Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен. Страница 7

– А где находился Август, когда ударила молния, – внутри?

– Да. И то была не первая его встреча с молнией. Он чуть не п-п-погиб от нее во время ночного перехода в Кантабрийскую кампанию после победы над моим дедом Антонием; молния задела его носилки и убила раба, шедшего впереди с факелом. Чудом спасшись, Август воздвиг храм Юпитера Громовержца – присмотрись, вон он там, на Капитолийском холме, выглядит весьма впечатляюще при свете молний. Двоюродный дед смертельно их боится с тех пор. Как же он ненавидит грозы! Я уверен, он именно поэтому ушел так рано: спешил укрыться под землей. Он не страшится никого и ничего на свете, но думает, что смерть все же м-м-может дотянуться до него с небес, как случилось с царем Ромулом. Вот почему он сегодня надел амулет. Он всегда надевает его в грозу.

– Амулет?

– Ты не заметил, Луций? На нем был амулет из тюленьей кожи, для оберега, как лавровые веточки у других.

– Из тюленьей кожи?

– Молния не поражает не только лавр, но и тюленя. Это научный факт, подтвержденный всеми авторитетами. Лично я предпочитаю лавр. – Юноша вынул из-за пазухи прутик.

– Пожалуй, надо было и мне запастись веткой, – заметил Луций.

Громы и молнии приближались. Гроза бушевала почти над головой друзей.

– Встань рядом со мной, авось моя ветка защитит и тебя. О лаврах у входа в императорский дом есть любопытная история. Вскоре после бракосочетания Ливии с Августом она ехала по сельской дороге, и вдруг на колени ей упала с небес белоснежная курица с веточкой лавра в клюве! Потомство курицы Ливия использовала для будущих гаданий, а веточку посадила, и от нее произошла священная роща, что находится на Тибре в имении императора, а также два дерева у входа в дом. Для триумфальных шествий Август надевал лавровые венки, сплетенные именно из их ветвей. Но я отвлекся…

– Это с тобой случается, – улыбнулся Луций и вздрогнул от оглушительного громового раската. Затем зашелестел дождь, который устремился к ним с Авентина.

– Ты же сам спросил про амулет из тюленьей кожи. И, к слову об амулетах, я снова з-з-задумался о твоем. Пожалуй, я догадываюсь, что за вещь…

Его речь прервала слепящая вспышка, за которой немедленно последовал чудовищный раскат грома. Молния ударила в Палатинский холм – куда-то очень близко от них.

– Не в дом ли императора? – встрепенулся Луций.

Они побежали в конец портика и присмотрелись к резиденции. Пожара не было. Хлынувший затем ливень скрыл все, что находилось за храмовой лестницей. Ветер швырял дождевые струи в портик, фронтон не спасал от потоков воды, и Клавдий отворил одну из высоких дверей. Друзья юркнули внутрь и прикрыли за собой створку.

Пахло фимиамом. В святилище высилась огромная статуя Аполлона, озаренная мерцающим светом настенных светильников. Из-за ночного ненастья Луцию это место показалось исполненным жуткого волшебства. Сам воздух был заряжен возбуждением. Взирая на фигуру бога, Луций ощутил, как встали дыбом волоски на шее, и сверхъестественным чутьем уверился, что скоро произойдет нечто очень важное.

Он оглянулся. Клавдий тем временем уселся у стены на мраморной скамье и уже успел задремать: он клевал носом, рот приоткрылся, на губе повисла нитка слюны. Поистине, увидь его кто – решил бы, что перед ним идиот. Несчастный Клавдий!

Странное чувство прошло. Луций сел рядом с Клавдием, прислушиваясь к его похрапыванию и дожидаясь, когда утихнет свирепая буря.

Тут массивная дверь поехала внутрь, и юноша вздрогнул. Неужели и он задремал – надолго ли? В храм вошел человек с факелом, одетый в тунику императорского слуги.

– Клавдий? Ты здесь, Клавдий?

Клавдий очнулся. Он схватил за руку Луция и стер с подбородка слюну:

– Что такое? Кто здесь?

– Эфранор. – То был один из самых доверенных вольноотпущенников императора. Его волосы еще оставались черными, но борода почти целиком поседела. – Я всюду тебя искал!

Слуга подошел и вручил Клавдию восковую табличку из тех, на которых пишут, стирают и пишут снова.

Клавдий уставился на пластину в свете факела. Корявым старческим почерком там была начертана диковатая фраза: «Приходи быстро, как спаржа». Слово «спаржа» зачеркнули, а выше нацарапали другое: «молния».

– Собственноручное письмо от двоюродного деда! – произнес откровенно удивленный Клавдий. – У него целое войско писцов, готовых строчить под диктовку денно и нощно. Зачем же самому? Откуда такая срочность? Как молния?

Луций вдруг ощутил себя лишним.

– Наверное, мне пора домой…

– Когда еще не стихла гроза? Нет-нет! Ты отправишься со мной.

– Уверен?

– Император же не запрещал тебе приходить. Идем же, кузен, – быстро, как спаржа! Веди нас, Эфранор.

Секомые дождем, они последовали за слугой обратно к дому, мимо трапезных и сада, где лило как из ведра, и дальше, через многие двери и лабиринт коридоров. Наконец они достигли узкого проема, который вел к уходящим вниз ступеням.

– Я останусь здесь, – сказал Эфранор. – Вы найдете его у подножия.

Клавдий начал спускаться по длинной и крутой спиральной лестнице, Луций последовал за ним. В итоге они прибыли в подземное помещение, освещенное лампами. Луций сразу заметил, что стены и потолок украшены мозаикой – тысячами крохотных плиток, которые поблескивали и переливались. Среди образов он различил царя Ромула с длинной бородой и в железной короне. На другом изображении безошибочно узнавались Ромул и его брат Рем, плывущие в корзине по Тибру. Третья картина представляла вознесение Ромула на небо в луче света, посланном Юпитером. Было и много прочих панно, иллюстрирующих истории из жизни основателя города.

– А он здесь зачем?

Повернувшись, Луций увидел Августа как никогда близко. До чего ужасные у него зубы – желтые и крошащиеся; и сколь мал он в домашней обуви, надетой вместо обычных башмаков на толстой подошве, благодаря которым император казался выше! Луций велел самому себе проявить хоть толику благоговения, но Октавий Август разочаровывал. Говорили, что в молодости белокурый Октавий слыл прекраснейшим юношей в Риме – настолько пригожим, что Юлий Цезарь, приходившийся ему дядей, взял его в любовники (такой ходил слух), а впоследствии отрок Октавий, возмужав и став Августом, приобрел власть, перед которой склонялись целые народы. Однако сейчас Луций видел лишь старичка с гнилыми зубами, всклокоченными соломенными волосами, пучками волос в ноздрях и кустистыми бровями, сходящимися над переносицей.

Очутившись лицом к лицу с властелином мира, Луций вспомнил свое предчувствие в храме Аполлона и вновь ощутил странную уверенность, что вот-вот произойдет нечто крайне важное.

– Отослать его, дедушка? – спросил Клавдий.

Август взирал на Луция так долго и сурово, что уверенность юноши начала улетучиваться. Наконец старик заговорил:

– Нет. Юный Луций Пинарий может остаться. Ведь он отныне авгур? А его предки были среди первых римских авгуров. Пинарий находился рядом с Ромулом, когда тот получил ауспицию, а до того Пинарии служили хранителями первого народного святилища – Великого алтаря Геркулеса. Государство утвердило должность более трехсот лет назад; и возможно, мне следует вернуть Великий алтарь в наследственное владение Пинариев. Восстановление древних традиций угодно богам. И в конце концов, мальчик – наш кровный родственник. Быть может, Луций Пинарий, сами боги привели тебя нынче сюда.

Луций отвел глаза, смущенный пристальным взором императора, и уставился вверх, на мозаику.

– Как ты, без сомнения, сознаешь, перед тобой картины из жизни Ромула, – объяснил Август. – Покои, где мы находимся, – Луперкаль, священная пещера, в которой были вскормлены волчицей найденыши-близнецы Ромул и Рем. Я лично открыл ее, когда закладывался фундамент, и приказал украсить, как подобает святилищу.

– Изысканные мозаики, – похвалил Луций.

– Так и есть. Вон там, как видишь, близнецы сосут волчицу, а там брат спасает Рема, убивая царя Амулия [6] и лишая его железной короны. А вон явление стервятников и Ромул, прокладывающий борозду, дабы обозначить городскую границу. А здесь первое триумфальное шествие и вознесение царя на грозовые небеса.