Первый/последний (СИ) - Ру Тори. Страница 11

И в душе вдруг возникает непреодолимое, острое желание проверить, насколько сильнее я стала.

Открываю ноутбук и, задержав дыхание, кликаю по профилю Кости — с основного фото улыбается скромный парень в джемпере и очках. Я словно впервые его вижу, и сейчас мне очевидны изъяны даже во внешности. Он не страшен. Скорее жалок.

Наверное, когда-нибудь я все же сумею его простить.

На его стене появилось множество наших совместных фото: школьная линейка, выпускной, прошлогодний отдых на даче в Подмосковье, фотосессия в парных свитерах. Последний пост обильно украшен сердечками, а сверху капсом набрана фраза:

«Я не знаю, что сделал не так, мое золотце. И очень страдаю. Но мое сердце всегда с тобой. Где бы ты ни была».

... — Я тебя найду! Не думай, что отсидишься у бабушки. Я тебя из-под земли достану, убогая, так что закрой свой рот!..

Ужас мгновенно воспламеняет тело, грудь сдавливает неприподъемный валун, на глаза падает черная шторка, и я захлопываю ноутбук.

Нашариваю в рюкзаке скомканный бумажный пакет и, уткнувшись в него, медленно и глубоко дышу.

***

Глава 11. Влад

Я был бы счастлив снова получить по щам, но в универе столкнулся с шепотом за спиной, показным равнодушием и пристальным настороженным интересом.

Отмороженной девчонке с соседней парты, кажется, вообще стало плохо от моего присутствия — она сидела неподвижно, намертво вцепившись в рюкзак, и я уже был готов окликнуть ее, по-отечески похлопать по плечу и заверить, что живьем есть не собираюсь.

В конце занятий мы случайно встретились взглядами, и меня вдруг повело — сердце скрутила пронзительная, необъяснимая печаль, а в мозгах вспыхнули воспоминания о синем небе, свободе, о том последнем вечере, когда невнятная надежда на лучшее еще теплилась где-то вдалеке...

Я пялился на девчонку, как дурной, но она резко встала, повесила на плечо рюкзак и вышла из аудитории.

Она все верно оценила. Кто я такой, чтобы мечтать?..

***

Однако, если дьявол не стал меня прибирать, значит, у него имеются другие планы.

Выхожу на яркое солнышко и, борясь с одуряющей слабостью, чешу в историческую часть города, туда, где от разрушительного влияния ветров и времени из стен старых особняков выпадают замшелые кирпичи. Мне не дает покоя Юлькин возмущенный вопль, что Князь задолжал оплату за ЖКУ, и соседи-крохоборы, вероятно, не разрешают ему пользоваться благами цивилизации.

Когда-то Князь благородно отказался от немалой доли отцовского наследства, справедливо заметив:

— Я при жизни-то от него денег не принимал. На кой они мне? Все равно пропью... — и продолжил существовать так, как привык: бухать, читать книги, задаваться философскими вопросами и ничего для себя не просить.

Пока я кувыркался с Анжелой и жил припеваючи, мой родной дед накопил долги, но не признается, что нуждается, и стойко сносит нападки злопыхателей.

Это и есть достоинство... А вовсе не то, от чего так тащится Энджи.

Я заруливаю в убитый, обшарпанный офис управляющей компании, забираю долговую квитанцию и плачу по счетам. В магазине на углу нагружаю продуктами два вместительных пакета, покупаю в киоске толстенный сканворд и иду к деду.

Пусть Князь пропащий, полностью опустившийся тип, но я тянусь к нему. Он — отец моего отца, единственная в мире родная душа. У нас даже проскакивают одинаковые замашки.

Дверь в комнату не заперта, на столе представлен все тот же «джентльменский набор»: пустая бутылка, кусочки оплывшего сыра в тарелке, до фильтра выкуренные бычки в мутном хрустале пепельницы. Князь отсутствует больше суток.

Раскрываю настежь трухлявые рамы, развернув мусорный мешок, сгребаю в него все отходы и выношу к контейнерам. Вернувшись, снимаю с себя ненавистные шмотки, переодеваюсь в старую толстовку и, прихватив с полки первую попавшуюся книгу с золотым тиснением на корешке, заваливаюсь на диван.

У Князя много коллекционных изданий, и в детстве я мечтал перечитать их все. Самое время наверстать упущенное, но мысли упрямо разбредаются, душа горит от боли, и я не могу сфокусироваться на строчках.

После полудня обо мне вспоминает Энджи — судя по звенящему голосу, пребывающая в отличном расположении духа.

— Владик, я в гипермаркете. Хочу забабахать что-нибудь этакое на ужин. Отпразднуем твой первый учебный день. Что скажешь?

Роняю книгу и еле слышно матерюсь. Самое дьявольское в Анжеле не то, что она со мной спит, а то, как она оперативно переключается в режим заботливой мамочки и правдоподобно его отыгрывает.

— Я не приду, — отрезаю я. — Хочу побыть у Князя.

— Опять? Почему? — теперь ее голос звучит бесцветно и тихо, и такой расклад не сулит ничего хорошего.

— Потому что я скорблю, Энджи. От меня сегодня все равно не будет толку.

Я с ней максимально честен. Этой ведьме бесполезно врать.

— Отлично. Но завтра же ты вернешься, — она вот-вот перейдет к угрозам или прямому шантажу, и я поддаюсь:

— Железно. Вернусь.

— Представляешь, я тебе верю, убогий, — хрипит Энджи и, хохотнув, прочищает горло. — Ты не посмеешь меня предать.

***

Ближе к вечеру, охая и кряхтя, наконец является дед — с грохотом налетает на стул, извиняется перед ним, изящно подхватывает заварочный чайник и, причмокивая, пьет прямо из носика.

Зеваю, взъерошиваю спутанные патлы и вылезаю из-за шкафа:

— Где изволили пропадать, ваше сиятельство?

— А, Владик, здорово! Да так, у Ерохина Женьки юбилей отмечали... — он достает из кармана ветровки бутылку и, поигрывая ею, загадочно подмигивает: — Будешь?

Я не отказываюсь. Сажусь за круглый, покрытый замызганной плюшевой скатертью стол и наблюдаю, как Князь с торжественным блеском в глазах наполняет стаканы.

Он водружает тощий зад на свой потертый трон, опрокидывает стопку за стопкой и быстро косеет: язык развязывается, на опухших веках выступают слезы. Глядя на меня, он становится сентиментальным и в миллионный раз заводит шарманку о том, каким хорошим был мой отец: отлично учился, не боялся рисковать и всего в жизни добился сам.

— А ты... — дед вытирает покрасневшие глаза. — Душа разрывается из-за тебя, Владик...

Задумчиво верчу стакан в руке. Разговор начинает напрягать — я заранее знаю, куда он вырулит.

— Помню я прекрасно, как он за нее переживал, — все нудит и нудит Князь. — И наказывал: в случае чего, ты должен о ней позаботиться. Только вот... Владик, разве же он просил его заменять?..

Я взрываюсь:

— Пошел ты!

Резко заливаю пойло в рот, грохаю стеклянным донышком по столу и шумно выдыхаю. Дед съеживается, и я моментально расслабляю сжатый кулак.

Я виноват перед отцом. У каждого своя карма. Этого не объяснить просто так...

— Полно, не злись, — примирительно улыбается Князь и приглаживает седую шевелюру. — Лучше расскажи-ка про учебу!

Я благодарен за возможность отвлечься от стыда и скорби и сменить тему — перечисляю профильные предметы и жалуюсь, что не потяну, но скоро выясняется, что его интересуют девки. Неужели я буду настолько же озабоченным в шестьдесят пять?

— Вынужден тебя разочаровать. Ни одной не помню. Не присматривался, — пожимаю плечами, а Князь расстроенно качает головой.

На самом деле я лукавлю: взгляд девчонки с соседней парты занозой впился в сердце. Худая, высоченная, бледная, с тонкими чертами и ярко-синими глазами... Ее холод замораживает кровь и не дает опьянеть даже с третьего стакана.

— Хватит на сегодня! — Отнимаю у Князя недопитую бутылку, под крики негодования собираю тарелки, плетусь на кухню и споласкиваю их под ржавой водой.

В темном коридоре нарываюсь на Юльку.

— О, страдалец наш. Дуй за мной.

Она подталкивает меня к своей комнате и вынимает из аптечки свежий бинт. Присаживаюсь на край кровати, закатываю рукав и наблюдаю за манипуляциями Юльки — она перевязывает мне раны, краснеет и часто дышит, светлые, еле заметные волоски на руках стоят дыбом. Девчонки всегда так на меня реагируют. Наверное, моя кожа источает неизвестный науке, дурманящий яд.