Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - Найфи Стивен. Страница 31

Главной причиной кампании по реабилитации семейных отношений было желание привезти в Англию сестру Анну. Подыскав для нее место гувернантки в английской семье, он сумел бы одновременно облегчить финансовое положение в пасторском доме и вернуть расположение родственников. В январе Винсент приступил к реализации этого плана. Он упорно убеждал родителей в целесообразности приезда сестры в Лондон: здесь у Анны было бы больше предложений, чем в Голландии, здесь она могла бы лично пройти собеседование, к тому же для нее это была бы отличная возможность попрактиковаться в английском языке. Он размещал объявления в газетах, выбирал подходящие вакансии и составлял письма потенциальным работодателям. Он даже готов был вернуться домой и сопроводить Анну в поездке через Северное море. «[Винсент] такой милый, – писала его мать. – Он так старается помочь».

С Анной Винсент говорил в другом ключе, стремясь увлечь заманчивой идеей одинокое сердце девочки-подростка. Он расхваливал теплоту и гостеприимство матери и дочери Лойер – ведь это так не похоже на формальную атмосферу в школе-интернате. Винсент обещал, что, как и для него, для нее они станут второй семьей. Он писал, что они с Евгенией решили «быть друг другу как брат с сестрой» и Анна тоже «должна воспринимать ее как сестру». «Будь добра к ней хотя бы ради меня», – подытоживал он. Урсула написала Анне душевное письмо, в котором заклинала ее считать дом на Хэкфорд-роуд «своим» и приглашала ее на празднование помолвки Евгении с неким «приятным молодым человеком, который сумеет оценить ее по достоинству».

Угнетенные постоянными денежными трудностями, родители Винсента нехотя согласились поддержать его план. Было решено, что в июне он приедет в Хелворт, чтобы сопроводить Анну в Англию, поможет ей найти работу и первое время будет поддерживать. Винсент был в восторге. «Наша Анна приедет сюда, – писал он друзьям. – Какая радость для меня. Я сам не верю своему счастью».

Но, несмотря на благосклонную оценку родными усилий Винсента, место успешного и заботливого сына в семье уже было занято. В ноябре, через полгода после переезда Винсента в Лондон, Тео перевели в гаагский филиал «Гупиль и K°». Теперь он жил в доме, где прежде жил его брат, и выполнял в магазине бо́льшую часть его обязанностей. Как когда-то Винсент, второй племянник Сента Ван Гога также получил от управляющего Терстеха приглашение на чашку кофе и назидательную беседу.

Контраст между братьями не мог быть разительнее. Благодаря приятным манерам и мягкости Тео легко вливался в любое общество. В Гааге, как прежде в Брюсселе, Тео незамедлительно принялся заводить полезные знакомства в профессиональной среде. Клиенты хорошо отзывались о нем. Тео не только больше Винсента был похож на своего знаменитого дядю внешне, он унаследовал его красноречие, «золотой язык». Уже в шестнадцать лет Тео «знал, как обращаться» с клиентами: как «помочь им сделать наиболее правильный выбор» так, чтобы «они полагали, будто это их собственное решение». Вскоре Тео заслужил похвалу не только своего требовательного начальника («Ты словно рожден для этого бизнеса», – восхищался Терстех), но и всевидящего дяди Сента, который не желал слышать ни слова против этого племянника.

После всех связанных с Винсентом разочарований вести об успехах Тео встречали в Хелворте с радостью и облегчением. Он не только вновь подарил семье надежду на явление достойного наследника дяди Сента, но в свои семнадцать лет практически обрел финансовую независимость и сам оплачивал жилье и стол. «То, что ты уже зарабатываешь столько денег, – большая честь, – писал Дорус. – Это кое о чем говорит!» В Гааге Тео с радостью исполнял семейные обязанности, которыми Винсент часто пренебрегал: ходил с визитами к родственникам и друзьям семьи, аккуратно вел переписку и был неизменно внимателен к родным. Тео являл пример образцового сына семьи Ван Гог, родители осыпали его благодарностями, поощрениями и откровенно выделяли среди остальных детей (в 1874 г. на свой двадцать первый день рождения Винсент получил от родителей запонки, пирог и шоколад, Тео же, на свой семнадцатый, – новый костюм, шарф и пару лайковых перчаток). «Будь здоров и всегда оставайся для нас источником радости и образцом успеха», – писали они ему.

Успехи Тео, активно обсуждавшиеся в письмах ко всем членам семьи, не остались не замеченными и в Лондоне. Во время рождественских праздников Винсент уже узнал от Терстеха о стремительном карьерном продвижении брата. Он написал Тео, что рад за него, но отчего-то, ведя активную переписку с другими членами семьи, Винсент стал писать брату реже и, кажется, с меньшей охотой: письма старшего брата к младшему свелись к коротким формальным запискам. Двухмесячный перерыв в общении он довольно грубо объяснил тем, что был очень занят. Прекратились и вечные просьбы рассказать о виденных картинах, поделиться свежими художественными впечатлениями. Теперь Винсент высокомерно предлагал Тео «подумать и, может быть, задать ему какие-нибудь вопросы [об искусстве]». Тео быстро приспособился к новому, нерегулярному ритму переписки и иногда по несколько недель не отвечал на письмо брата, в отличие от Винсента, который, как правило, писал ответное письмо в течение одного-двух дней. Эта асимметричность будет свойственна их отношениям и в будущем.

К концу июня, когда Винсент вернулся в Хелворт, чтобы затем ехать с Анной в Лондон, отношения между братьями охладели окончательно. Дома Винсент также не получил теплого приема, на который надеялся. Вместо интереса к его новой жизни и новой семье он обнаружил лишь подозрительность. Возможно, в этом была виновата сестра Анна. Попытки Винсента сладкими посулами втянуть ее в свои планы обернулись против него. Питая врожденную страсть к сватовству, Анна начала плести кружево школьных фантазий после получения первого же его письма с описанием семьи Лойер. И хотя Винсент предупредил ее: «Старушка, не думай, что в этом есть что-то большее, чем я тебе написал», сестра немедленно поделилась с Тео своими догадками – Винсента и Евгению «связывает нечто большее, чем просто братская любовь». Сколько бы Винсент ни отрицал этого и ни запрещал Анне «упоминать об этом дома», она без раздумий намекала на зарождающуюся любовь родителям, так же как ранее говорила о ней Тео. Последовавшее «уточнение» о помолвке Евгении с другим мужчиной лишь усугубило замешательство и озабоченность семьи, которая уже не раз имела повод сомневаться в достойном поведения Винсента. К тому же в Хелворте наверняка прослышали о его странном эпистолярном ухаживании за Каролиной Ханебек.

Отец и мать, как всегда, винили во всем окружение Винсента. «Дамы, в доме которых живет [Винсент], совсем обычные люди, ничего плохого о них сказать нельзя» – так мать оценивала первое лондонское жилье Винсента. Мать и дочь Лойер не удостоились подобной похвалы. Противоречивые сведения об избраннике Евгении выставляли в невыгодном свете и ее мать Урсулу, которую матушка Винсента пренебрежительно называла «та старая дама». Разве порядочная мать допустит двусмысленную ситуацию, которая может пагубно сказаться на репутации дочери? Да и сами жизненные обстоятельства, в которых оказались эти женщины и которые казались Винсенту столь трогательными, в глазах его родителей выглядели подозрительно и противоестественно. «Их семья не такая, как у других людей», – предупреждала Тео мать. Дорус же и подавно сомневался в нравственности любой затеи, где ему чудился налет французской аморальности. Мысль о том, что Евгения могла быть внебрачным ребенком, приводила его в настоящий ужас. В Хелворте были напуганы «множеством тайн», окутавших дом на Хэкфорд-роуд, и опасались, что семейство Лойер «приносит Винсенту один вред».

Чем больше Винсент живописал радости жизни в «прекрасной» новой семье – он называл ее «убежищем от жизненных трудностей и проблем», – тем больше его родители тревожились, как бы очередная странная блажь их сына не окончилась жестоким разочарованием. Чем подробнее он описывал дружелюбие, с которым к нему относятся, тем больше родителям чудилось, что жизнь Винсента на Хэкфорд-роуд слишком одинока и изолирована. Его мать обижали пылкие рассказы Винсента о семейном тепле, которое он нашел вдалеке от дома, беспечность, с которой он пропустил семейное Рождество. В мире Анны, где семейные связи были неизменны и нерушимы, не было места для его опрометчивых заявлений о новых «братских» отношениях и призывов воспринимать этих далеких незнакомцев как членов семьи. Дорус разделял опасения жены.