Прекрасная свинарка - Ларни Мартти. Страница 15

Мой обожаемый Ги де Мопассан когда-то сказал, между прочим (с присущей ему легкостью мысли), что наша жизнь — это постель: в ней мы рождаемся, любим и в ней же умираем. Мне очень хотелось бы к этому добавить, что многие важнейшие совещания между супругами проводятся тоже в постели. Здесь легче открыть спутнику жизни свою душу или же показать ему спину. Армас открывал мне свою душу. Он поверял мне свои заботы и печали, прося у меня совета и деликатно разведывая мое настроение. Однажды поздним вечером он с глубокой грустью сказал:

— Минна, ты была для меня доброй и все понимающей… гораздо больше, чем просто женой. Но все имеет свои границы, так и твое терпение, конечно.

Он ласково погладил мои волосы, помолчал минутку и тихо продолжал:

— Я должен тебе сто восемьдесят тысяч, но не знаю, когда смогу вернуть их. Моя фирма на грани банкротства. Если я не получу в течение двух недель шестисот тысяч взаймы, я погиб… И тогда все мое имущество перейдет к Свинам.

— Постарайся уговорить их, предложи сделку.

— Я предлагал, но они неумолимы. Минна…

— Ну?

— Можешь ли ты помочь мне?

— У меня на счету всего двести тысяч.

— А не можешь ли ты написать своей матери в Америку и попросить взаймы у нее?

— Нет.

— В таком случае моя песенка спета.

Голос моего мужа задрожал. Это было самое мрачное постельное совещание в нашей жизни. Я попыталась бросить хоть пятнышко света на уныло серый ландшафт его души и сказала:

— Сегодня я смотрела гороскоп, и он обещает одно только хорошее. Но, правда, с будущей недели.

Армас заставил себя улыбнуться.

— Ты оптимистка…

— Временами.

— Я тоже верил в лучшее в те времена, когда я сватался к тебе…

— Конечно, ты думал, что я богата.

— Нет, я рассчитывал на собственные силы. Но я не учел того, что Сеппо Свин будет моим соперником.

— Взаймы брать лучше всего у пессимистов, так как они уже заранее не надеются что-либо получить обратно.

Возникла долгая, томительная пауза, нагоняющая зевоту. Холодный осенний ветер забился в вентиляционный канал и там играл на своей жалобной флейте. С улицы донесся резкий вой пожарной сирены. Армас погасил свет, пожелал мне прекрасных сновидений, но спины не повернул. Мы старались как бы подслушивать мысли друг друга, сохраняя молчание и сдерживая вздохи. Наконец муж заснул, и через минуту раздался его громкий храп — этот неприятный сигнал спокойствия, после чего я уже заснуть не могла. Я разбудила мужа. Он встрепенулся, включил свет и стал испуганно озираться.

— Кошмар… Я заснул в неудобном положении…

— И храпел.

— Неужели? Да, кстати, что же там говорится, в твоем гороскопе?

— Только хорошее. Денежные дела устраиваются блестяще, новые знакомства, какое-то торжество и уже не помню, что еще.

— Значит, торжество? Неужто действительно торжество?

— Да, а что?

Армас потер глаза и, зевая, сказал:

— Я забыл передать тебе, что нас на той неделе приглашают на семейное торжество. Я не люблю семейные торжества.

— Я тоже, но ведь у нас есть обязанности. Горный советник Карьюла — мой троюродный брат. Мы не можем отказаться.

Согласно неофициальной статистике, в Финляндии тогда было сорок богачей, которые получали больше, чем успевали тратить. Горный советник Карьюла относился к их числу. Я с ним никогда не встречалась, но одна наша знакомая, госпожа С., которую называли «маленьким великаном» сплетен хельсинкского высшего света, так описывала его:

— Это седеющий пожилой мужчина, с холеной козлиной бородкой, юркими глазами и хитрым сердцем. Он способен по волшебству превращать леса Финляндии в бумагу, а бумагу — в ассигнации. Перед едой он пьет коктейль, ибо не может есть на пустой желудок; ездит специальным поездом, ибо не любит, чтобы ему мешали; гоняется за женами ближних своих, ибо собственная жена его уже до того загнана, что вынуждена скрывать свой возраст, свой вес и свое горе.

Вооруженная такими сведениями, я в сопровождении супруга появилась на вечере у горного советника Карьюла, в его роскошном доме, где уже собралось много народу, но мало людей — говоря словами одного известного циника. Вечерние туалеты и высшие ордена составляли внушительный реквизит этого торжества, где принятие пищи превратили в ритуал, а поглощение напитков — в тошнотворное зрелище. Поскольку этот вечер произвел крутой поворот в моей жизни и решительно повлиял на мою дальнейшую деловую деятельность, я считаю необходимым рассказать о нем несколько подробнее и тем самым пресечь всякие толки и анонимные слухи, которым никогда нельзя вполне доверять.

Я была одета в темно-красное бархатное платье очень красивого и, пожалуй, даже несколько смелого покроя. Платье было мое собственное, но украшение мне пришлось взять напрокат в ювелирном магазине Виландера. Люди вообще, как правило, о себе хорошего мнения, а я была прямо-таки довольна собой. Но Армас, бедняга, в своем тесном фраке, приобретенном еще в добрые докризисные времена, имел довольно жалкий вид.

Мне впервые довелось присутствовать на семейном званом вечере, где большие деньги и высокие титулы обменивались комплиментами. Взглянув на список приглашенных, я заметила, что у моего мужа был среди прочих гостей самый дешевый титул: экономический советник. Кстати, он оплатил этот титул своими кровными деньгами в то время, когда типографская краска и клейстер имели хороший сбыт.

Зубную боль и зависть очень трудно скрывать. Зубной боли я не заметила, зато зависть явственно отразилась на лицах гостей, когда меня усадили за пиршественный стол рядом с хозяином. Насколько верно сказано в библии: «Много званых, но мало избранных»!

Весьма избранными были также и слова, с которыми хозяин, приветствуя собравшихся гостей, обращался преимущественно ко мне. Я была не просто госпожой Карлссон, муж которой варил клейстер и читал вместо поваренной книги драмы Шекспира, а светской женщиной, американкой и божественной красавицей, которую надо бы держать под стеклом.

Горные, коммерческие и индустриальные советники дарили мне милостивые взгляды, но взоры их жен становились все мрачнее и мрачнее. Я невольно попала под истребительный перекрестный огонь мужской глупости и женской зависти. Армас сидел по другую сторону стола, напротив меня, и сиял от счастья. Я положительно влияла на его троюродного брата, влиятельного, как Цезарь, и богатого, как Крез, но не устойчивого в отношении вина и женского пола. Он привык покупать за деньги все: друзей, выборные должности, власть и, конечно, женщин, единственная привлекательность которых состояла в постельной готовности, а единственный признак ума — в быстроте реакции.

Начало вечера прошло под знаком некоторой скованности, торжественности, привычных фраз и констатаций, вроде: «Исключительно приятно познакомиться с вами» — и тому подобное. Было интересно узнать, что жена горного советника Т. каждую неделю ездила в Стокгольм причесываться, а каждый месяц — в Париж, где косметичка ухаживала за ее лицом. Она принимала деятельное участие в девяти благотворительных обществах и была членом кружка рукоделия домашних хозяек, которые вязали чулки для некрещеных детей страны Амбо. Супруга генерального директора Ф. сидела с такой злобной миной на лице, точно представляла новое литературное направление, ненавидящее шутки вообще и презирающее всякую развлекательность. Она с особым удовольствием произносила слова: «глупо», «дрянь» и «ерунда». Она понимала человеческие слабости, но не прощала их. Это было необычайно интересное знакомство!

У жены горного и коммерческого советника О. было, говорят, тоже очень много любимых занятий. Она была почетной председательницей хельсинкского собаководческого «Боксер-клуба», членом правления союза «Цветы — в дома престарелых», вице-председательницей союзов «Борьбы со скарлатиной» и «Помощи актерам», а также постоянным членом судейской комиссии конкурсов на «Мисс Финляндию». Она посещала все званые вечера и вернисажи, чтобы показывать свои новые шляпы, а также все премьеры в Национальном театре, чтобы слушать суфлера. Она когда-то начиталась Фрейда и теперь во всем и везде видела проявления полового влечения. К сожалению, судить о ее привлекательности можно было только по ее собственным словам. Придумав какую-то давно до нее придуманную двусмысленность, она от души расхохоталась и спросила, подмигивая: