Дом мертвых запахов - Огненович Вида. Страница 8

На суше они оставались немногим больше недели, именно столько, сколько понадобилось взбешенному Дунаю вернуться к своему нормальному течению. Днем они прятались в тростниковых зарослях и густом ивняке, а по ночам выбирались, чтобы украсть арбуз или дыню, фрукты и кукурузные початки, ставшие для них единственной пищей. Поскольку они не разводили огня, чтобы их не выдали дым и пламя, то зябли в сырых камышах, поэтому обычно с наступлением глубокой ночи забирались в какой-нибудь хлев и грелись у теплых боков коров и лошадей. Утра они проводили, купаясь в теплых речных рукавах, часто в дождь. Людей старательно избегали, хотя с трудом заметили бы и ярмарочную толпу, настолько были увлечены друг другом. Но так как ему дорога назад, на корабль, была заказана, а она не могла остаться в городе, то была вынуждена покаянно вернуться на пароход и продолжить путь в одиночестве к Мохачу и Регенсбургу, и дальше, в свою страну, хотя они и договорились никогда больше не расставаться. Правда, связь их продолжилась, но только в переписке, длившейся на протяжении многих лет, которая, без всякого сомнения, была гораздо обширнее десятка писем, найденных после ее смерти. То, что ее писем должно было быть гораздо больше, следует из сохранившихся. Учтивый автор почти каждое письмо начинал с извинений, что, он, как нерадивый корреспондент, отвечает всего лишь одним письмом на несколько. Он усердно ссылался на работу, болезни и разные заботы, а более всего — на плохое знание английской орфографии, что крайне усложняет переписку. В рождественском письме от 1845 года, которое значительно длиннее остальных, любовник исповедуется, что не может описать свои чувства, и поэтому просит ее вспомнить их гнездышко в ивняке и поцелуи в соломе, рядом с сонными коровами. В постскриптуме он обещает писать в будущем более регулярно, потому что наконец-то ему удалось раздобыть венгерско-английский словарь, на который он уже давно подписался, но издание запаздывало, так как автор и составитель словаря, господин Ференц Казинци не мог сразу изыскать средства на печать.

Совершенно случайным знанием этого имени Тесса, тогда еще Элсворт, обратила на себя внимание нового редактора и племянника одного из владельцев издательского дома «Рэндалл & Григгс», в котором она уже несколько лет работала в должности координатора-исследователя. С совпадения интереса к этим краям и началось знакомство, которое изо дня в день становилось все нежнее, и по прошествии известного времени прежняя госпожа Рэндалл должна была вернуть себе девичью фамилию, вместе с солидными алиментами и выигранной в суде опекой над двумя сыновьями, что Томас перенес достаточно тяжело. А Тесса Элсворт вскоре после этого официально стала новым членом семейного акционерного общества «Рэндалл».

И вот, несмотря на то, что все это случилось уже восемь лет назад, мое членство все еще продолжается, у меня даже имеются определенные заслуги и знаки отличия, игриво рассказывала она на веселой рислинг-вечеринке у коллеги Дошена — Летича, делая вид, что не замечает неловкости Томаса, который не разделял ее склонности к сентиментальным историям. И вот так, продолжила она с многозначительным мистическим придыханием в голосе, некая тайная помолвка, начавшаяся в начале девятнадцатого века, совершенная, как рождение Христа, на соломе в каком-то хлеву, увенчалась браком только во второй половине двадцатого, а свидетелем на свадьбе стал Ференц Казинци, родившийся в восемнадцатом веке, точно в день нашего знакомства. И пусть сейчас меня кто-нибудь убедит, если сможет, что это всего лишь простое совпадение, что мы с мужем познакомились при помощи Ференца Казинци, причем именно в тот день, когда он ровно двести десять лет тому назад родился в каком-то помещичьем имении в Венгрии. Ну, может ли это быть случайным, скажите мне. Конечно, не может, все уже было заранее предопределено, сказала девушка Милана, с полным пониманием. Затем Тесса открыла небольшой эмалевый медальон и показала надпись на внутренней золотой пластинке. Там было выгравировано: «Т & Т 27 октября 1969 г.». Это седьмая печать на нашем свидетельстве о браке, добавила она, раскрасневшись. Даже сдержанный Томас немного расслабился. Знаете, объяснял он им, как будто слегка оправдываясь за то, что их пара слишком много говорит о себе, мы взволнованы, для нас это не просто исследовательское путешествие, но и, в определенном смысле, паломничество.

Что скажешь, спросил Дошен своего друга, когда они проводили гостей и отправились на поиски сигарет. Как только разбогатею, открою киоск, который будет работать исключительно по ночам, ушел тот от разговора об англичанах. Но девушка Милана, Вера Томич, вообще-то этнолог, работавшая журналистом в экономической газете, была ими очарована. Они дивные, повторяла она голосом, навевавшим скуку, как горлица майским утром повторяет свое имя, они дивные. Верин внешний вид зачастую весьма успешно скрывал ее заурядность, но манера выражаться и глубина мысли выдавали немилосердно. Дивные, да, дивные.

Итак, Тесса Рэндалл запросила стипендию на исследовательскую поездку в нашу страну, чтобы найти новые сведения, необходимые для дополнения биографии Джулии Пардоу, о которой она пишет книгу. Самое важное, подчеркивала она, если бы ей удалось напасть на след писем своей родственницы, которые та отправляла сюда почти полтора столетия назад, на адрес некоего господина Петрича или Петровича, и она надеется, что эти письма могли сохраниться в частных, муниципальных или государственных архивах. Она будет благодарна каждому, кто любезно пойдет ей в этом навстречу, вежливо добавлено в конце просьбы. Графа «Иностранные языки» была не заполнена, хотя позднее выяснилось, что она довольно прилично может общаться на французском, а в графе «Хобби» кратко указано: любит наблюдать за птицами.

Семейная пара Рэндалл здесь уже довольно долго, оба в полной мере охвачены исследовательской лихорадкой и находятся в постоянном движении. За немногим более двух месяцев, — столько Милан Дошен постоянно с ними куда-то мчится, — они его порядком измотали и немного свели с ума, но все равно он признался своей Вере, хотя и с осторожностью, дабы не вызвать ревность, что это время он бы не променял и на пять лет занятий с лучшими в мире студентами. Впрочем, с момента приезда четы Рэндалл ему всего лишь два или три раза удалось побывать на экзаменах, и даже тогда еле смог отпроситься. Поэтому он попросил освободить его от преподавательской нагрузки, так как работать на двух должностях он не успевает. Я, правда, не могу, объяснял он завкафедрой. Я думал, что больше всего буду занят с ними в самом начале, пока они не найдут квартиру и не устроятся, а потом дела пойдут рутинно. Однако не тут-то было. Они неутомимы. Им все интересно. Очевидно, они решили все то время, что они здесь, использовать по максимуму, и, ей-богу, пока им это удается, единственное, что темп, по крайней мере, для меня, просто убийственный.

Свои истинные впечатления о них и отдельные, совершенно невротические мысли по этому поводу он мог искренне доверить только своему коллеге и приятелю Летичу, которого он звал Летучий, с ним он состязался в остроумии и придумывании прозвищ с момента их знакомства и чаще всего состязание проигрывал. Одно из них завершилось тем, что Летучий раздавал в компании друзей напечатанные визитки, на которых было написано: Милан Дошен, проф. д-р главврач травматологической клиники для поскользнувшихся блох, знаменитый глотатель (жирных) локонов, президент сексологического общества «Пальчич» и начальник питомника для юных дев из провинции. Кто же, как ни неразлучный друг, смеялся Милан. Он любил и уважал Летича, этого тощего дьявола, страстного любителя английской литературы, от романтиков и Шекспира, вплоть до Джойса и Филипа Ларкина. Летич был поборником сравнительно-аналитического метода, яростным болельщиком и знатоком баскетбола, безудержным остряком, который постоянно и беззлобно, почти придурковато, усмехался и подмигивал из-под замызганных очков, вечно окутанный табачным дымом. Он выпускал из рук сигарету и обязательно держал ее горящим концом вниз, так как, согласно его теории, так дым поднимается, как по ниточке, прямо вверх, а не развеивается вокруг, мешая некурящим, которых он обычно ругал за воздержание и пророчил им скорую погибель. Летич — автор многочисленных максим, таких как, например: что пьяницы, регулярно напивающиеся, лакающие все подряд и редко бывающие трезвыми, на самом деле просто великие одиночки, а настоящие неизлечимые алкоголики — именно те, кто пьет умеренно, в одиночку, изысканные вина. Эти «мудрые изречения» принесли ему больше славы и цитировались чаще, чем масса опубликованных им выдающихся текстов, включая объемное исследование, в котором он сделал блестящий сравнительный анализ романтической поэтики Бранко Радичевича и Китса, стихи которого успешно переводил. Дошен восхищался его знаниями, хвалил переводы и многие знал наизусть, а Летич сам себя называл копировщиком и попугаем. Я работаю только на копировальной бумаге, не без горечи говорил он, копирую чертежи.