Запретная страсть - О'. Страница 3

Вот что было хуже всего – осознание, что все происшедшее – ее вина. Едва она успевала подумать об этом, подступала дурнота, и комната начинала крениться и темнеть.

– Хорошие новости, – проговорил доктор Джеймс, пряча в карман стетоскоп и записывая что-то в ее карте. – Брэндон пришел в сознание. Он еще в реанимационной, но в сознании.

Келси посмотрела на него. В сознании? Слова медленно доходили до нее, просачиваясь сквозь слои защитного безразличия, которыми она окружила себя.

Внезапно в ней вспыхнула надежда. В сознании! Жив!

Она сразу поднялась, села, почувствовав, как по жилам бешено заструилась кровь. Она смотрела на широкую белую спину доктора Джеймса и пыталась унять рыдания, комом вставшие у нее в горле.

– Он в сознании? – наконец удалось ей промолвить. – Значит, все обойдется?

Доктор Джеймс обернулся и пристально посмотрел на нее. Келси показалось, что его серые глаза видят все: прорвавшуюся страстность, раскрасневшиеся щеки, затуманенные слезами глаза.

– Мы так полагаем, – осторожно проговорил он. – Брэндону настолько лучше, что это позволяет нам питать немного больше оптимизма. Он то приходит в себя, то опять впадает в забытье. Это нормально, он получает много лекарств. И мы, конечно, обеспокоены его глазами. Главное, что он вышел из комы. – Прихватив с собой карту Келси, доктор направился к двери. – Ну а с вами все в порядке, пора выписываться. Вас может кто-нибудь подвезти, мисс Уит например.

Кое-как поднявшись на подгибающихся от слабости ногах, Келси кинулась за ним, чтобы не дать ему уйти. Ухватившись обеими руками за белый халат, не обращая внимания на боль, резанувшую в одной из потревоженных ранок, и стараясь не показывать своего отчаяния, она спросила:

– Могу я увидеть его?

– Честно говоря, не думаю, чтобы это было желательно. Его нельзя беспокоить…

– Я не побеспокою! – Келси не дала договорить, все еще не выпуская его халата. Она просто не могла позволить ему уйти, пока он не скажет «да». – Я только посмотрю.

– Возможно, он спит.

– Все равно! – Она не смогла сдержать возбуждения, но тут же спохватилась. Если доктор подумает, что она в истерическом состоянии, то ни за что не пустит ее. – Я не расстрою Брэндона.

– Ну что же, ладно, – нехотя согласился доктор, словно удивляясь собственной капитуляции. – Но только на минутку. Если заметите, что он возбудился, немедленно уходите.

Она кивнула:

– Конечно.

Приняв решение, доктор Джеймс не стал больше тратить времени. Махнув рукой, чтобы она шла следом, он быстро зашагал по коридору. Келси поспешила за ним, с каждым шагом ступая все увереннее.

Было еще очень рано, и они оказались единственными пассажирами в лифте. Доктор с силой ткнул в кнопку четвертого этажа, словно уже сожалея о проявленной слабости.

– Прежде чем вы к нему пойдете, – ожидая, когда закроются неторопливые двери, произнес доктор, – вам нужно приготовиться. – Он еще раз нажал на кнопку. – Брэндону крепко перепало. Намного больше, чем вам.

Келси непроизвольно провела рукой по бинту на щеке.

– Я знаю. – При мысли о том, как страдает Брэндон, у нее больно кольнуло сердце. – Понимаю. Я не подведу.

– Мозговые травмы очень коварны, – уточнил доктор. – Они влияют на память.

У Келси от ужаса округлились глаза. Ей и в голову не приходило такое. Она молилась лишь о том, чтобы Брэндон пришел в сознание и остался жить.

– Вы хотите сказать… – она глубоко вздохнула и оперлась на стену, – что он может не вспомнить меня?

Лифт дернулся и остановился.

– Ну что вы, вас он помнит очень ясно, – успокоил ее доктор Джеймс, глядя, как двери лифта неторопливо разъезжаются в стороны. – Долговременная память у него, по-видимому, в порядке.

Обрадовавшись, Келси пошла за доктором по коридору мимо поста медсестры. Было бы ужасно, если бы Брэндон забыл ее. Но он просто не может забыть – слишком сильный импульс они получили в объятиях друг друга.

Доктор Джеймс остановился перед закрытыми дверями. Она с колотящимся сердцем смотрела на него, чтобы понять, почему он вдруг заколебался.

– Как я вам уже говорил, – продолжал доктор, закрывая дверной проем широкими плечами, – мозговые травмы – коварная штука. Иногда они стирают все, иногда только частично. В случае Брэндона потеря памяти избирательная. – Он прищурился на Келси. – Тревожно избирательная.

Она с недоумением встретила его обвиняющий взгляд.

– Что вы имеете в виду? Что он забыл?

– Всего лишь несколько часов. – Доктор Джеймс заговорил тише, будто боялся, что больной за закрытыми дверями услышит. – Только один вечер – вечер несчастного случая.

У Келси даже открылся рот, и она прикрыла его пораненными руками.

– Целый вечер, – негромко, веско и даже грозно продолжил доктор Джеймс. – Он не помнит, почему уехал из дому. Не знает, почему мчался с такой скоростью. Не знает, почему Дуглас поехал за ним. Не знает, как получилось, что он потерял управление машиной. – Их взгляды встретились. – И не имеет ни малейшего представления, как вы оказались с ним в машине.

У Келси вырвался стон, она откинула голову и уперлась ею в стену, потому что вдруг не стало сил удерживать ее прямо.

– Он не помнит?

– Нет. – Короткое слово прозвучало беспощадно. – Поймите это, мисс Уиттейкер. Я тоже не знаю, что случилось в тот вечер. Я знаю только то, что по каким-то причинам для Брэндона невыносимо это вспоминать. Его мозг предпочел уничтожить это воспоминание. Он ничего не знает, и я не хочу, чтобы вы рассказали ему.

Брэндон с облегчением почувствовал, как по всему телу медленно растекается онемение. Благодарение небесам, лекарства наконец опять начали действовать.

Дежурная сестра щебетала и щебетала, но ее голос уходил все дальше – Брэндона засасывало в создаваемый лекарствами мир, куда-то туда, где все бесцветно, бесчувственно. Нестерпимая боль, миг назад терзавшая его голову, уступила место черноте, пульсировавшей с низким звучанием виолончели. Острая резь в глазах стала просто далеким, окрашенным в красное жалобным воем.

Странно, впрочем, подумал он с нарастающей отрешенностью: я всегда так любил жизнь, любил преодолевать трудности и все такое, а теперь предпочитаю эту пустоту…

Но никогда прежде его мир не походил на этот – полный людей, досаждающих ему вопросами, на которые нет ответа, и рассказывающих вещи, которые для него невыносимы. Нужно ли в таком случае удивляться? Покажите мне человека, который не бежал бы из такого мира! Он расслабил все мышцы, чтобы пустота поскорее вобрала его в себя.

Но, не успев уйти в пустоту, он услышал приближающиеся шаги. Эти звуки задержали его.

– Брэндон, – пытался найти его нежный голос. Прекрасный, но отчаявшийся голос, одна-единственная спичка, которой не осветить бездонного колодца. – Брэндон, ты меня слышишь?

Он не ответил, продолжая погружаться все глубже. Скоро эти слова стали такими же нереальными, как терзавшая его боль, он только успел заметить, что голос окрашен во множество цветов, точно камень опал. Но даже без слов он звучал так печально, как звучит бесконечно дорогое, но безвозвратно утраченное.

Брэндон заерзал на прохладных простынях, и его полоснуло ножом боли. Он застыл, стараясь не двигаться, но не для того, чтобы избавиться от боли. Легче вынести боль, чем печаль. Лучше бы она ушла и оставила меня в покое…

Но она не уходила. Теплые пальцы обхватили запястье и вырвали его из сулящего покой забвения. Память начала пробуждаться. Эти пальцы, этот голос…

Нет! На бровях у него выступил пот, тут же пропитавший закрывавшую глаза повязку. Беспомощно задергались пальцы. Ему хотелось обнять ее, успокоить. Но он знал, что не должен этого делать. Он сжал пальцы в кулак. Если я притронусь к ней, произойдет нечто такое ужасное, чему даже нет названия.

Разрываясь между желанием вспомнить и необходимостью забыть, он чувствовал, как напрягся каждый его мускул. Уйди! – умолял он. Уйди, пока еще не слишком поздно!