Скажи, что любишь (СИ) - Дюжева Маргарита. Страница 23

— Думаете, дело во мне?

— Думаете, в ком-то другом? — парирует она, — Когда мужчинам рады, не просят врача ограничить контакты.

Почему-то царапает.

— Даже так, — задумчиво постукиваю пальцами по столу, — когда только успела…

Ответ мне не нравится:

— Еще до того, как вы здесь появились. И я впервые ее вижу в таком взвинченном состоянии, как сегодня. Вывод напрашивается сам собой, как думаете?

— Я думаю, кто-то слишком много на себя берет и судит о том, что его не касается.

— Вы правы. Я перешла черту. Ваши взаимоотношения мне не интересны. Меня волнует только состояние пациентки и здоровье ребенка. Поэтому прошу меня простить, — извиняется, но без тени раскаяния, — и настоятельно рекомендую отложить все травмирующие и неприятные разговоры на потом. Светлане осталось доходить шесть недель. Это крайне непростое время для женщины. Она очень уязвима и стоит на пороге нового этапа свой жизни. Если нет возможности оказать поддержку, то постарайтесь просто не добавлять проблем. Вы же понимаете, что настоящий мужчина не тот, кто стучит кулаком по столу и гнет свою линию.

Я привык гнуть свою линию. Всегда и во всем. Меня так воспитали. Или ты гнешь, или тебя гнут. Но почему-то выходя из кабинета Ирины Михайловны ощущаю неприятный привкус на языке, будто меня макнули носом в свежую кучу и для верности за шкирку подержали, не позволяя сразу подняться.

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что намеренно давил на Светлану все это время, ничуть не сомневаясь, что она уступит. Какой смысл упираться, если все равно будет по-моему? И мне даже казалось, что несмотря на настойчивость, я достаточно мягок и деликатен.

Оказывается нет. Я ни черта не умею обращаться с беременными в общем, и с бывшей женой, в особенности. Это вообще другой мир. Квест, к которому я оказался откровенно не готов, и который запорол еще на старте.

Наше с ней прошлое было… натянутым. Мне ее навязали, не оставив выбора, всучили как приз, от которого по мнению родителей, я должен быть в восторге.

— Умница, красавица, выгодная партия. К тому же влюблена в тебя, как кошка, — так мне сказал папаша, поставив перед фактом, что этот брак выгоден нашим семьям, и если я хочу и дальше претендовать на наследство и долю в компании, то придется жениться.

В тот же миг дочь делового партнера превратилась в моих глазах из забавной девчонки в серое пятно и обузу, которую придется терпеть рядом по чужой воле. А когда увидел, как она радуется предстоящему событию, и вовсе стала восприниматься, как нечто чужеродное.

Может, мы бы и могли нормально сосуществовать, притерлись бы со временем и зажили нормально, имея в базе если уж не любовь, то хотя бы дружеские отношения и взаимное уважение, но я намеренно дистанцировался от всего, что с ней связано, вынес ее за границы того, что имеет для меня значение.

Был подчеркнуто вежлив и заботлив в рамках общих представлений о браке, но никогда не давал обещаний или надежд. Не интересовался ей вообще и никак. Не врал. Не играл. Не пытался смягчить горькую пилюлю. Не щадил. Не выбирал ее, если были другие варианты.

Очень быстро Света поняла, что радоваться нечему, и что принц, которого она так жаждала и боготворила, на самом деле циничная сволочь, превыше всего ставящая свое удобство и желания.

Иногда даже кололо где-то глубоко внутри. Особенно когда видел, как в очередной раз разочарованно вытягивается красивое лицо и в глазах появляется горечь разочарования, как вместо открытости проступает холодная броня и равнодушие. Наверное, поэтому и отпустил, хотя предки с обоих сторон были против. Понимал, что сдохнет она рядом со мной, что рано или поздно, наказывая за собственное бессилие, доломаю и даже не замечу этого.

Олень. Благородный. Породистый.

Теперь это благородство вышло боком. Потому что девочка повзрослела, смыла в унитаз раздолбанные в хлам розовые очки и, нахлебалавшись сладкой жизни рядом со мной, совершенно не горит желанием снова окунаться в прелести счастливого замужества.

Раньше против брака был я, теперь – она.

Я ее не устраиваю, как муж. И было бы странно, скажи она обратное, потому что в прошлый раз я знатно прошелся по ее чувствам и обесценил все, что мог.

В другой ситуации над таким виражом можно было бы посмеяться, но сейчас вообще ни хрена не смешно. Потому что это тупик — Свете лучше без меня, а я не могу допустить, чтобы мой сын или дочь были без отца.

Остается только одно. Попытаться наладить контакт со своей бывшей женой.

Прежде чем зайти в палату к бывшей жене, я торможу на пороге. Просто стою и смотрю. На то, как кусает губы, не отрывая грустного взгляда от окна, на трубку капельницы, тянущуюся к правой руке, на живот, рассеянно накрытый подрагивающей ладонью.

На фоне белых простыней и подушек она кажется еще бледнее. Такая одинокая, маленькая и беззащитная, что екает в межреберье, и с дикой ясностью накатывает непривычная мысль, что был сволочью, и тогда, и сейчас. Что она была права, когда говорила, что рядом со мной одиноко и холодно.

Не этого ли я добивался? Этого. Тогда почему сейчас нет удовлетворения, а только горечь разливается по языку, и в груди давит?

Стучу по косяку, обнаруживая свое присутствие. Света даже не смотрит в мою сторону, криво усмехается и тянется за стаканом сока, стоящим на тумбочке:

— Я очень устала, Кирилл. Хочу спать. Еще раз спасибо за помощь, но…

Ноль интереса. Просто ноль и все. Все тщательно убрано за высокую стену, напоказ только реальная усталость. Я сам отучал ее от утомляющих, радужных эмоций в моем присутствии. Вспоминаю, как она смотрела на меня вначале, сравниваю с тем, как реагирует сейчас – небо и земля. Кажется, я и правда хороший управленец, мастерски достигаю любых целей, какими бы дурацкими и жестокими они ни были.

Ходить вокруг да около я не привык. Поэтому подтягиваю стул, сажусь напротив бледной, почти прозрачной жены и твердо произношу:

— Я надолго не задержу. Просто хотел сказать, что был не прав. Я не должен был давить на тебя.

Задумчивый взгляд, который очень сложно прочитать:

— Кирилл, ты болен? Или у меня все настолько плохо, что ты напоследок решил побыть хорошим?

С каким-то неуместным изумлением, понимаю, что мне не верят. Не знаю, чего ждал, но точно не того, что мои решительные слова и признание собственной вины, будут восприняты, как белый шум.

В этой палате мне не верят…или в меня не верят. Хрен разберешь. И я пока не понимаю, как с этим работать.

— Ты знаешь, я привык решать проблемы напором, но…В общем, я хочу все сделать по-человечески. Давай зароем топор войны и попробуем начать нормально общаться, — предлагаю ей мировую.

Понятно, что друзьями мы вряд ли станем, и о беспрекословном доверии тоже речи не идет, но вести себя как взрослые люди, у которых скоро родится ребенок, для начала будет достаточно…

— Точно болен, — ставит стакан обратно, — я с тобой не воевала и воевать не собираюсь. Холодный нейтралитет меня вполне устраивает. Насчет нормального общения – я не против. Сугубо по поводу ребенка, без излишеств, и желательно в строго оговоренные часы, чтобы не доставлять неудобств, и не мешать друг другу жить. Плюс – никакого давления с твоей стороны. Со своей – обещаю лишний раз не отсвечивать и не путаться под ногами.

А девочка действительно выросла…

Несмотря на то, что голос немного подрагивает, Света говорит четко и без сомнений, не ведется на обещания, не юлит. И ничего от меня не хочет. То странное ощущение, когда привык к женскому вниманию и ожиданиям, неизменно связанным с выгодой, а тут полный штиль.

Ладно. Будем разбираться по ходу.

— Я больше не стану тебя дергать насчет врачей, — делаю первый настоящий шаг навстречу, наступая на горло собственным принципам, — Можешь, оставаться здесь. С той клиникой, я сам все улажу.

Это не блажь, и не беспочвенная уступка. Хрен бы я ее тут оставил, если бы не понравилось. Но Ирина Михайловна оказалась не так плоха, как я думал, и уж точно не так проста, как могло показаться на первый взгляд. То, как она отстаивала интересы своей пациентки меня подкупило.