Первый/последний (СИ) - Ру Тори. Страница 25

Девочка что-то настойчиво ищет в своем рюкзаке, достает смятый бумажный мешок, судорожно разворачивает и зарывается в него носом.

Я слабак и кретин: не знаю, чем ей помочь, что сказать, как утешить, и молча усаживаюсь рядом. Рассматриваю бесполезные кулаки, торможу, как последний идиот и дышу вместе с ней по системе. Ступор проходит, я собираюсь с духом и мыслями и двигаюсь чуть ближе:

— Забей, самое страшное позади. То, чего ты так долго боялась, случилось, но земля не разверзлась, а через неделю об этом все забудут, — я уплываю от запаха ее волос, тепла кожи, хрупкости, нежности и беззащитности, и страстно желаю убедить, что она ни черта не права... — Эрика, скажи, чего ты хочешь прямо сейчас. Я впишусь. Я впишусь в любой кипиш, если тебе от него полегчает.

Прерывистые вдохи и выдохи постепенно выравниваются, она осторожно отстраняет мешок от лица и я вижу... ее улыбку. Тушь, размазанную вокруг синих глаз, пряди, прилипшие ко лбу и к покрасневшим щекам и... упрямую, широкую, дьявольски прекрасную улыбку.

— Ты серьезно, Болховский? — хрипит она и закусывает губу. — Дай-ка подумать... Я хочу курить. Никогда не пробовала, но... после такого грандиозного события сам Бог велел, разве нет?

— Кто мы такие, чтобы спорить с богом! — Я поражен ее собранности, смелости и чувству юмора. Спрыгиваю на пол, собираю наши вещи и через весь пустой корпус провожаю ее в курилку.

Дождь прекратился, вместе с ним стих и ветер, стало ощутимо светлее, балерины в огромном окне репетируют, вытянувшись в струнку вдоль станка. Нацепив на физиономию самое милое и приторное из выражений, стреляю у старшекурсниц сигарету и, прикурив, машинально затягиваюсь. Нутро забивается ядерным пеплом, не хватает воздуха, некстати припоминается Энджи с ее назойливыми просьбами и капризами...

Эрика сидит на скамейке под высоченной елью и безмятежно любуется серым небом — она неплохо держится, хотя предусмотрительно подняла воротник пиджака. Плюхаюсь рядом, снова затягиваюсь, задерживаю отраву внутри и вручаю ей сигу. Она подносит ее к губам, но тут же мучительно закашливается. Не в силах больше сдерживаться, я тоже надсадно лаю и, кажется, вот-вот выплюну собственные легкие.

Наш синхронный богатырский кашель перетекает в громкий хохот:

— Ну какое же это дерьмо! — сознается Эрика, и я соглашаюсь:

— Редкостное дерьмо!

Отщелкиваю окурок подальше, стираю проступившие слезы и угощаю Эрику мятной конфетой, добытой при спасении кота. Она благодарит, отправляет ее в рот и блаженно щурится на показавшееся из-за туч солнце. Я сейчас совсем как Кнопка — с ее своевременными леденцами, влажными салфетками и дельными советами. Кажется, я на верном пути и скоро стану для Эрики кем-то вроде доброй подружки. Тем, кем Дина была для меня.

— Откуда шрам? — я не гуру тактичности, но едва ли Эрике нужны церемонии. Девчонка расправляет на колене блестящий фантик и буднично отвечает:

— Пролила на себя чай. А у тебя откуда? — она кивает на мои руки. Я запамятовал о маскировке и запалился, зато эффектно и эпично сорвал с себя пиджак.

— Пролил на себя жизнь... — пожимаю плечами. Она понимающе хмыкает, но в душу не лезет. Возвращает мне мое барахло, надевает свою олимпийку и долго и пристально смотрит в глаза, утягивая меня в бездонную пропасть низменных желаний и не поддающихся осмыслению эмоций.

— Спасибо, Влад. Если бы не ты, я бы там... умерла.

— Забей... — я нехило смущаюсь. — Дальше финансы. Пойдешь? Уверена, что справишься?

На всякий протягиваю ей шарф, но она комкает его и, вместе с фантиком, метко забрасывает в урну.

— Пойду, конечно. Ты прав: уродливее чем есть, этот шрам уже не станет. Точно так же, как и вся моя жизнь. Пусть любуются. Мне все равно придется идти вперед.

Она бодрится, как настоящий герой, и адская боль, которую ей пришлось когда-то вытерпеть, делает ее еще круче.

Если бы вот так же внезапно и нелепо открылась моя дерьмовая подноготная, я бы слился, сбежал, спрятался от всего мира и до конца своих дней не выходил к людям.

Да я и прячусь. Постоянно прячусь... А Эрика сражается. За себя. И за меня...

Я по-настоящему восхищаюсь ею. Она красива. Она самая прекрасная девчонка на свете, и я готов разорвать любого, кто посмеет в этом усомниться.

— Погнали? — Галантно подставляю ей ладонь, и она, миг поколебавшись, принимает мою помощь.

***

В аудитории гудят голоса, скрипит мебель и шелестят бумаги, но, как только мы показываемся на пороге, все звуки как по щелчку выключаются. Держась за руки, мы в гробовой тишине проходим к галерке, и я без спроса занимаю место рядом с Эрикой. На нас откровенно пялятся, но, нарвавшись на мою отмороженную ухмылку, тут же отводят глаза.

Эрика как ни в чем не бывало достает тетрадку и ручку и, заправив за уши светло-русые локоны, смотрит вперед — на пустую доску за кафедрой.

Ничтожная крыса на стероидах, тупица Макар, сидит набычившись, дергается и мрачно зыркает на нее исподтишка. Наверняка проклинает себя за длинный язык и прикидывает, как теперь поступить с непосильными обязательствами. Эрика больше ему не нужна, но и проигрывать какому-то бледному психованному ушлепку типа меня ему не к лицу.

Он до изжоги, до зубовного скрежета меня бесит.

В очередной раз перехватив его мутный, направленный на Эрику взгляд, я взрываюсь от ярости и рычу:

— А что, Макарушка, разве тут есть хоть что-то, что сможет осмыслить твой микроскопический мозг?

Эрика ахает, присутствующие как по команде оглядываются. Дуболом на пару секунд подвисает, с грохотом отодвигает стул и подгребает к нашей парте.

— Ты что-то борзый какой-то, Болховский... — он вальяжно растягивает слова, но опасно играет желваками. — Выйдем?

— Пошли.

— Что ты делаешь? — Эрика в шоке хватает меня за рукав, но я подмигиваю, накрываю тонкие пальцы ладонью и заверяю:

— Все будет хорошо.

Поднимаюсь, вразвалочку шагаю за Елистратовым, попутно оценивая его габариты. Он выше на полголовы и шире в плечах, и у меня бы не было никаких шансов его завалить, если бы не одно но: на вписке у Вари он весь вечер рисовался перед девчонками и раз сто повторил слезливую историю о том, что был футболистом областной юношеской сборной, но повредил левую коленную чашечку и навсегда распрощался со спортом...

Не доходя до двери, гамадрил резко разворачивается, и в миллиметре от моего уха со свистом проносится его здоровенный кулак. Я успеваю среагировать — отклоняюсь, со всей дури пинаю его под колено и от души, с оттяжкой, заряжаю по смазливой морде. Покачнувшись, он оседает на пол, но быстро встает и, пообещав мне неприятности, посрамленным отваливает восвояси. Группа безмолвно и внимательно наблюдает за действом — не хватает разве что карамельного попкорна.

Отвешиваю публике поклон, но победу не праздную — сплевываю под ноги остатки адреналина, пробираюсь обратно к Эрике и сажусь на свой стул. В ее зрачках сияет тот самый колдовской огонь.

— Спасибо. Знаю, это меня не красит, но мне... было приятно. Словно я сама ему врезала! — она заикается от волнения, прикрывает рукой шрам но тут же исправляется и улыбается мне. — Как ты сумел?! Он же тупо здоровее физически!

— Страх — лишь наша реакция на реальную или воображаемую опасность! — вдохновенно поучаю я. — Он только в нашей в голове, детка. Я знаю слабости этого придурка, и у меня больше мотивации. В конце концов, я просто круче его, вот и все!

Эрика склоняет голову на бок, словно раздумывая над чем-то, и хитро и зловеще прищуривается:

— Значит, Болховский, ты говоришь, что через неделю они забудут об инциденте, и ты знаешь, как это провернуть?

— Железно... — я отчего-то краснею как рак.

— У тебя нет девушки... И ты совершеннолетний... — Эрика перечисляет мои cомнительные достоинства и спохватывается: — Кстати, ты точно совершеннолетний?

— С утра вроде был, — заверяю я.

— Отлично, — кажется, она удовлетворена ответом, вспыхивает и постукивает ногтями по столу. — Раз уж ты сам разрешил, я... В общем, Влад, я собираюсь вписаться в твою игру и тобой воспользоваться.