Горгулья из главного управления (ЛП) - Приор Кейт. Страница 5

Когда дело доходит до цифр продаж и гистограмм, они мне мало о чем говорят; я не могу точно сказать, что конфиденциально, а что нет, и ничто из этого, кажется, не связано с работой с монстрами.

Может быть, мне не стоит брать так много блокнотов, иначе кто-нибудь подумает, что я слишком стремлюсь делать заметки. От этой мысли я чуть не фыркаю вслух. Как будто. Я собираюсь сделать то, что делала на последних трех ежегодных встречах по продажам: рисовать каракули.

Вся эта обстановка смутно напоминает мне о возвращении в школу; что, пока все остальные были внимательны и даже делали заметки, мой мозг отключался на десять минут лекции. К концу урока тыльная сторона моей ладони становилась синей от чернил шариковой ручки, и вся моя тетрадь была разрисована.

Я слишком сосредоточена на том, чтобы размешивать сахар в кофе, и не слышу звуков шагов, раздающихся за моей спиной. В комнате все еще темно из-за проектора, поэтому я не замечаю, как на меня падает тень, но я это чувствую.

Я отмечаю форму трех пальцев его больших, покрытых каменной чешуей рук с большими тупыми когтями на каждом кончике и гранитную текстуру тыльной стороны ладоней. Я знаю, кто это, еще до того, как поднимаю взгляд.

— Как фальшивый пенни¹, — рокочет мягкий, глубокий голос, от приглушенного звучания которого у меня по спине бегут мурашки.

— О! — я ахаю и прикрываю рот пачкой блокнотов, приглушая себя, когда пара голов поворачивается, чтобы посмотреть, в чем дело.

Глубоко несправедливо, вот слова, которые приходят на ум.

К счастью, на этот раз я не говорю этого вслух.

Мои глаза пробегают по его широкой груди, простирающейся на многие мили, неохотно натыкаясь на его лицо. Но когда я это делаю, то вижу лицо, которого я начинаю бояться.

— Больше чем фальшивый пятицентовик.

Он поднимает бровь, глядя на меня.

— Я имею в виду, я хотела бы избавиться от тебя. Не угрожающим образом, просто, — я подавляю ход этих мыслей за кучей блокнотов. — Но ты немного больше, чем пенни.

На его каменном лице мелькает веселье, прежде чем он отвечает своим низким рокочущим голосом:

— И в пять раз более невезучий.

Он не выглядит более потрепанным из-за ночного рейса, чем был в аэропорту. Во всяком случае, он, возможно, на два процента красивее, чем когда я видела его в последний раз. Я не знаю, почему и как. Точеная внешность — это еще мягко сказано. У него благородные черты лица, высокие, впалые скулы, короткие волосы, которые блестят, как рутиловый кварц². Гребни проходят вдоль его носа, над тяжелыми гранитными бровями и заканчиваются высокими загнутыми рогами.

Это визуальный эквивалент удара по пальцу ноги.

Он снова встречается со мной взглядом и слегка качает головой с улыбкой, которая говорит мне, что он знает, что я на него пялюсь.

И он позволяет мне.

Глубоко, глубоко несправедливо.

На мгновение я забываю, что готовила себе кофе. Я киваю и просто стою там, сжимая в руке недопитый напиток и несколько блокнотов, пока он подходит ближе к столу, берет бумажный стаканчик и начинает наполнять его горячей водой, заливая чайный пакетик. Обычно я не люблю сообщать людям, когда нахожу их привлекательными, потому что это открывает двери для флирта, а я не смогу флиртовать даже ради спасения своей жизни. И я представить не могу, что буду флиртовать с кем-то, перед кем уже выставила себя идиоткой.

С другой стороны, может быть, будет проще, если мы уже выясним, что я в полном беспорядке. Хотя я в этом немного сомневаюсь.

Я наблюдаю за ним несколько мгновений, менее ошеломленная внезапностью его появления, снова, и начинаю погружаться в «почему» и «как». Я понятия не имею, кто он, но, думаю, не совсем исключено, что он работает в Зло Инк., и я просто никогда официально с ним не встречлась. Он может быть даже из моего местного офиса, просто прошло достаточно времени с тех пор, как я заходила туда, и поэтому я никогда его раньше не видела.

— Сахар? Молоко? Органические сиротские слезы? — он бормочет, глядя на меня, и мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что он смотрит на мой кофе в поисках того места, где мой мозг остановился в этом процессе. О.

— Молоко.

Я ожидаю, что он передаст мне один из кувшинов с молоком разного процентного содержания, но он забирает у меня чашку.

— Сколько?

— Просто. Эм. Заполни его до конца, пожалуйста.

Я наблюдаю, как он готовит мне кофе с непринужденностью, которая наводит на мысль, что, возможно, он не видел, как сотрудник аэропорта держит мой вибратор над головой. Я бы хотела погрузиться в ту реальность.

Он возвращает мне чашку, и я не уверена, что с ней делать. Извините, почему он закончил варить мне кофе? Он что, издевается надо мной? Это какая-то странная игра власти, потому что мы постоянно натыкаемся друг на друга? Или он просто ведет себя как джентльмен, а я слишком напугана, чтобы это видеть?

— Спасибо, — выдавливаю я через мгновение, не решаясь спросить ни о чем из этого. Может быть, все не обязательно должно быть так радикально, как я думаю. Может быть, мы оба можем просто притвориться, что ничего не произошло прошлой ночью, что мы вообще не знаем друг друга. Потому что на самом деле так и есть, и с его стороны несправедливо ставить мне в укор что-либо из того, что он узнал обо мне в аэропорту.

— Заядлый конспектист? — спрашивает он, обращая внимание на мою стопку блокнотов и тоже беря для себя парочку. — Думаю, я последую твоему примеру.

Я думаю, мы подходим к концу этого взаимодействия. Не имеет значения, что мы столкнулись друг с другом при далеко не звездных обстоятельствах, или что мы работаем в одной компании. Я собираюсь сидеть в своем углу конференц-зала и позволить бессмысленной статистике и круговым диаграммам сгладить воспоминания, что все будет выглядеть так, будто ничего и не было. К обеду все это исчезнет.

— Не могли бы вы дать мне одну из…, — он делает паузу, подбирая слово. Через мгновение он просто выбирает слово, которое кажется немного более естественным из-за того, как двигаются его губы, смесь мягкого шипения и слышимого скрежета зубов, заставляющего человека в последнем ряду кресел подпрыгнуть.

Сама я не говорю на этом языке, но узнаю. Абиссал. Нелегкий язык для зубной эмали.

Я передаю ему чашку с ручками, прежде чем он успевает подтвердить, делая при этом шаг от стола.

— Да, ручки, — он смотрит на меня с повышенным интересом, возвращая мои мысли снова к нему.

О нет. О нет, нет, нет.

— Билингвальные проблемы? — я спрашиваю фальшиво дружелюбным тоном, потому что в этой беседе нет задней передачи.

Он слегка кивает, но теперь горгулья смотрит на меня с любопытством.

— Ты говоришь по-абиссальски?

— О, «говорить» — это великодушно. Поверь мне, мой дантист отговорил меня от попыток. Я уже скрежещу зубами по ночам. Но я знаю достаточно, чтобы узнать его, — бормочу я, слова вырываются сами собой.

Он смотрит на меня так, как смотрит большинство людей, когда я начинаю делиться слишком многим, с намеком на ужас от того, что загнаны в угол личной информацией в самой безличной обстановке.

Я пожимаю плечами и добавляю самым подчеркнуто небрежным тоном:

— Я имею в виду… я раньше работала в Пик Дистрикт.

Возможно, это прозвучало бы гладко и менее заученно перед зеркалом, если бы я говорила это в первый раз.

Работа — преувеличенное описание, но я узнала, что на самом деле люди не хотят знать подробностей о том, как я проходила стажировку в ряде мест, причем во многом бесплатно. На самом деле я и там особо ничего не делала, потому что большую часть времени мои начальники забывали о моем существовании. Я тратила больше времени на то, чтобы готовить людям обеды, чем на саму работу.

Его янтарные глаза загораются, и он полностью поворачивается ко мне.

— Мир тесен.

— Очень тесен.

Слишком тесен.

Проходит еще несколько мгновений, и я понимаю, что просто стою здесь, хотя на самом деле мне больше ничего не нужно.