Рассказы о любви (сборник) - Петрушевская Людмила Стефановна. Страница 19

Для такого случая восстала из пепла бабушка, Анна Ионовна. Она села сиделкой при Кате. Поддерживала ее, когда ей надо было выйти. Обе были одинаково истощены.

Катя была неглупой девушкой и в конце концов соединила концы с концами — то ли Антон все-таки подал ей знак из своего небытия. Нет, скорее она сама догадалась, почему ему пришлось исчезнуть.

И внезапно Катя перестала разговаривать с матерью.

Через некоторое время бабка пошла за газетой к почтовому ящику и принесла ей конверт без обратного адреса.

Это был пустой заклеенный конверт!

Но почерк, почерк был Антона!

Катя вдруг ожила, даже начала вставать и выходить из комнаты. Чуть ли не была предпринята целая экспедиция «на воздух». Катя к чему-то тайно готовилась.

Катя не знала, что почерк Антона был скопирован Марией Иосифовной со старого пустого конверта, аферист оставил его впопыхах на полу под письменным столом. М. И., вылизывая комнату дочери после ухода самозванца, конверт этот нашла и припрятала. Письмо было написано с зоны, адресок присутствовал, то есть пациент не соврал. Только дата на нем была свежая: едва ли полгода прошло после отсидки, а добрый молодец уже нашел себе Катю, девушку с квартирой.

Письмо было адресовано тоже девушке, видимо, но без адреса: на Центральный телеграф до востребования, Худайбердыевой Е. Г.

Причем письмо явно дошло и было затем отдано автору при встрече. А возвращение писем обычно свидетельствует о гневном и нарочито демонстрируемом разрыве. Любящие обычно берегут адресованные им письма, это очевидно. А равнодушные их просто выкидывают.

Насолил Антоша, насолил этой Е. Г. Но она его тоже любила. Специально пришла бросить ему письмо в лицо.

Теперь: Катя собралась выходить из дому!

Причем бабушка Анна Ионовна видела, что Катя роется в справочнике, явно ищет какой-то номер телефона — что само по себе огромный прогресс по сравнению с предыдущей апатией. Она нашла что ей было надо, далее попросила атлас Москвы. Искала определенную улицу, сообщила Анна Ионовна своей измученной старой дочери.

Мария Иосифовна поняла, что девочка ищет то отделение связи, куда в почтовый ящик было опущено поддельное письмо.

Но сил встать и пойти у Кати не было.

Между матерью и дочерью опять пошли разговоры. Короткие, только по делу. М. И. предложила Кате ставить ей капельницы, чтобы возобновить прежний уровень и поправить цвет лица. Была вызвана лаборантка, взяла анализ крови.

Катя была, что называется, уже здорова «по венере», но слаба как выкинутый на помойку недельный котенок.

В капельницу М. И., разумеется, стала добавлять нужные препараты. Очень осторожно.

С течением времени Катя окрепла, встала, исчезала из дому, затем даже дело дошло до того, что она, совершив огромное усилие, вернулась на свою прежнюю работу (именно там она и встретила впервые своего Антона).

Она была взята в тот же самый зал, но теперь на полставки, вместо одной сослуживицы, ушедшей в декрет.

Видимо, Кате было важно встать на тех путях, по которым предположительно может еще раз пройти Антон.

Вместо Антона (велика сила женской красоты!) появился Глеб, ему нужны были на дом журналы по специальности. Катя вынесла ему эти журналы. Он их с благодарностью вернул. Затем долго пахал твердую почву, чтобы залучить Катю в кафе (все переговоры велись по телефону, домашние слышали).

Дальше больше — осмелился и пригласил Катю в свою компанию на дачу, как раз на Новый год.

М. И. поставила Кате капельницу с долей очень важного препарата под предлогом дозы витаминов для поддержки сил, и Катя вернулась домой утром явно после ночи любви, с синевой под своими синими глазами и с явно набухшими губами. Так что ожидаемое стряслось.

Глеб, небольшой, настырный, некрасивый, но вылитый головастый сперматозоид, одолел сопротивление Кати, и она теперь ходила с ним куда он хотел совершенно безголовая, воплощенный секс-символ, глаза сонные, губы набрякшие как с мороза. Они, не стесняясь, запирались в Катиной комнате на какую-то новую щеколду, после чего следовали скрипы, бурные сотрясения и напоследок ритмичные быстрые удары.

Всё! Сыграли свадьбу.

На пиру Катя, вдруг как бы опомнившись, ушла на лестницу плакать. Мать Кати и бабка уже откочевали домой сразу же, как только позволили приличия.

Родители Глеба, широкогрудый подполковник Иван Петрович какой-то, и мама, Эмма Яковлевна такая же, были люди простые, даже нарочито какие-то простецкие. Они тут же за столом, как только новая кума с матерью ушли, буквально минут за пять безобразно поругались с сыном и практически выгнали его вон из дому (а до этого Глеб хлопотливо планировал привести жену к себе в комнату, отциклевал и покрыл лаком пол и т. д., и родители не протестовали — но поссорились с сыном, что делать!).

Глеб оделся, затем, по его словам, сгреб одежку жены, подхватил плачущую Катю на лестнице, одел ее, поймал машину и отвез молодую к ней домой обратно.

Там он все рассказал Марии Иосифовне и старушке Анне (Марии Иосифовне всегда все окружающие рассказывали абсолютно всю подноготную, причем она этого вовсе могла и не хотеть) и остался жить, что делать, в чужом доме.

Хорошо еще, что пресловутый Антон так и не женился на Кате в свое время, она это объясняла тем, что милый не хочет травмировать своего ребенка разводом.

Катя проплакала до утра.

Мать к ней не заглянула ни разу.

Через восемь месяцев у Кати родилась девочка, которую Глеб все ночи носил на руках, чтобы хоть она не плакала. У ребеночка была грыжица.

Второй ребенок, сын, родился через два года и был, что удивительно, вылитый Антон!

О чем сразу же сказала сынуле Глебу его многоопытная мамаша Эмма Яковлевна: «Сын не твой, не наш».

Тем не менее и этого ребенка Глеб носил ночами на руках.

А Катя меркла, гасла, погибала, вместе с ней умирала и ее бабушка и умерла.

М. И. держалась как всегда — приветливая, ровная, скромная как английская королева.

Зять Глеб ненавидел ее люто, со временем он стал близко к сердцу принимать тщетно скрываемое превосходство тещиной семьи над собственной, материнско-отцовской, простодырой.

Свою мать, практичную, говорливую Эмму Яковлевну, он ставил много выше.

В свое время молодая Эмма так опутала, обротала Ивана, этот громокипящий кубок, гениального военного инженера, самородка из мордовского села, что увела его от жены и сына, и больше о них не было ни слуху ни духу до тех пор, пока та жена не умерла, оставив сына-подростка в одиночестве. Второй сигнал пришел, когда того Ивановича по молодости посадили, и он отправил отцу из зоны весточку, чтобы ему, видите ли, присылать посылки.

Эмма все это пресекла мигом.

Тот сын возник еще один раз, был спроважен и, по слухам, погиб.

Эмма была в прошлом училка чего-то типа географии. Маленькая, подвижная, не скрывающая ни одной из своих мыслей, грубая как сама жизнь. Муж был ею зачарован.

Она знала свое дело и подтачивала, пилила самые основы жизни своего сына, истончалась его доброта, широта души, щедрость, его жалость к вечно больной жене, его любовь к деточкам, которые оба страдали пупочной грыжицей и не должны были плакать, надрывая свои и без того слабые животики. Всего этого лазарета та мамаша не переносила, ревновала к таким сердечным порывам Глеба, окорачивала его, ехидно раскрывая ему глаза, поскольку эти чувства направлены были на чужих! Не в семью, а вон из семьи! Не ей, матери, а посторонним!

Она эти монологи произносила прямо в квартире Марии Иосифовны.

Она предполагала, что у Кати гонорея последняя стадия, сделай, сделай ей анализ!

Видимо, Катя рассказала Глебу в минуту особенного доверия свою предыдущую историю, а он, не моргнувши глазом, тоже под влиянием хорошей минуты раскрыл тайну мамаше.

Она также утверждала, что дети (оба) не его, что им как дураком пользуются! Женился на путане!

В конце концов Глеб остановился между матерью и женой как бы в безвоздушном, пустом и выжженном поле нелюбви. Он презирал мать и верил ей, он любил Катю и подозревал ее.