Ацтек - Дженнингс Гэри. Страница 30

В последующие годы никогда не повторялись ни столь массовая резня, ни столь массовое пиршество, ибо необходимости в насыщении голодной толпы уже не возникало. Поэтому жрецы разработали и установили порядок поедания жертвенных трупов, превратив это действо в ритуал. Впоследствии воинам, захватившим пленных, отдавали лишь символические кусочки мышц убиенных, которые они съедали в строгом соответствии с установленным обрядом. Остальное же мясо распределялось среди действительно бедных людей, в основном рабов, а в таких городах, где, как в Теночтитлане, имелись общественные зверинцы, трупы скармливались животным.

Человеческая плоть, как почти всякое другое мясо, будучи надлежащим образом разделана, приправлена и приготовлена, представляет собой вкусное блюдо и за отсутствием другой мясной пищи вполне годится для пропитания. Другое дело, что, подобно тому как браки между родственниками (а таковые были распространены среди нашей знати) хотя и приносили порой превосходные плоды, но чаще вели к вырождению потомства, так и люди, постоянно питающиеся человеческим мясом, надо думать, обрекают себя на упадок. Точно так же как род, дабы процветать и здравствовать, нуждается в притоке свежей крови со стороны, так и кровь человека улучшается благодаря употреблению мяса других животных. Таким образом, как только Суровые Времена миновали, поедание убитых ксочимикуи стало для всех, кроме совсем уж бедных, не более чем религиозным ритуалом.

Однако первая Цветочная Война, уж не знаю, было это совпадением или нет, привела к такому успеху, что те же самые шесть народов впоследствии постоянно продолжали затевать подобные войны, дабы оградить себя от возможного гнева богов и не допустить повторения Суровых Времен. Правда, осмелюсь предположить, что в дальнейшем у Мешико не было особой нужды в такой уловке, ибо Мотекусома и Чтимые Глашатаи, которые стали его преемниками, больше не допускали того, чтобы промежутки между настоящими войнами затягивались на годы. Редко бывало, чтобы наши войска не находились в походе, увеличивая число племен, платящих нам дань. Однако аколхуа или текпанеки, не столь могущественные и воинственные, вынуждены были затевать Цветочные Войны, ибо им больше негде было черпать жертвы для своих богов, а Теночтитлан, ставший прародителем подобных сражений, охотно продолжал в них участвовать. В таких случаях Союз Трех по-прежнему выступал против тлашкалтеков, миштеков и уэшоцинеков.

Воинам было все равно, где сражаться. Вероятность не вернуться с завоевательной или с Цветочной Войны была одинаковой, равно как и возможность стяжать славу героя и заслужить награду имелась как и у того, кто устилал поле боя телами убитых врагов, так и у того, кто приводил с равнины множество живых пленников.

– И запомни, Связанный Туманом, – сказал мне Пожиратель Крови в тот памятный день, – ни один воин – ни в настоящей войне, ни в Цветочной – не должен заранее настраиваться на смерть или пленение. Ему следует надеяться выжить, победить и вернуться с войны героем. Не стану лицемерить, мой мальчик, воин вполне может погибнуть вопреки всем своим надеждам и чаяниям, однако если он пойдет в бой, не рассчитывая завоевать победу для своего войска и славу для себя, вот тогда он погибнет наверняка.

В ответ я, не желая выглядеть малодушным, высказался в том смысле, что не боюсь смерти в бою или на жертвеннике, хотя, по правде сказать, и то и другое вовсе меня не привлекало. Я прекрасно понимал, что в любом случае, хоть на настоящей войне, хоть на Цветочной, я все равно окажусь разве что среди «пеленающих» или «поглощающих», обязанности которых с равным успехом можно было возложить и на женщин. Поэтому я спросил наставника, не кажется ли ему, что я мог бы принести народу Мешико бо́льшую пользу, будь у меня возможность проявить другие свои таланты?

– Какие такие другие таланты? – пробурчал Пожиратель Крови. На миг этот вопрос поставил меня в тупик, но потом мне подумалось, что, добившись успеха в искусстве рисуночного письма, я вполне мог бы сопровождать армию в качестве отрядного летописца. Мог бы сидеть в сторонке, где-нибудь на вершине холма, и описывать действия командиров и особенности хода сражений в назидание будущим военачальникам.

Однако когда я изложил все это наставнику, старый вояка посмотрел на меня с раздражением.

– Сначала ты говоришь, будто видишь слишком плохо для того, чтобы сражаться с противником лицом к лицу, а потом заявляешь, якобы способен издали, со стороны узреть всю сложность битвы. Связанный Туманом, если ты добиваешься того, чтобы тебя освободили от военной подготовки, то выброси эту дурь из головы. Даже если бы я и захотел, то все равно не смог бы освободить тебя от занятий, ибо не могу нарушить предписание.

– Предписание? – озадаченно пробормотал я. – Что еще за предписание, наставник? Чье?

Он раздраженно нахмурился, как будто я поймал его на невольной обмолвке, и проворчал:

– Я сам устанавливаю себе предписания, ясно? Я сам налагаю на себя обязательства в отношении учеников, а мое глубокое убеждение состоит в том, что каждый мужчина за свою жизнь просто обязан побывать хоть на одной войне, на худой конец, поучаствовать хоть в одном бою. Если он уцелеет, это научит его по-настоящему ценить жизнь. Все, мой мальчик. Жду тебя, как обычно, завтра вечером.

С тех пор я регулярно ходил на военные занятия, да и что еще мне оставалось? Будущее по-прежнему представлялось мне неясным, но в одном я был уверен: чтобы избежать ненужных и неподходящих тебе обязанностей, существуют два пути. Следует доказать или полную свою неспособность к тому, что тебе хотят навязать, или же, наоборот, убедить начальствующих, что ты слишком хорош для такого дела и годишься на большее. Если бы мне удалось стать искусным писцом, никому и в голову бы не пришло, что я должен проливать свою кровь на поле боя. Поэтому я усердно посещал как Дом Созидания Силы, так и Дом Обучения Обычаям, а в свободное время тайком, неустанно и не жалея сил старался разобраться в секретах искусства изображения слов.

Будь этот жест еще в обычае, ваше преосвященство, я поцеловал бы землю. Но раз он ушел в прошлое, я просто распрямлю свои старые кости и встану, чтобы поприветствовать ваше появление так же, как это сделали почтенные братья.

Для меня большая честь, что вы, ваше преосвященство, вновь соблаговолили почтить нашу маленькую группу своим присутствием и уж тем более – услышать, как далеко вы продвинулись в изучении записей моего рассказа. Однако должен признаться, что некоторые вопросы, которые пытливо задает ваше преосвященство касательно уже изложенных мной ранее событий заставляют меня в смущении, даже в некотором стыде, опустить веки.

Да, ваше преосвященство, на протяжении всех тех лет взросления, о которых шла речь, я и моя сестра продолжали получать плотское удовольствие друг от друга. Да, ваше преосвященство, мы, конечно, понимали, что предаемся греху.

Скорее всего, Тцитцитлини знала об этом с самого начала, но я был моложе и лишь со временем стал сознавать, что мы с ней занимаемся чем-то непозволительным. Потом, уже повзрослев, я понял, что наши женщины всегда узнавали о тайнах плоти раньше мужчин, и подозреваю, что то же самое справедливо по отношению к женщинам всех рас, включая и вашу, белую. Ибо похоже, что девицы повсюду склонны с малолетства шушукаться, пересказывая одна другой на ушко секреты, выведанные ими насчет своих и мужских тел, а равно и общаться со вдовами и старухами, которые – может быть, потому, что их собственные соки давно засохли, – радостно или злокозненно норовят наставлять молодых девушек в женских хитростях, уловках и обманах.

Я сожалею о том, что недостаточно пока сведущ в новой христианской религии, чтобы знать обо всех ее правилах и предписаниях на эту тему, хотя предполагаю, что она косо смотрит на любые соития, кроме производящихся венчанными супругами-христианами ради появления на свет христианских младенцев. Ведь даже у нас, язычников, существовало множество законов и огромное количество обычаев, ограничивавших эту сторону жизни.