Человек после общества. Антология французского анархо-индивидуализма начала XX века - Коллектив авторов. Страница 15

Этот факт конфронтации между личностью и ее социальной средой невозможно отрицать. С точки зрения социологии, очевидно, что общество является чем-то большим, чем просто совокупностью отдельных единиц. По мере консолидации этих единиц на основании их общности, они постепенно начинают вытеснять все то, что не вписывается в эту общность. Определенный внешний социальный порядок, довлеющий над личностью, навязывает себя ей, заставляя принять общие стандарты. Этот порядок воплощается в правилах, обычаях, нормах поведения, законах и в тотальной социальной организации, которые непрерывно воздействуют на личность. С другой стороны, в каждой личности (безусловно, в зависимости от конкретных особенностей определенной личности) различия в чувствительности, интеллекте и силе воли возникают, а затем используются ею для сопротивления угнетению, неизбежно исходящему от социальной жизни.

В связи с этим в личности пробуждаются естественные склонности к независимости, самообладанию и силе, ищущие для себя место процветания и рассматривающие социальные нормы как множество препятствий. Все те социологи и моралисты, которые говорят от имени общества, могут прозвать такие проявления «бродяжническими», неуместными, иррациональными и опасными, если уж им так угодно, но от этого они никуда не исчезнут. Для общества бесполезно пытаться жестоко и лицемерно подавить личность, досадить или уничтожить независимого бунтовщика; напрасно обществу также пытаться убедить многочисленными устами моралистов личность в ее слабости и ничтожности, потому что чувство собственного «Я», которое так презирает общество, все равно остается несокрушимым в душах некоторых личностей и победоносно пробуждает там бунт.

В эволюции духа индивидуалиста можно выделить две стадии. Во время первой стадии личность узнает о социальном детерминизме, который обременяет ее. Она также приобретает понимание того, что сама является довлеющей силой в этом детерминирующем порядке. Очень слабой силой, если нам так угодно, но все же той, которая, и сущности, способна, несмотря ни на что, сражаться и, возможно, даже победить. В любом случае, личность отказывается повиноваться обществу, не попытавшись сопротивляться ему. И начинает она свою борьбу, рассчитывая только на свою силу, умение совладать с собой в разных ситуациях и, особенно если ее прижали, на уверенность в своих действиях. Такова история великих и амбициозных людей — беспощадных и стремящихся к могуществу. Такой архетип нашел свое литературное воплощение в герое по имени Жюльен Сорель из романа Стендаля «Красное и черное». В реальном мире мы можем наблюдать воплощение этого архетипа — с разной степенью энергичности, самоуверенности и успешности — в деятельности таких личностей, как кардинал де Рец, Наполеон и Бенжамен Констан.

Не важно, какие качества использует личность в борьбе за независимость и могущество, ведь так или иначе она довольно редко выходит победителем из этой неравной схватки. Общество слишком сильно — оно окутывает нас предельно сковывающей паутиной обязательств, которой невозможно сопротивляться на протяжении долгого времени. Романтические повествования о героических сражениях между сильной личностью и обществом не обходятся без лейтмотива разочарования и отчаяния. Всякая такая борьба неизбежно заканчивается признанием личности своего поражения. Как говорил Виньи: «Бог — я верю в это — швырнул землю прямо в гущу воздуха, и точно так же швырнул он человека прямо в гущу судьбы. Судьба обволакивает человека и увлекает к цели, вечно от него сокрытой. Чернь дает себя увлечь, сильные характеры борются. Лишь немногие сражались всю жизнь, едва эти пловцы отдавались на волю течения, они тонули. Так, Бонапарт ослабел в России, заболел и прекратил борьбу; судьба его поглотила. Катон оставался ее хозяином до конца» 28. Это чувство бессильного бунта против социальных условий, в которые личность была заброшена судьбой, откровенно отдает чем-то вроде романтического проклятия мадам де Куан 29. От воли де Комора же разит апатией поверженного человека, а сыны короля в романе Гобино «Плеяды» провозглашают войну обществу, но при этом тут же сдаются, как только ощущают, что враг слишком силен, и это, в свою очередь, пугает их перспективой быть сокрушенными бездумной волей толпы. И вновь Виньи: «Увы! демократия, поборница равенства, это ты — пустыня, ты все поглотила и обесцветила краски под грудами своих крохотных песчинок. Твоя однообразная гладь все поглотила и стерла с лица земли. Вечно долина и холм движутся по пустыне, но нет-нет и появится какой-нибудь храбрец. Смерчем вздымается он и десять шагов делает навстречу солнцу, потом рассыпается прахом, и больше вдали не видно ничего, кроме зловещей песчаной глади» 30.

Бенжамен Констан писал о тираническом всевластии общества над личностью, как в плане поведения, так и в плане чувств: «Чувство, даже самое страстное, не может бороться против установленного порядка. Общество слишком сильно, оно возникает все в новых формах, оно примешивает слишком много горечи к неосвященной им любви» 31.

У сильных личностей возникает чувство безнадежной несоразмерности между их стремлениями и их судьбой. Будучи скованными между двумя противоположными судьбами, они мучаются от бессилия и раздражения. Утверждения, доказывающие это, мы находим у Виньи: «По сути дела, на свете есть лишь два типа людей: те, кому все дано от рождения, и те, кто всего достигает сам. Мне, по рождению относящемуся к первому из этих двух типов, пришлось жить так, словно я принадлежал ко второму, и ощущение судьбы, которая не должна была стать моею, неизменно вызывало во мне внутреннее несогласие» 32.

У таких людей, как, например, Генрих Гейне, мы можем наблюдать такую же картину мучительной неспособности к адаптации — этот номадизм и безродность возвышенной личности, раздираемой среди существующего социального порядка, противоборствующих идеалов и партий и отказывающейся полностью связать себя с чем-либо из вышеперечисленного. Как писал Гейне в 1848-м году: «Что за мир преследует и досаждает мне сегодня — он абсолютно стал чужд моему сердцу. Я преклоняюсь перед судьбой, так как слишком слаб, чтобы противостоять ей».

Помимо хорошо известных личностей, которые выражают высокопарно свой бунт в литературе, есть и те, кто более прозаичны. Такими прозаичными бунтарями оказываются личности, которые неспособны на единоличную конфронтацию с подавляющим их обществом и которые, в связи с этим, объединяются с теми, кто так же, как и они, чувствует себя угнетенными. Такие бунтари объединяются в небольшие сообщества, противопоставляя себя окружающей социальной среде. То же самое происходит и с революционными партиями. Несмотря на свои незначительные начинания, такие сообщества вполне тяготеют к тому, чтобы разрастись и выродиться в такое же общество, которому они противостоят. Рассматривая это явление под таким углом, становится ясно, что дух бунта — не только средство борьбы против общества, но и средство его возрождения. Таким образом, дух бунта играет важную историческую роль и отображает логику процесса изменений и прогресса.

И опять же мы приходим к тому, что в таком случае попытки личности положить конец существующему порабощающему положению вещей заканчиваются лишь очередным самообманом. Одна поверженная тирания заменяется другой. Торжествующее меньшинство вырождается в ещё одну тиранию большинства. Таков порочный круг всякой политики. Прогресс в освобождении личности является не более, чем иллюзией. В действительности все те изменения, которые имеют место быть в истории, являются лишь сменой социальных сил и гегемоний. Под давлением революционного меньшинства, коллективные идеалы и чувства цепляются к новым способам их воплощения, превращаясь в новый идеал. И по мере того, как эти идеалы и чувства становятся всё более коллективными и всё более общепринятыми, их склонность становиться императивами увеличивается. Со временем эти императивы укореняются в повседневной практике и превращаются в догмы и нормы, а затем — в новую власть, отказывающуюся позволить существовать тем же противоречиям, которые уничтожили предшествующий этой власти торжествующий порядок. Такое логическое умозаключение касательно порочного круга истории социальных преобразований — привело Виньи, как мне кажется, к аполитичности: «Неважно, какое войско взойдёт на Театр Власти» 33.