Я бросаю тебе вызов (ЛП) - Джеймс Лайла. Страница 45

Мои губы разошлись в безмолвном крике, и я сжала кулаки.

Бьянка вбила последний гвоздь в крышку гроба, когда раскрыла свою очередную тайну. 

— Он попросил меня поехать с ним. Он сказал… что хочет быть рядом до конца моей беременности и во время родов.

— Что насчет… его экзаменов?

— Он бросил учебу до конца учебного года.

Мои эмоции душили меня, и колючая проволока скручивалась вокруг моих легких. Я не могла… дышать. О Боже. Это был ад. Чистый, абсолютный ад.

Как… как это произошло?

О верно. Я оставила его.

А теперь он уходил, уходил далеко, вне моей досягаемости. Мои легкие сжались, желудок опустился... а бабочки? Они просто умерли. Пустота оставила во мне глубокую боль. Тишина, которая пришла с последствиями; это было громче любого звука.

Я подавила крик и отвернулась от Бьянки.

— Прости, — прошептала она. Я услышала, как ее ноги шаркают прочь. Дверь открылась, снова зазвенел звонок, холодный воздух ворвался в пустой ресторан, и она исчезла. Как будто ее никогда здесь не было.

Как будто она только что не растоптала мое уже разбитое, истекающее кровью сердце.

Это была моя заслуга, но все равно было чертовски больно.

Это было нелегкое решение, но именно этого я хотела для Мэддокса.

Чтобы он вырос, чтобы он принял на себя ответственность...

Чтобы у этого нерожденного ребенка был достойный отец.

Я ушла ради Мэддокса...

И, как бы больно мне не было, я не жалею об этом.

ГЛАВА 21

Мэддокс

Две недели спустя

Я дал ему еще одну маленькую ложку. Он слабо принял его, пережевывая, как будто ему потребовались все силы, чтобы совершить такой маленький поступок. Он потерял все волосы за три недели. Потерял весь свой вес, пока не стал кожей да костями. Ужасно бледный и морщинистый. Его щеки втянулись, а глаза потеряли свой яркий цвет — в них было пустое выражение.

Брэд Коултер был хилым, почти слишком слабым, чтобы даже сидеть прямо и есть самостоятельно. Через три недели его здоровье ухудшилось, пока ему не понадобилась инвалидная коляска, чтобы передвигаться, и один из нас, чтобы кормить его, помогать вставать с постели. О том, чтобы принять ванну в одиночестве, не могло быть и речи, когда неделю назад он потерял сознание в ванне.

Хрупкий. Больной. Умирающий.

Моя мать отказалась привести домой медсестру. Она была непреклонна в том, чтобы самой заботиться о своем муже, но с течением времени она устала, поэтому я был вынужден вмешаться и помочь.

Если бы меня спросили, почему я бросил этот учебный год и переехал к родителям, ожидая смерти отца – у меня не было ответа.

Я не хотел иметь ничего общего ни с отцом, ни с матерью, но я был здесь.

Заботился о них, как послушный сын. В конце концов, именно этого Лила и хотела. Она сказала мне, что я потом пожалею, если не проведу эти последние дни с отцом. Может быть, она была права, я не знал.

Я ни хрена не знал.

Все, что я знал, это то, что мысль о смерти моего отца оставила тяжелую, глухую боль в моей груди. Мне это ничуть не понравилось, но именно это привело меня сюда.

Вернуться в тот самый особняк, в котором я провел свое детство, одинокий, испуганный… нелюбимый.

Отец закашлялся, и я быстро промокнул уголок его рта. Он принял еще одну ложку, прежде чем покачал головой, показывая, что с него достаточно. Я поставил наполовину полную миску на стол. С каждым днем он ел все меньше и меньше.

Мать встала с усталым вздохом. Она потерла лоб, и я заметил темные круги под ее глазами. 

— Ты не против помочь отцу лечь спать? Есть несколько документов, которые мне нужно прочитать.

— Да, — сказал я.

Брэд одарил меня легкой усталой улыбкой. 

— Ты не обязан этого делать.

— Ты прав, не обязан. — Вот только Лила посмотрит на меня с разочарованием в глазах, если я этого не сделаю.

И, может быть, я делал это для… себя.

— Пошли, старик. Время для твоего прекрасного сна. — Я затолкал его в инвалидное кресло в гостевую спальню внизу. Я помог ему выбраться из инвалидного кресла и лечь в кровать, натянув одеяло на его плечи.

— Мэддокс, — сказал он тихим и хриплым голосом. — Я знаю, что никогда раньше этого не говорил, но я… я… горжусь тобой, сынок.

Я замер, и мой желудок скрутило, шок пробежал по моим венам. Мои кулаки затряслись, а толстая вена на шее запульсировала. Мое сердцебиение эхом отдавалось в ушах, почти слишком громко.

Я покачал головой. 

— Слишком поздно, — сказал я, язвительно улыбаясь.

Брэд кивнул, словно знал, что это будет мой ответ. Он знал, что облажался. 

— Твой выпускной в старшей школе… мы с твоей мамой были там.

— Нет, — прошипел я. — Не были.

Его улыбка была несчастной. 

— Мы были. Мы видели тебя с Лилой, ее семьей и друзьями.

К черту это. Он сейчас морочил мне голову.

— Почему ко мне не подошли?

— И испортить твой особенный день?

Он был прав. Я просто не понял его… почему?

— Ты был таким упрямым, Мэддокс. Все еще такой. Мы потеряли столько лет. Тебе было восемнадцать, а я не знал, как подойти к сыну. Как с тобой поговорить, как снова стать отцом. Я не знал… как. Мои отношения с тобой уже не подлежали восстановлению, и я не знал, с чего начать.

Я кипел, даже когда мои легкие сжались и отказывались дышать. 

— И поэтому ты выбрал легкий путь вместо того, чтобы пытаться?

— Я пытался убедиться, что ты никогда не сдашься… Я знаю, что был строг с тобой. Слишком строг. Но я подталкивал тебя, потому что боялся, что ты либо бросишь школу, либо разрушишь свою жизнь. Так или иначе.

Он вздохнул, и в его груди загрохотало. Дыхание — простое действие, что-то, что является второй натурой человека — он боролся с этим. 

— Вспомни, когда ты в последний раз выходил из моего кабинета. Я предупреждал тебя, чтобы ты не причинял вреда Лиле… потому что ты навредишь себе. Я сказал, что ты на пути к саморазрушению, потому что я знал. Я знал о Кармайклах. Я знал, что ты держишь это в секрете, и я… предупредил… тебя.

Моя спина выпрямилась, и я посмотрел на отца. 

— Как ты узнал?

Его губы скривились, и улыбка напомнила мне мою собственную. Фирменная ухмылка Коултера.

 — Ты копался в ее прошлом и был не так осторожен, как думал. Мэддокс, ты забыл, у меня везде есть глаза и уши. Конечно, я знал.

Проклятье.

Его глаза закрылись, и он снова вздохнул.

 — Прости, я никогда не говорил, что горжусь тобой. — Его голос становился все слабее, пока он не начал шептать эти слова.

— Слишком поздно, — сказал я. Но на этот раз было меньше гнева, меньше огня.

Между нами было слишком много токсичности. Слишком много ненависти, слишком много разочарования и куча негатива. Наше непонимание росло с каждым годом, и это отдаляло нас друг от друга все дальше и дальше.

Мой отец был на смертном одре, чтобы мы попытались исправить это, то, что осталось от этих отношений отца и сына. И поверьте мне, осталось не так уж много.

Убедившись, что он удобно уложен, я выключил свет. 

— Спокойной ночи.

Он промямлил что-то неисправимое в ответ.

Оцепеневший и морально истощенный, я побрел в свою спальню. Поворачивая шею влево и вправо, я пытался снять напряжение. Кожу покалывало что-то яростное, слишком много эмоций, бушующих внутри меня.

Я стянул рубашку через голову и бросил остальную одежду на пол в ванной, прежде чем войти в душ.

Я долго стоял под струей воды и, прислонившись лбом к стене душа, зажмурил глаза. Что, черт возьми, я действительно делал? Здесь, в этом стерильном месте, это не напомнило мне ничего, кроме безобразных моих отношений с родителями.

Они старались, медленно открывались мне. Мы все ели вместе, каждый вечер устраивали киновечер – блядь – моя мама даже испекла мой любимый морковный пирог. Последний раз мамин морковный пирог я ел на свой седьмой день рождения.