Змеючьему гребню, к Лысой горке. Она не сразу разглядела дымок у ее основания – его заслоняли черные скалы гребня. На болото спускались сумерки, и дымок сливался с ними, вплетался в холодный осенний туман.

У самого края болота, в кустах барбариса гас костер – тлевшие угли уже затянуло серым налетом. Кто-то был здесь недавно, но уже ушел. Спаска присела, протянула ладони к теплым углям и увидела, что руки перепачканы в чем-то ржавом: такие следы оставляла бурая руда. Только под ногтями грязь была не бурой, а черно-красной, и, разглядывая ее, Спаска вдруг поняла, что это кровь. Мамина кровь.

И тогда она закричала. Не заплакала, просто закричала, как кричат от боли. Крик завяз в плотном тумане, заглох, не долетев и до Лысой Горки. Но тут же в ответ на него раздались шумные чавкающие шаги на сырой тропе: кто-то бежал в ее сторону, брызгаясь грязью.

Спаска испугалась того, что наделала, вскочила и поспешила укрыться в понурых кустах барбариса, подумав, что кроме колдуна так уверенно бежать через трясину мог только человек, которого послало болото. Сквозь колючие ветки она не сразу разглядела Славуша, выскочившего к костру. Он тяжело дышал и в недоумении оглядывался по сторонам.

– Кто здесь? – спросил он хрипло и с угрозой. Поверх колдовской рубахи на нем была надета какая-то драная стеганка, а широкие сапоги, доходившие почти до колен, явно ему не принадлежали.

Спаска ничего не ответила, только вышла из-за кустов.

– Спаска? Откуда ты? Как ты здесь оказалась? – Славуш опешил. – А где Ягута?

– Убили гвардейцы, – ответила она, поразившись, как легко ей дались эти слова.

– И ты пришла сюда одна? – Он начал стаскивать с себя стеганку.

– И маму тоже, – добавила Спаска.

Он растерялся и не знал, что́ надо говорить.

– Да как же… Как же ты пойдешь до замка босиком?.. Хочешь, я понесу тебя?

Она покачала головой.

Славуш закутал ее в стеганку и попытался надеть на нее свои огромные сапоги, но лишь напрасно промочил ноги – Спаска и шагу сделать не смогла. И он всерьез собирался ее нести, но она сказала:

– Не надо. Мне не холодно.

– Да это ерунда, ты просто уже не замечаешь… Тебе надо в тепло, скорее! А сейчас начнет темнеть.

– Та́к мы пойдем быстрей, – ответила Спаска.

Она не почувствовала радости – потому что не чувствовала ничего. И по дороге к замку молчала. И Славуш молчал тоже – наверное, понимал, что слова не помогут, ведь его родители тоже умерли. И только когда они подходили к крепостной стене, он вдруг спросил:

– Почему ты не плачешь?

Спаска не могла ответить на этот вопрос. Ей не хотелось плакать. Ей казалось, что слезы смоют последнее препятствие между ней и болью, от которой она бежала. Если плачешь, значит все произошло на самом деле, значит веришь в случившееся и его уже нельзя изменить.

Чернокнижник еще не спал, когда Славуш привел к нему Спаску.

– Я услышал ее крик… за восточной стеной… – соврал Славуш. – Она… не плачет.

– За восточной стеной? – Милуш посмотрел на своего ученика строго и подозрительно. – Или ты опять один пытался пройти в межмирье?

Славуш неопределенно пожал плечами, а его учитель внимательно посмотрел на забрызганные грязью сапоги. Но не стал ругать Славуша, лишь процедил ворчливо:

– Будь осторожен. Бояться на болоте надо не только гвардейцев.

И Спаска почему-то подумала не о старухе в куколе, а о человеке по имени Прата Сребрян…

Баба Пава вымыла ее в бочке с горячей водой и уложила в постель, полную грелок, перин и подушек, но Спаска все равно не согрелась. И, как ни старалась, не могла не думать о том, что теперь купать ее будет только баба Пава… За это Спаска невзлюбила ее еще сильней.

Отец приехал в замок через час. Спаска думала, что он станет ее утешать и тоже спросит, почему она не плачет, но он, присев на корточки у нее в изголовье, шепнул:

– Я не успел.

От него пахло конским потом, болотом и дождем. И с плаща, который он скинул у двери, на пол громко капала вода.

– Ты ехал на лошади? – спросила Спаска.

– Какая разница? Я все равно не успел.

Нельзя грезить о мертвых, нельзя! И все могло бы повернуться иначе, если бы… Но это в хрустальном дворце все было как в сказке. Если бы отец успел, его бы тоже убили.

– Хорошо, что ты не успел, – выговорила Спаска.

Он медленно опустился на колени, сжал руками виски и уткнулся лицом в перину. Спаска вытащила руку из-под одеяла – сразу стало очень холодно – и тронула его волосы.

– Татка, не надо… Ты не виноват.

Он поднял искаженное болью лицо:

– О, добрые духи… Как ты меня назвала?

– Никто же не слышит. Наверное.

Она тронула его за руку – чтобы он не сжимал голову, – но отец испугался еще больше, положил руку ей на лоб и тут же вскочил.

– Да чтоб-в-твою-душу-мать! Где твоя нянька? Куда она смотрела!

Он кинулся к двери, но баба Пава уже вошла в комнату (как будто подслушивала и чего-то ждала).

– Что ты орешь? – осадила она отца.

– Она же вся горит! Это же лихорадка!

– Выискался самый забочий! А то без тебя не разобрались! Где ты был, когда дитя сутки по болоту босиком бродило? Распустил тут нюни: не успел, не успел… Дурак он и есть дурак! Пожалеть девочку надо, приласкать, чтобы растаяла она, чтобы расплакалась! А не биться об стенку головой!

Отец хотел что-то возразить, но сник и прикусил губу. Баба Пава немного смягчилась и проворчала:

– Милуш ее уже смотрел, сказал – пока ничего страшного. Он грудной горячки боялся очень, но, говорит, не похоже.

Она вздохнула и пошла назад. Только у двери оглянулась и шепнула:

– Иди, обними дитя… Что встал-то?

Спаска проснулась в полной темноте – в комнате никого не было. Очаг погас (даже угли остыли), дождь уныло шуршал по крыше, из окна не пробивалось ни капельки света. И голос болота был слышен сквозь стены: «Иди сюда… Иди, не бойся…» Не со Спаской говорило болото, с кем-то другим. И этот кто-то противился зову, упирался, не хотел его слушать. «Дай! Дай!» – требовало болото. Ненасытное… И Спаска подумала, что комната ее не заперта, а она совсем одна здесь. Она не привыкла быть одна, и не темноты вовсе испугалась, а одиночества.

По ковру тянуло холодком, пятки укололо жесткими ворсинками. Спаска соскользнула с кровати и прижалась к стене; ей казалось, что дверь вот-вот распахнется: тот, кто не хотел умирать, думал откупиться от болота, отдать ему кого-нибудь другого. Маленькую девочку принести в жертву легко…

Спаска остановилась перед дверью и прислушалась: в темном коридоре было тихо. Скользнуть в эту темноту – и никто ее там не найдет. Спаска приоткрыла дверь – та потихоньку скрипнула. Нет, в темноте никого не было. Два шага вперед, и темнота обняла Спаску, спрятала надежней, чем дверь с засовом. Тот, кто не хотел умирать, поднимался по лестнице, сняв обувь: его шагов не распознал бы никто. Только Спаска – змеиная кровь – телом ощущала его приближение.

Она не побежала – спокойно направилась в противоположную сторону, миновала темный коридор, свернула в другой, в конце которого брезжил свет, – к покоям Чернокнижника. Может быть, ей только показалось, что дверь в ее комнату скрипнула…