Прекрасная свинарка - Ларни Мартти. Страница 42

По мере того как жилищный кризис ослабевал, потребности людей возрастали. Чем крупнее господин, тем большая бочка ему требовалась. Я сообщила в Грецию, чтобы там спешно приступили к изготовлению бочек увеличенного объема, таких, чтобы легко вмещали сто квадратных метров полезной жилой площади. Потому что девять из каждых десяти бочковладельцев пристраивали со всех сторон к своей основной площади столько дополнительных помещений, что первоначальный греческий стиль нарушался и даже совершенно исчезал, а общий вид оказывался чрезвычайно эклектичным и безобразным. Было просто неловко наблюдать все это человеческое лукавство, на которое время от времени бросала свой застенчивый взгляд даже строительная инспекция. Классически чистые линии домов-бочек теряли свое первозданное очарование и свою романтичность. При каждом взгляде на густую поросль бочек Энсио Хююпия непременно доставал из кармана плоскую подружку, пропускал глоток для успокоения нервов и произносил:

— Минна, ты меня извини, но эти ужасные архитектурные ансамбли напоминают бред алкоголика…

Однако не все бочарные дома подходили под определение Энсио. В Мунккиниеми было два очень миленьких бочечных особняка, каждый из которых имел жилую площадь более чем триста метров. Владельцы особняков — мои давние деловые партнеры. Их имена украшали лучшие страницы «Календаря налогоплательщиков города Хельсинки». Они были деловыми людьми и строились, как деловые люди. Сначала они доставали разрешение на строительство самого крупного бочечного жилища, затем для лучшей установки бочки строили железобетонный винный погреб и, наконец, над погребом возводили двухэтажный жилой дом. И все-таки бочки не принесли им ожидаемой радости, так как были сделаны отнюдь не из дуба, а из простой финской сосны, распиленной и превращенной в первосортные оструганные доски на лесопильном заводе объединения «Карлссон». Только обручи были греческого происхождения. Один из владельцев бочечных особняков, директор Н., хотел потребовать с фирмы, импортировавшей бочки, возмещения убытков через суд. Однако он тут же забрал свою жалобу, так как Энсио пригрозил выдвинуть встречное обвинение в нарушении классического типового проекта без официального разрешения на постройку особняка. Директор Н. не мог использовать свой первоклассно построенный винный погреб для вина или хотя бы для домашнего пива, поскольку сосновая доска придавала напитку слишком отчетливый финский привкус. Но все же ему не пришлось раскаиваться в покупке, так как ценой небольшой переделки бочку превратили в квартиру дворника.

Импорт бочек продолжался более года, и продолжался бы еще, если бы какой-то мелкий чиновник министерства не додумался внести предложение о переводе производства бочек в Финляндию. Я сразу же отказалась от предоставленного мне права первенства и поступила умно. Финский завод, начавший после этого выпускать бочки, предназначенные для жилья, сумел продать только два экземпляра. Каждый, кто нуждался в жилище и мечтал о собственном домике, тотчас оставил все мечты, как только перестали продаваться бочки, украшенные выжженным клеймом с надписью греческими буквами: «Ахиллес Агапитидис». Фабричная марка изображала бочку с дверкой, из которой выглядывало насмешливое лицо Диогена.

На этом прекратился экспорт бочарной клепки в Грецию, а также импорт бочек в Финляндию. Но мое деловое знакомство с Ахиллесом Агапитидисом отнюдь не прервалось. Мы основали греко-финскую пароходную компанию. Нам для этого вполне хватило средств, которые мы получили, поставляя жилища тем, кто в них действительно нуждался, а заодно, конечно, и вечным спекулянтам, которые всегда рады воспользоваться бедственным положением ближнего, совершенно забывая, что только в любви бывает позволительно также и то, что, вообще говоря, запретно…

В 1952 году мои торговые суда «Эрнестина» и «Эрмина» начали курсировать между Финляндией и Панамой. Несмотря на линию Паасикиви, у меня была теперь собственная линия. Я уехала на полгода в Грецию отдыхать и постаралась забыть о делах. Два месяца мы — Ахиллес и я — прожили на Крите и около четырех месяцев на острове Делос. Ахиллес совершенно перестал есть чеснок, однако, несмотря на это, он ответил мне в один прекрасный апрельский вечер, когда безоблачное небо сияло неистовой синевой востока, когда вечнозеленые пальмы шептались о чем-то между собой, а лодки искателей жемчуга скользили по зеркалу залива далеко-далеко, в безбрежный простор Средиземного моря, к кроваво-алому горизонту… Да, так вот тогда Ахиллес неторопливо и серьезно, точно обдумывая каждое слово, сказал мне:

— Минна. Женщина, сватающая мужчину, сватает тоску…

Я вернулась обратно в Финляндию и купила себе собаку. Все мои знакомые рекомендовали мне разные наиблагороднейшие породы, но я выбрала обыкновенную финскую остроухую лайку, песика, которому дала кличку Халли. Это простонародное имя шокировало светских дам, но едва ли могло оскорбить родительницу песика, носившую имя Queen of the Meadows — «Королева лугов».

Глава четырнадцая

ФОНД МИННЫ КАРЛССОН-КАНАНЕН

Когда церковь пришла к выводу, что больше не может состязаться в публичном успехе с кинотеатрами, ей ничего не оставалось, как обратиться к религии; когда же я обнаружила, что конкурирующие фирмы, руководимые мужчинами, не могут состязаться со мной в деловой сноровке, я решила удалиться от дел, предоставив возможность попытать счастья и другим женщинам. Живя замужем, добрая женщина может в семье свободно высказываться, только когда говорит во сне, а в деловой жизни — когда мужчины дремлют за столом совещаний, вспоминая приключения прошлой ночи. Деловая активность требует умения в такой же степени, как и супружество. Женщина-кошечка может заставить мужчину вести собачью жизнь, а мужское свинство воспитывает евангелисток, подобных миссис Терннэкк. Многолетний опыт убедил меня, что ненасытная жажда нежности и ласки, свойственная мужчинам, обычно перестает их мучить вне дома, но зато дома они всего быстрее освобождаются от джентльменства. Одна маленькая особенность отличает мужчину от свиньи: мужчина вечно требует со своей попечительницы нежности и пищи, а свинья — только пищи. Но как свинью, так и мужчину не стоило бы держать в доме только из потребности общения. Зачем покупать запасные автомобильные части, когда живешь у железнодорожного шлагбаума и можешь иметь их даром!

Итак, если я удалилась от дел, то причиной этого были отнюдь не пресловутые затруднения переломного возраста (излюбленной темой мужских сплетен являются «переходные годы» женщин!), а лишь то, что мне попросту надоело постоянно пасти, откармливать и резать более или менее породистых поросят. Когда я сообщила Энсио Хююпия о своем намерении начать жить только для себя — ведь учиться мотовству никогда не поздно, — он вдруг сделался необычайно серьезным. Но это не было серьезностью Данте, который в свое время метал сердитые громы на легкомысленных женщин Флоренции и рекомендовал им искать счастья в тихом жужжании прялки; Энсио Хююпия стал серьезен просто по-человечески и действительно по-мужски. В его глазах неопределенного цвета вспыхнуло тоскливое и почти отчаянное пламя, и он тихо проговорил:

— Минна… Что же будет тогда со мной?

— То же, что и до сих пор.

Взгляд его заметался по комнате, точно искал и не находил пристанища, и наконец остановился на Своде законов. Это был оракул его величественного рабочего стола, его друг и необходимое орудие. Он пробормотал невнятно:

— Более пятнадцати лет я имел счастье быть твоим сотрудником. Признаюсь откровенно, это ты сделала меня тем, чем я стал в настоящее время. Не заставь ты меня однажды бросить службу у Свинов, я теперь, вероятно, был бы маленьким жалким адвокатишкой, который лишь занимается регистрацией ценных документов да ведет споры и тяжбы неимущих либо терпеливо дожидается в прихожей суда, не потребуется ли какой-нибудь жертве юстиции бесплатный судебный защитник… Минна, честно говоря, я опечален…