Всегда, всегда? (сборник) - Рубина Дина Ильинична. Страница 9
…Лина принесла лекарство, налила Галине Николаевне чаю и уселась напротив Нюры с очевидным намерением продолжать расспросы.
– Нюра, а сын-то хороший? – спросила она. И опять Нюра поддалась на доверчивый и печальный взгляд взрослого ребенка, хотя за минуту до этого подумала, что нет, теперь уж ее не проведешь.
– Коля-то? Хоро-оший, – охотно заговорила она. – Краси-ивай у меня Коля-то… Брови густы-ия, широ-окия…
Зазвонил телефон. Лина, мгновенно изменившись в лице, вскочила и опрометью ринулась в спальню.
– Господи, опять! – пробормотала Галина Николаевна, тоскливо глядя ей вслед. Вздохнула и перевела взгляд в окно.
Окно кухни выходило на унылый пустырь – обычный пейзаж новостроек. Редкими прутиками торчали недавно высаженные деревья, дыбились замерзшие комья грязи. За пустырем тянулось шоссе, по нему проезжали не торопясь желтые, игрушечные отсюда «Икарусы».
– Вас, тетя Галя… – упавшим голосом сказала из спальни Лина.
– Конечно, меня! – с непонятной досадой воскликнула Галина Николаевна. – А кого же еще! Кто это – Тамара? Или Дуся?
– Тамара…
Галина Николаевна ушла в спальню говорить с Тамарой, а Лина опустилась на кухонную табуретку, посмотрела в окно, как только что смотрела в него Галина Николаевна, и тихо, отрешенно сказала:
– Снег пошел…
Потом поднялась и стала убирать со стола грязную посуду.
Да, осень сегодня клонилась к зиме. К вязкому серому небу прилипли бурые пласты облаков, как будто некто гигантский прошелся в грязной обуви и наследил. По пустырю весело трусил великолепный черный пудель и за ним, привязанный к любимой собаке поводком, неуклюже следовал грузный мужчина. Сверху из туманной мути на мужчину и пуделя медленно и лениво крошился крупяной снежок.
Уборку Нюра начинала всегда с кабинета Владимира Федоровича, а кончала кухней и прихожей. По натуре словоохотливая, она обычно стеснялась Галины Николаевны, и если уборка у других клиентов растягивалась до вечера, то у Галины Николаевны Нюра всегда управлялась часам к четырем. Но сегодня – уж так день начался – Нюра болтала без умолку, благо слушатель ей попался отменный. Девочка ходила за ней по пятам, как прежде, бывало, ходил Владимир Федорович, и стояла, как он, в дверях кабинета, локтем упершись в косяк, поддакивая Нюриной болтовне и хохоча в самые неожиданные для Нюры моменты. В руках девочка держала книгу в черно-белом переплете, но так ни разу и не открыла ее.
– А дочка, Валя-то, она поваром уже год работает, в нашей столовой трестовской… Хорошая столовая, большая, продуктов отпускают много…
– Дочка красивая? – серьезно, с любопытством спросила Лина.
Нюра замялась на секунду. Ей не хотелось признаваться, что Валя получилась у нее так себе – ни роста, ни тела…
– Дочка-то?.. – помедлила она и вздохнула. – Кудрявая она… Волос у ей очень кудрявый… – И объяснила просто: – Она у меня от еврейского поляка…
Лина удивленно-весело вздернула брови, а Нюра опять вспомнила Валькин несчастный затравленный вид с горящей пятерней на худой щеке, и сердце ее заныло. «У-угусь! – подумала она с ненавистью о Сережке и родителях его, солидных, богатых, машина «Нива» во дворе, домина огромный, сад… – А упрется – ниче-о, не таких видали, ниче-о, родим как миленьки – родим, и восемнадцать годков, сволочь, платить будешь, восемнадцать годков, как один день!»
– О! Вот она… – сказала Нюра, вытирая пыль с портрета молодой южанки. – Улыбается… Придуривается… Будто не видать, что ей плакать охота…
– Да, – сказала Лина, – ей плакать охота.
Тут вновь зазвонил телефон, и вновь Лина, побелев лицом, бросилась в спальню.
– Не вас! – высоким страдающим голосом воскликнула Галина Николаевна. – И не ждите, сумасшедшая девочка! Он не позвонит.
В ответ ей что-то тихо сказала Лина, и опять высоким сильным голосом бывшей актрисы, в котором странно переплетались любовь, страдание и раздражение, Галина Николаевна воскликнула:
– Поставьте красивую точку! Андрюшке нужен отец, а не проходимец!..
«Вон оно чего… – подумала Нюра, прислушиваясь. – С дитем она… А здесь, видать, хахаль, да неподходящий…»
Лина появилась в дверях кабинета с книгой под мышкой, улыбаясь странно, беспомощно. И снова Нюре показалось, что она где-то видела ее раньше, встречала… Но где?
– А хорошо, видать, на юге, – продолжала Нюра, вешая портрет на гвоздь, – виноград круглый год, гранаты.
– Ну не совсем круглый, – заметила Лина.
– Вот она, которая нарисована, однажды осенью виноград им прислала… Желтый такой, круглый, во! – она сделала кругляшок из большого и указательного пальцев и показала Лине величину виноградин.
– Крымский, – сказала та.
– Ага… крымский… Владимир Федорович, покойный, вино из него сделал. Знатно получилось вино!
Потом Нюра принялась за спальню. И вот тут она увидела, как Лина бросается к телефону. Резкий пронзительный звонок невидимой петлей захлестывал ее детски тонкую фигурку, и будто грубая сила волокла ее на аркане к голубому телефонному аппарату. Как она хватала трубку! Как она заранее любила эту трубку за то, что в ней, может быть, прозвучит единственный голос! Как она умоляла об этом трубку – пальцами, кистью руки, щекой и хрипловато-низким, обрывающимся «Я слушаю!».
И – застывала, и отвечала вежливо, когда не туда попадали, или звала Галину Николаевну. Неладно было в этом доме. Неладно…
– Колька-то мой, – сказала Нюра весело-тоненько, – чего захотел – телевизор цветной. Уперся – подавай ему цветной телевизор. Надоело пялиться в обыкновенный.
– Цветной кусается, – заметила Лина.
– А у меня деньги есть, – гордо возразила Нюра. – У меня денег мно-ого! Знаешь, сколько на книжке-то у меня? – И, выдержав небольшую паузу – для пущего эффекта, веско выложила: – Полторы тыщи!
Лина изобразила на лице благоговейный трепет перед Нюриным капиталом, а Галина Николаевна горько улыбнулась. Сейчас она вспомнила их лучшие с Володей дни, когда Володины пьесы шли во многих театрах страны и, бывало, в месяц у них выходило денег до двух тысяч. И тогда особенно остро хотелось в доме детских голосов и начиналось бешеное придумывание ненужных трат – и дорогие подарки племянникам, и курорты, и покупка дачи, машины…
– Нюра, значит, если вы без выходных работаете, то у вас в месяц полтораста выходит? – спросила Лина.
– Но ты бери еще – я ж ночным сторожем в детсаду сплю.
– А, – сказала Лина, – прилично…
– Прилично выходит! – с удовольствием подхватила Нюра. – Да Валюха продукты со столовой носит. Ихних денег я не беру, ни Валькину получку, ни Колину стипендию. Они молодые, правильно? Пусть гуляют… – И, задумавшись, держа на отлете пыльную тряпку, протянула: – Красивый у меня Коля-то… Брови широ-окия.
– Муж не помогает?
– Какой муж?! – искренне развеселилась Нюра. – У меня его сроду не было! На что они сдались мне, алкаши чертовы!
Уборка шла своим ходом. Нюра уже заканчивала постирушку. На табурете в тазу лежали тяжелые жгуты выжатого белья. Нюра вытерла мокрые руки, смахнула пот со лба, разогнулась, осторожненько придерживаясь за трубу отопления, и завернула краны. В ванной повисла тишина. И стали слышны голоса на кухне. Старательно беспечный голос Лины и нервный, срывающийся – Галины Николаевны.
– …Значит, не может дозвониться.
– Ах, Лина, Лина… Поставьте красивую точку! Сколько можно мучиться, два года уже! Он отнимет, исковеркает вашу молодость, он, который ногтя вашего не стоит!
– Неправда! Не надо так говорить о нем! – Линин голос дрожал и переливался, как последняя дождевая капля на высыхающем оконном стекле. – Он талантлив, вы знаете, вы сами говорили…
– Плевать на его талант! – воскликнула Галина Николаевна. – Он любить не умеет. Разве это мужчина? Это ничтожество… Нет, – забормотала она, – нет, я ничего не понимаю больше в жизни, я старая, я выжила из ума… Что такое – любимая женщина приезжает бог знает откуда, с другого конца света, на считаные дни! Да здесь надо с ума сойти, времени счет потерять, нет, я ничего не понимаю…