Запах Зла - Ларк Гленда. Страница 4
– Ты смеешь спорить со мной, пастух? – не скрывая неудовольствия, бросил жрец.
Он махнул рукой своим приспешникам, и один из них завернул женщине руки за спину; наручники оказались на ней прежде, чем она смогла запротестовать. Громилы явно не раз проделывали подобное. По знаку жреца они потащили женщину на улицу. Лицо стоявшей рядом со мной цирказеанки стало белым, как луговой подснежник. Жрец повернулся к нам.
– Ваши большие пальцы.
Я заморгал и попытался добиться своего:
– Женщине нужна помощь! – Я двинулся к двери, но жрец загородил мне дорогу. – Тогда дай мне заняться мужчиной. – Я указал на лежащего на полу бандита, который еще только начинал шевелиться.
– Ваши большие пальцы! – рявкнул жрец, и в голосе его была такая властность, что я замер на месте.
Цирказеанка пожала плечами и протянула руки. Жрец глянул, кивнул и снова повернулся ко мне. Я понятия не имел, чем он интересуется, но позволил ему посмотреть на мои пальцы. Он этим удовлетворился и сказал:
– Вы здесь – чужаки. Следуйте примеру чистых сердцем, и вам будут рады на побережье. Не соблазняйтесь греховными приманками, которые вы сегодня видели в этом прибежище скверны. – Запах искренности окутывал его, клубясь вокруг. Жрец и в самом деле верил в то, что говорил! Позади него поверженный громила, шатаясь, поднялся на ноги и стал озираться в поисках своих сообщников.
– Ох, думаю, и шанса такого нет, – миролюбиво ответил я, – не грехам же станем мы подражать.
Жрец не обладал достаточным воображением, чтобы почувствовать сарказм. Он склонил голову, подошел к столу, на котором валялись деньги картежников, и, достав кошель, сгреб в него монеты, которые лежали посередине стола. Их было не очень много: деньги в основном лежали перед каждым из игроков, но жрец не обратил внимания на эти горки монет и вышел из зала. Он также не прикоснулся к мечу полукровки, который так и остался висеть на спинке стула.
Я сделал шаг к поднявшемуся с пола бандиту, собираясь предложить ему свою помощь, но тот поспешно выскочил в дверь. Цирказеанка молча села за стол картежников. Я повернулся к трактирщику.
– Что это была за ерунда насчет больших пальцев?
– Ох, жрец проверял, есть ли у вас знак почитателей Фелли: им татуируют на больших пальцах синие кружки – при рождении или в момент обращения.
– А если человек переменит веру? – спросил я.
Трактирщик посмотрел на меня так, словно не мог поверить в подобную наивность.
– Раз став феллианином, им остаешься на всю жизнь. Это не та вера, от которой можно отказаться… по крайней мере оставшись в живых.
– В такое… в такое невозможно поверить! Неужели родители могут приговорить своих детей к пожизненному обязательству?
Трактирщик пожал плечами, показывая, что разделяет мою неспособность понять такое.
– А клеймо на плече женщины? – продолжал я расспросы.
– Оно свидетельствует о ее бесплодии. Мужчин-полукровок кастрируют, а женщин – стерилизуют и выжигают клеймо в знак того, что операция произведена.
– Кастрируют? Стерилизуют? Да кто же это делает? – Мне приходилось слышать о таком, но я почему-то считал, что к подобным зверствам больше не прибегают.
Трактирщик поежился, словно вопрос его смутил.
– Власти. Здесь, на Мекате, – жрецы Фелли и стражники повелителя. Таков закон во всех островных государствах, хотя я слышал, что менодианские патриархи проповедуют против него.
– Это же варварство!
– Ты, житель Небесной равнины, лучше бы отправлялся восвояси, – с сочувствием посоветовал мне трактирщик. – Мир слишком ужасен для таких, как ты.
Я поморщился. Может быть, он и был прав. Я оглянулся на стол картежников и уже собирался сказать об остававшихся там монетах, когда заметил, что они исчезли. Цирказеанка приближалась к нам, держа в руке меч другой женщины.
– Ты не должна этого делать! – выпалил я, не подумав.
Она с невинным удивлением посмотрела на меня.
– Чего?
– Брать все эти деньги.
– Какие деньги?
– Те, что остались на столе.
– Их забрал жрец.
– Он взял только часть!
Я посмотрел на трактирщика, ожидая, что он меня поддержит, но тот только озадаченно вытаращил глаза.
– Да, их забрал жрец, – сказал он. – Все забрал, я видел.
Цирказеанка кивнула.
– Куда они отвели игроков? – спросила она.
– В Феллианское бюро по делам религии и закона, – ответил трактирщик. – Там есть камеры. Завтра они предстанут перед феллианским магистратом. Обе стороны выставят адвокатов, которые будут цитировать Священную Книгу, которая, ясное дело, вдохновлена Фелли, и тот, кто будет лучше цитировать, выиграет дело.
Я разинул рот.
– Это же абсурдно! – Я не так уж разбирался во всем, что касалось судов, адвокатов и магистратов – у нас на Крыше Мекате ничего подобного не водится, – но все равно сказанное трактирщиком показалось мне просто смешным.
– Не для почитателей Фелли, – возразил трактирщик. – Они верят, что Фелли всемогущ и не может ошибаться, так что если магистрат и адвокаты молят о наставлении – а они это делают, – результатом будет то, чего желает Фелли. Примитивная логика. – Трактирщик фыркнул. – Это одна из причин того, что я – менодианин, а не почитатель Фелли.
Я почувствовал к нему симпатию, но вступать в религиозный спор мне не хотелось. У себя на Небесной равнине мы не верим ни в каких богов вообще, что представляется мне гораздо более разумным. Я снова взглянул на цирказеанку.
– Так ты утверждаешь, что не брала деньги? А как насчет меча, который ты держишь?
Мой вопрос ее, казалось, удивил. После некоторой заминки она ответила:
– Я его не краду.
Я растерянно заморгал. В конце концов, меч был у нее в руке, но в ее голосе прозвучала несомненная честность, так что я не знал, чему верить – глазам или ушам.
Цирказеанка кивнула нам с трактирщиком и двинулась к лестнице.
Я посмотрел на трактирщика, но его воинственность исчезла. Более того: он пятился от меня, словно усомнившись в том, что я и в самом деле безобиден. Я пожелал ему доброй ночи и тоже отправился наверх; я был все еще растерян, но хорошо понимал, что поднимать шум было бы глупо. В конце концов, все это меня не касалось.
Я поднялся на несколько ступенек, когда почувствовал, что за мной наблюдают. Я обернулся, но единственной, с кем я встретился взглядом, оказалась птица. Та самая птица, что сидела на балке потолка, только теперь она перелетела на перила лестницы. Она смотрела мне вслед до тех пор, пока я не дошел до своей двери. У меня возникло странное чувство, как будто я соприкоснулся с чем-то, чего не в состоянии понять: птица никак не должна была испытывать чувств, которые я учуял в этом существе.
ГЛАВА 2
Рано утром на следующий день я явился в Феллианское бюро по делам религии и закона, источая сильный – по крайней мере для моего носа – запах тревоги. К моему изумлению, перед зданием уже собралась толпа. Большинство составляли богатые торговцы в сопровождении жен и слуг. Некоторые женщины плакали, а мужчины были столь же мрачными, как их одежды. Они переговаривались, ожидая открытия бюро, перебирая четки и шаркая ногами в своей неудобной обуви.
– Что происходит? – спросил я старика, который торговал жареной морской живностью. От жаровни исходил такой сильный запах, что кончик носа у меня задергался.
Старик безразлично пожал плечами, переворачивая лопаточкой раковины на решетке жаровни.
– Сыновей торговцев вчера арестовали за игру в карты. Родители явились, чтобы их освободить.
Я смотрел на толпящихся вокруг людей. Одна женщина обнимала другую и причитала:
– Ах, Лийта! Разве я не говорила ему всегда, чтобы он был хорошим мальчиком! Я запретила ему выходить из дому вечером, а он не послушался!
Она была одета в красное платье с синей шалью на плечах и в кожаные сандалии. Поскольку это была женщина, никого не интересовало, не окажутся ли ее ноги осквернены пылью. Мужчинам – и жрецам, и мирянам – следовало носить башмаки на котурнах и ни при каких обстоятельствах не прикасаться к земле; им также запрещалось носить одежду ярких цветов, кроме синего. Феллиане не могли ходить по улицам в одиночку: жрецы предписывали им всегда находиться в обществе по крайней мере одного единоверца, по-видимому, в предположении, что это обеспечит их хорошее поведение. Запреты, налагаемые на женщин-феллианок, не были столь строги: им не полагалось только изменять супругу или соблазнять мужчин своим поведением или одеждой. Джастрия однажды объяснила мне эту странность. Дело было не в более снисходительном отношении к женщинам, а в довольно мерзкой особенности феллианства: считалось, что женщины не стоят того, чтобы заботиться об их душах. Владыка Фелли презирал женщин, и Священная Книга была полна рассуждений об их легкомыслии и пустоте, делающих их не способными ни к праведности, ни к истинной учености. Женщина, похоже, могла попасть в рай только в том случае, если ее супруг на протяжении жизни проявлял достаточно благочестия, чтобы ему было позволено прихватить ее с собой. Поэтому богатые женщины часто обзаводились больше чем одним мужем в надежде, что хоть один из них поможет жене попасть на небеса. Джастрия с циничным смехом заметила как-то, что подобный прагматизм говорит об уме женщин, а не об его отсутствии.