Белый ниндзя - ван Ластбадер Эрик. Страница 61

Хау мог быть очень желчным, когда на него накатывало такое настроение. Доводил себя до белого каления, а потом, чтобы выйти из этого состояния, требовался полномасштабный взрыв.

— Ты понимаешь, что это будет значить? — Еще бы не понять, подумала Шизей, но промолчала. — Мне уже доложили, как далеко он продвинулся со своим проектом. Они уже настолько усовершенствовали свой компьютер, что того и гляди все правительство засадят за терминалы своей системы «Пчелка»: и Совет национальной безопасности, и ЦРУ, и все секретные агентства в стране.

Этот Брэндинг становится опасен для всей страны. Он не осознает риска, связанного с использованием этой системы, как и многие другие. Все знания, накопленные нашей цивилизацией, будут запихнуты в «Пчелку». Конечно, это может решить проблему безопасности страны, потому что их машина будет работать в тысячу раз быстрее, чем современные несовершенные консервные банки, которые можно назвать компьютерами лишь из вежливости. Но проект «Пчелка» имеет массу недостатков. Никто не может с точностью сказать, что в систему нельзя проникнуть. Говорят, что раз их технология такая революционная, значит, и система защиты абсолютно надежна. Но только подумай, что может случиться с Соединенными Штатами, если шпионы влезут в систему! Это будет катастрофа невероятных масштабов. Самые основы государственности окажутся под угрозой.

Глаза Хау метали молнии.

— Черт побери, надо остановить Брэндинга! — Его плечи сгорбились, как у задиристого уличного хулигана. — Боже, как я ненавижу этих подонков, которые получают все на блюдечке, едва только родившись! Посмотри на Брэндинга! Он вхож во все кабинеты уже только потому, что он Брэндинг и у него всюду свои люди. И посмотри на меня! Кто я такой? Фермерский сын, выцарапывающий для себя каждую ступеньку карьеры. — Внезапно он осознал, что взвинтил себя уже до неприличия. Резко оборвав себя, он развернулся вместе с креслом лицом к буфету, налил себе виски. Когда Хау вновь повернулся к Шизей, лицо его вновь было спокойно.

— Эх, если бы жена Брэндинга не погибла в той дурацкой автокатастрофе, — посетовал он, — как бы все было просто! Мы бы подловили его на любовной интрижке, и его песенка была бы спета.

Шизей какое-то время молча изучала его, потом спросила:

— Мне надо кое-что уточнить. Каковы пределы моих действий? Как далеко я могу зайти в дискредитации Брэндинга?

Хау опять затрясся от злости.

— Ты что, еще не поняла? Я не в игрушки играю с Брэндингом. Хоть это-то тебе ясно?

— Конечно.

— Тогда скажи мне, что тебе ясно, — он подался всем корпусом вперед. — Просвети меня, каким образом тебя можно подключить к операции, которую проводит Брислинг в Джонсоновском институте?

Шизей засмеялась:

— Это дохлый номер. Эти люди чисты, как младенцы. Если ты состряпаешь какую-нибудь липу, чтобы их запачкать, это может обернуться против тебя самого.

— Ничего не обернется, — заверил ее Хау. — Я никоим образом не связан с этим делом. Это полностью детище Брислинга. Я всегда смогу откреститься от него.

— Все равно, ты только впустую теряешь время.

— Я плачу тебе не за то, чтобы ты меня критиковала, — огрызнулся Хау. — Но все равно, будь добра, подскажи мне, бедному, как не тратить время впустую.

Шизей ничего не ответила. Она была довольна уже тем, что снова сумела вернуться к своей старой методологии. Она больше не чувствовала себя уязвимой, запутавшейся, какой входила в его кабинет. Снова все встало на свои места: нормальное состояние божественной Пустоты обняло ее своими мягкими руками, как любящая мать.

— В одном наши мнения сходятся, — сказала она. — Брислинг — материал одноразового использования. Ты, конечно, знаешь о банкете, планируемом на конец этого месяца? — Она имела в виду обед в честь канцлера Германии, о котором говорил Брэндинг. — Я постараюсь, чтобы Брэндинг меня туда привел. — Она сделала паузу и посмотрела на Хау. — А ты сделай вот что: убеди Брислинга сделать мне какую-нибудь гадость. Это тебе будет сделать нетрудно: он меня терпеть не может. Сделай так, чтобы он вломился ко мне в дом, когда я уйду на банкет.

Хау посмотрел на нее долгим взглядом.

— Ты знаешь, что делаешь, не так ли? Задача состоит в том, чтобы уничтожить Брэндинга, а не то он протащит свой законопроект. — Он покачал головой. — Но, Боже мой, ты оттягиваешь действия на последний момент! Ведь этот банкет состоится всего за два дня до того, как законопроект поступит на рассмотрение сената! — Он так и шипел от злости. — Это мой последний шанс сделать что-нибудь основательное для его дискредитации.

Хау не показывал этого, но был втайне доволен. Как обычно, его тактика запугивания сработала. Люди работают лучше, когда их хорошенько стукнешь мордой об стол. Каждому приятно, когда его труд оценивается по заслугам. Но если их перехвалить, они становятся ленивыми. Надо держать своих шестерок на цырлах. Вот тогда они работают как надо.

Учитывая эти соображения, Хау решил, что Шизей заслужила поощрение. Он жестом указал на спинку стула, где притулился костюм от Луи Феро. Шизей уставилась на него как зачарованная.

— Он твой, — сказал сенатор. — Я всегда поощряю своих служащих за усердие.

Шизей прикоснулась к костюму, провела рукой по первоклассной ткани. Но затем ее пальцы коснулись опушки из меха лисицы, и она почувствовала такую волну омерзения, что ее чуть не стошнило. До чего это в духе сенатора: купить для нее костюм, который ЕМУ понравился, ни чуточки не подумав о ее вкусах. Естественно, он забыл — или проигнорировал — ее убеждения, что нельзя убивать живое ради того, чтобы украсить одежду.

Извинившись, она пошла в уборную и долго стояла перед зеркалом, стараясь увидеть себя глазами Дугласа Хау. Она подумала, что он может стать действительно опасен, если перестанет думать только о себе.

Шизей прокляла тот день, когда приехала в Вашингтон и втерлась в доверие к Хау. Необходимость и обязательства — вот два понятия, которые имели для нее приоритет перед всеми остальными. Но как часто Дуглас Хау делал ей больно, когда она выполняла свой долг!

Кок Брэндинг совсем другой.

Она задумалась, почему вдруг вновь вспомнила о нем, и поняла, что вернулась к взвинченному эмоциональному состоянию. Вглядываясь в свое отражение в зеркале, она спрашивала себя: «Что со мной?»

Она оттолкнула от себя беспокойные вопросы, сконцентрировавшись на том, что ей предстоит делать. Она твердой ногой ступила на тропу войны. Назад дороги не было.

У Кузунды Икузы была слабость к китайской кухне, и еще он часто бывал в одном ресторане в Синдзюку.

Оба эти факта были зарегистрированы в компьютере Барахольщика.

Когда он вошел в ресторан То-Ли на крыше пятидесятиэтажного дома «Номура Сокуритиз», в нем никто бы не узнал человека, прогуливавшегося с Нанги по Акихабаре. Барахольщика было невозможно отличить от других представителей министерской элиты Японии. Безукоризненно сшитый темный костюм, ослепительно белая сорочка, туфли, начищенные до умопомрачительного блеска.

Случилось так, что метрдотель был другом его друга, и поэтому его посадили за столик, находящийся рядом с тем, который был зарезервирован Икузой.

Самого Икузы пока еще не было в ресторане, но невысокий плотный человек уже сидел за столиком с хозяйским видом. Он потягивал мартини и просматривал свежие газеты.

Барахольщик его не знал в лицо, но это было неважно. Он чувствовал себя на седьмом небе, потому что обожал риск. Он жил ради риска и чувствовал себя благодаря этому самым независимым человеком в строго иерархическом японском обществе, где все связаны друг с другом узами ответственности.

Поручение Тандзана Нанги скомпрометировать Икузу не очень обеспокоило его. Наоборот, он с восторгом взялся за него, ибо оно сулило риск и опасности. В этом Барахольщик был похож на Атласа: чем больше тяжесть, тем ему милее.

Когда они расстались с Нанги, он потратил следующие сорок пять минут на то, чтобы проверить и перепроверить безопасность ближайшей квадратной мили жилого массива. Лишь убедившись, что за ним не было слежки, он отправился искать Хана Кавадо.