Цзян - ван Ластбадер Эрик. Страница 45

Так или иначе, но Чжилиню не хватало отцовского внимания, и Ху Ханмин, заметив, без сомнения, в этом юноше искру божью, с удовольствием проводил с ним вечера, гуляя по извилистым улочкам большого города и вдоль набережной, которую, по восточной традиции, называли словом «бунд», заимствованным из хинди. О чем они только ни говорили во время этих прогулок!

Год 1924 был на исходе. В один из вечеров «дядя Ханмин» был неразговорчив. Рассеянно поглядывал он на черные мачты, трубы и снасти кораблей, которыми как всегда была забита шанхайская гавань. Было сухо и относительно прохладно, хотя гораздо теплее, чем должно быть в эту пору в Пекине, открытом ледяному дыханию Сибири. Там теперь лежит снег, а в Шанхае еще не кончилась осень. Раздувшийся красный диск солнца тонет в море, превращая корабли в черные силуэты. Чжилинь мог видеть, что плавучие экскаваторы все еще работают у входа в бухту. По необходимости вход в порт был закрыт из-за них на весь день, но никто из тай-пэнейне протестовал. Огромные суммы ежегодно тратятся на то, чтобы убрать ил, наносимый рекой, и давать возможность океанским лайнерам заходить в шанхайскую гавань.

Чжилинь повернулся к своему старшему товарищу Симпатия, которую он почувствовал к нему уже при первой встрече, давно переросла в привязанность, и ему было грустно видеть, что «дядя Ханмин» не в духе.

— Как-то Сунь Ятсен говорил, — сказал он, — что в западной культуре есть обычай делить с другом бремя печали.

Ху Ханмин повернулся к Чжилиню, улыбнулся, но даже улыбка его была невеселая, что еще больше огорчило молодого человека.

— Возможно, но я бы сказал, что это весьма варварский обычай. Разделяя скорбь друга, мы показываем наше неуважение к ней. — Он пожал плечами. — Поистине, пути мира неисповедимы.

— Ну это зависит от характера скорби, — возразил Чжилинь. — Если она вызвана очередными партийными дрязгами, то я мог бы способствовать ее смягчению. — Он улыбнулся. — О делах внутренней политики Гоминьдана полезно спросить мнение постороннего, но сочувственно настроенного наблюдателя. Оно может оказаться небезынтересным.

Ху Ханмин не мог не рассмеяться.

— Во имя всех богов! Чжилинь, ты удивительный молодой человек. Тебе никогда не приходило на ум заняться юриспруденцией? С твоим талантом убеждать ты мог бы стать прекрасным адвокатом.

— Я бы хотел помочь, Старший дядя, — серьезно сказал Чжилинь, употребляя уважительное китайские обращение к старшему.

Экскаваторы перестали работать. Сумерки упали на город. В их розово-лиловом свете мутная вода бухты казалась чистой и манящей. Опаловое сияние залило изгиб Бунда, когда зажглись фонари. На баржах затаганили печурки и начали готовить ужин. Дымное марево повисло над гаванью, окрашивая молоденький двурогий месяц в голубовато-сиреневый цвет.

Они пошли по набережной.

— Ты, конечно, прав, — сказал наконец Ху Ханмин. — Но мне бы не хотелось вовлекать тебя...

— Об этом можете не беспокоиться, — прервал его Чжилинь. — Жить с Май и не быть вовлеченным — это, знаете, из области фантастики.

— Ну, ладно, — смягчился Ху. — Насколько хорошо ты знаешь Лин Сипу?

Чжилинь пожал плечами.

— Достаточно, чтобы перекинуться время от времени словечком. По-моему, он большой задира. Прав или не прав, все лезет в драку. Похоже, неплохо освоил большевистскую методологию. Учится он быстро, что и говорить.

— Так вот, он считает себя моим главным соперником. Мы с тобой понимаем, что таковым может быть только Чан, но Лин не верит, что Чан сможет организовать себе достаточную поддержку, чтобы стать лидером Гоминьдана.

— А вы верите.

— А какое твое мнение?

— Я полагаю, что Чан опасен. Но, должен признаться, я не могу быть абсолютно беспристрастным в этом вопросе. Май не любит Чана и не доверяет ему. Она опасается, что он способен предать Революцию.

— Чан, — сказал он, будто вторя Май, — печется только о Чане. — Он пожал плечами. — Но я думаю, все настоящие вояки таковы. Командир не может думать о своих людях на поле боя, иначе он не сможет посылать их на смерть... Но, с другой стороны, Лин сомневается в возможностях Чана стать лидером не из-за этой его черты. Просто он считает себя более достойным. И сейчас он снюхался с Чаном и постоянно выступает моим оппонентом в ЦК. Они с Чаном стоят за то, чтобы немедленно двинуть нашу армию на север и взять Пекин... Хотя армия и выглядит сейчас куда лучше с тех пор, как Чан вернулся из России, я считаю, что мы еще не готовы к захвату власти. Если, после стольких поражений, мы потерпим неудачу и сейчас, это будет конец. Сунь Ятсен этого просто не выдержит. Он работает по двадцать часов в сутки. Такое не под силу и людям намного его моложе. А широкомасштабная военная кампания, да еще и окончившаяся неудачно, наверняка убьет его.

Мимо них пробежали мальчишки, перекликаясь и смеясь. У причала стоял большой пароход, и по его трапу здоровяки-грузчики носили мешки с рисом. Где-то среди этих тюков притаился один, в чреве которого запрятано опиума на тысячи долларов.

Чжилинь наблюдал эту обычную для жизни порта картину, думая о том, что ему сообщил его старший товарищ.

— Мне кажется, что вам ни в коем случае не надо уступать им, — посоветовал он. — Во время стычек в ЦК постарайтесь не говорить им колкостей, от которых они еще пуще озлобятся. Только спокойные рассудительные слова могут урезонить их и доказать, что у вас твердая, взвешенная позиция... А сами в частном порядке постарайтесь встретиться с Сунь Ятсеном и повторите ему то, что вы только что рассказали мне. Скажите, что если он пойдет у них на поводу и начнет военную кампанию прежде чем армия полностью будет готова и поддержка народа гарантирована, сейчас, когда на севере уже зима, вы завязнете в снегах и ничего не добьетесь. И если он двинет армию в поход, который ни к чему не приведет армия потеряет самое дорогое, что у нее есть, — воинский дух, а в народе улетучится вера в могущество вашей партии. Я думаю, это подействует на Ятсена: он знает, что побеждает терпеливый.

Ху Ханмин смотрел на тюки с чаем, будто никогда в жизни не видал подобного груза.

— Знаешь, — медленно произнес он, — сегодня должно было состояться совещание в ЦК, и я должен был председательствовать на нем. Но совещание перенесли. И, да будут мне свидетели все боги, хорошо, что перенесли. Иначе я не смог бы погулять с тобой в такой хороший вечор.

К этому добавить было нечего. Чжилинь понял, что имел в виду «дядя Ханмин». Он улыбнулся и они потихоньку двинулись назад в город, оставив позади гавань и тысячи больших и маленьких кораблей на якоре, отходящих ко сну.

В начале 1925 года — до празднования китайского Нового года оставалась ровно неделя — Май внезапно проснулась среди ночи. За окном полная луна купала улицу в своем серебристом сиянии. Пьяный матрос заплетающимся языком пытался воспроизвести какую-то песню, издалека донеслись голоса отчаянных спорщиков, никак не желающих приходить к единому мнению.

— Чжилинь!

— Да? Что случилось? — Он потряс головой, пытаясь отогнать сон.

— Я ужасно боюсь за Сунь Ятсена.

— А что такое? Кажется, Ху Ханмину удалось отговорить его от марш-броска на Пекин.

— Он болен. — У нее в глазах стояли слезы. — Серьезно болен.

Чжилинь тоже встревожился.

— Вот как? А я про это ничего не слышал. Даже от Ху.

Она горестно покачала головой.

— Естественно. Ятсен держит это в тайне от всех, кроме меня... А я не знаю, что делать! Чжилинь обнял ее за плечи.

— Май, ты не врач. Единственное, что ты можешь сделать, это показать его хорошему специалисту.

— Это я и без тебя сообразила сделать. — Май повернулась к нему, и он в холодном свете раннего утра увидел, как она бледна. — Врачи ему не помогут.

— Он умирает? Май кивнула.

— Мне страшно, Чжилинь. Если Ху Ханмин не будет избран вместо него, что станет с Революцией? Чан землю роет, чтобы захапать власть, а потом передушит коммунистов. Один Ятсен может еще сдерживать его... Мне жутко даже говорить об этом! — Она не выдержала и разрыдалась, прижавшись лицом к его плечу. — Не могу в это поверить! Рано ему уходить от нас... Слишком рано!